Трое и Я

Я никогда не задумывался над тем, что же со мной не так. Потому что со мной все нормально. Даже не смотря на то, что в моей голове кто-то разговаривал. Я слышал это всю свою сознательную жизнь и поэтому никогда не боялся. Первые воспоминания о «них» у меня из детского сада. Я разговаривал со своим другом Минхо, как вдруг, мои последние слова эхом отдались у меня в голове. Потом осталось лишь одно слово, которое летало внутри моей черепной коробки, с нарастающим гулом ударяясь о стенки. Это было сродни человеческому крику. Только кто кричит в моей голове, если это моя голова? Не придав этому случаю особого внимания, я благополучно забыл о происшествии. Ровно до того времени, как все повторилось. Снова и снова. И снова. Шло время и я, наконец, смог понять, что происходит. Точнее, у меня сложилось определенное представление этой картины. Мои мысли, иногда слова, фразы повторялись людьми внутри моей головы. Может быть, это внутренний голос? Тогда почему, это не мой голос. Становясь старше, я определил, что это не один голос, а целых три. Мужской, женский и детский. Именно детский, а не мальчишеский или девчачий. Не было определенной закономерности или логики в том, как и когда они повторяли за мной. То есть, это было по-разному. Но они всегда делали это вместе или по очереди. Ни один из них никогда не оставался в стороне, говорили все. Точнее, кричали. Они кричали так громко, что хотелось зажмуриться и закрыть уши. Но тогда бы я перекрыл им все пути отступления. Потом я как-то привык к тому, что иногда в голове начинался целый спектакль. Они коверкали мои слова, передразнивали, будто насмехаясь. К счастью, избавиться от этого состояния можно было так же быстро и неожиданно, как и войти в него. Стоило потрясти головой, сделать пару глубоких вдохов и все — я снова один. Они никогда и никак не мешали мне. За счет того, что они были со мной с детства, я совсем не боялся их и привык к тому, что это теперь наша общая голова. В возрасте примерно тринадцати лет меня стали мучить головные боли и потери ориентации в пространстве. Я будто находился некоторое время под непроницаемым куполом, слыша только гул или шум. От резких движений кружилась голова, зрение пропадало, и я снова попадал под купол. Дезориентация заставляла чуть ли не падать во время приступов. Долгие походы по врачам, множество исследований и диагноз: вегетососудистая дистония, плохая проходимость шейных сосудов, из-за которой в мозг поступало недостаточное количество кислорода, вызывая легкую гипоксию. Не смертельно, жить можно. Привыкнуть можно ко всему. Я привык к «ним», привык и к полуобморочным состояниям. Переход в старшую школу сильно подкосил здоровье. Приходилось выкладываться на полную, чтобы поспевать за программой профильного химико-биологического класса. С друзьями из прошлой школы я почти не общался, просто не хватало времени. Но Минхо понимал, что это лишь вопрос времени. Настанут выходные, и мы снова пойдем гулять или в кино. Заводить новые знакомства в новой школе не хотелось, поскольку учиться всего два года и я считал, что прекрасно справлюсь один. Пока однажды не заговорил с Терезой. Мы дружим уже пять лет. Оказалось, что мои одноклассники на удивление замечательные люди, все до одного. Даже Галли, с его вечным подтруниванием надо мной. В октябре я первый раз упал в обморок. В самый подходящий момент, в самом подходящем месте. Мы шли по лестнице после уроков, как вдруг я рухнул вниз и кубарем скатился по ступенькам, приложившись головой. Очнулся я от хлесткого удара по щеке, но глаза не открыл. Со стороны слышался шепот: « Что с ним?», «Позовите врача!», «Он вообще жив?». Через пару секунд сильные руки подхватили меня и потащили в медицинский кабинет. Тереза содрогалась от плача в руках Галли, который не сводил глаз с бегающей вокруг меня медсестры. Резкий запах ударил в нос, и я подскочил. — Нашатырь. Понимаю, шарахнуло сильно, но что поделать, надо же было тебя в чувства привести, парень, — усмехнулась медсестра, закрывая баночку со зловонной жидкостью. — Ты как? А как я? Я прислушался к ощущениям. — Голова кружится сильно. И колено болит, — выдавил я. Та оценивающе осмотрела меня. — На вид повреждений нет. Ходить можешь или так сильно болит? Хотя нет, лучше сиди, я сейчас вернусь, — сказала она и убежала. Через пару минут она вернулась с кружкой дымящегося чая. — Давай, пей. Тут куча сахара, поэтому может быть не вкусно, но что поделать, опять же. Зато мозг в чувства придет. Давно ты ел? Спал сколько? В школе устаешь сильно? От расспросов голова затрещала сильнее. — Да, мало, очень, — лаконично ответил я и зажмурился, чувствуя, как на руку надевают манжет тонометра. — Ого, парень, да у тебя скачок артериального давления. Сколько у тебя в норме? — У меня склонность к пониженному. Обычно не выше ста пяти. — Да? Но сейчас у тебя все сто сорок пять, — медсестра печально посмотрела на меня и сняла аппарат. — Звони родителям, пусть приезжают, а я пока намажу мазью твое колено. В школу чтоб до понедельника не приходил. Звони, звони, — требовала она. Мама приехала минут через десять и обняла так сильно, что я подумал, а не сломано ли у меня что-нибудь. — Я же говорила тебе, говорила, чтобы ты отдыхал хоть иногда. Совсем со своей учебой связь с реальным миром потерял. Обняв на прощание Терезу, я направился к машине. К вечеру падение дало о себе знать: появились синяки, болело абсолютно все как внутри, так и снаружи. Эмоциональное потрясение и нервное перенапряжение так же сделали свое дело, в итоге чего я разразился истерическим плачем. Последующий час я просто безвольно плакал в руках мамы, не в силах совладать с бурей внутри. Я вдруг решил, что пора. Она должна знать. — Мам, — позвал я, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Мне нужно рассказать тебе кое-что важное. Ты только не беспокойся, пожалуйста. И я рассказал ей. Рассказал об ужасающем соседстве в моей голове. Она смотрела на меня, и я видел страх в её глазах. — Томас, мальчик мой… Господи. Они говорят с тобой? Заставляют тебя делать что-нибудь? — вопросы посыпались на гудящую от боли и слез голову. — Нет, мам. Только повторяют. Это все только мои мысли, ничьи больше. Никаких навязываний. Спустя пару минут давящей тишины, она вдруг сказала:  — Хочешь, сходим в больницу? Не в диспансер, конечно же. В частную клинику, чтобы анонимно. Ты, главное, ничего не бойся, — мама погладила меня по щеке, — все будет хорошо. Вместе мы справимся со всем. В клинике задавали вопросы. Сколько их? Трое. Какие это голоса? Мужской, женский и детский. Кто они? Я не знаю. Агрессивны ли они? Нет. У них есть имена? Нет. А где они? Внутри тебя или снаружи. Они внутри, внутри меня. Ты боишься их? Нет, они со мной давно. Это кто-то посторонний? Нет, это я. — Что ж, Том, выйди, пожалуйста, теперь я поговорю с твоей мамочкой, — врач указала на дверь. — Можешь почитать буклетики на столике возле диванчика, — и улыбнулась. От этих разговоров, переполненных уменьшительно-ласкательными словами, граничащими с соплями, меня затошнило. Я что, ребенок маленький или уже настолько конченый, что обычной речи не понимаю? Раздражение взяло верх. Начитавшись этих «буклетиков» я нашел у себя практически все заболевания, которые только существовали и мысленно похоронил себя на заднем дворе клиники. Спустя минут 15 меня снова позвали.  — Так, Эллен, я думаю, вы поняли меня. Что для тебя, милый. Даю тебе заданьице. Берешь лист, делишь его на пополам. С одной стороны пишешь хорошие вещи, которые происходили в твоей жизни, а с другой, соответственно, плохие. Понял? , — она противно улыбнулась и стала складывать какие-то записи и бумажки в папку. — На сегодня все, завтра придете и пройдете несколько тестов, сделаете исследование и снова ко мне, а там уже будем думать, что делать с твоими ребятами, — засмеялась она и ткнула пальцем мне в лоб. Придя домой, я первым делом я позвонил лучшему другу, с которым мы познакомились года три назад, в интернете — Ньюту. До некоторого времени он был единственным, кто знал, что со мной происходит.  — Надеюсь, они не запихнут тебя в психушку, потому что я не собираюсь каждый день носить передачки твоей больной бошке, — хохотнул Ньют.  — Я тоже надеюсь.  — Эй, — позвал он. — Эй, Томми. Поверь мне, все будет хорошо, — я понял, что он улыбается.  — Я знаю. Все уже хорошо. Но если бы я только знал, чего мне будет стоить попытка избавиться от «них».