Whales

Норвежца звали теперь Седым Псом или просто Седым (в честь того, чьё имя нужно было бы давным-давно забыть, наверное), потому что волосы его от слишком частой окраски в чёрный вскоре приобрели серебряно-бежевый оттенок. Киты говорили, что его волосы цвета лунных слёз. На руках его было множество шрамов, столько, сколько редко у кого увидишь, больше всего - на запястьях, а пальцы были исколоты иглами, под глазами давно залегли синяки, а ещё он был ужасно худ - настолько, что все футболки смотрелись на нём как на живом скелете сейчас. На его спине была татуировка - в виде синего окровавленного кита, большого, на всю его спину, от лопаток практически до ягодиц. Он всё ещё прекрасно помнил, когда успел сделать её. Помнил все те моменты, словно это было вчера. Их звали Китами. Их девизом было всего несколько строк, объяснявших их название - "Киты иногда выбрасываются на берег. И умирают. Также, как мы". И норвежец, кажется, сам умирал сейчас - погружаясь всё больше и больше в лавину воспоминаний, он тонул. Он чувствовал, как воспоминания, похожие на водянистое болото, заполняют его всего, попадая в нос, в рот, в уши, не оставляя ни капли живого тела, заставляя снова и снова вспоминать те летние деньки, когда всё это произошло... Всё случилось и началось ровно три года назад, когда он ещё ни о чём не подозревал и не думал. Он просто жил - обычной жизнью, как и все люди вокруг него. Жил спокойно и размеренно, подшучивая над младшим братом, выслушивая его же бурчание, играя на флейте, сидя на чердаке и пересказывая младшему старые норвежские сказки по вечерам. Жили они во Фломе - одном из городов Норвегии, и оба мечтали переехать когда-нибудь в Осло, в самое сердце их страны, и тогда уж зажить припеваючи. Кетилю на тот момент было шестнадцать, Халлдору - и того меньше, только-только исполнилось четырнадцать. Разделяя одну мечту на двоих, они вместе ждали того сладкого момента, когда смогут умчаться в даль, оставляя в родном городишке все заботы и беды, надеясь раскрыть своё сердце прекрасному городу. Но мечта сбылась лишь наполовину. Уехал только один брат.

***

Солнце палило вовсю, обжигая. Сегодняшний день выдался и вправду через чур жарким - плюс сорок во Фломе явно нечасто увидишь. Норвежец остановился, смахивая со лба капли пота, и слегка оттягивая мокрую майку в сторону, давая жаркому сухому ветерку опалить кожу. Жарко. Безумно жарко. Хотелось упасть на траву, и лежать так ещё долго-долго - так долго, как только получится. Но нельзя было. Он собирался на своё привычное место - в чащу леса, где можно было посидеть и помечтать спокойно, так, чтобы никто не мешал. Может ещё написать что-то, или порисовать, или разучить новую мелодию, чтобы удивить Халлдора... Но до обожаемого норвежцем леса идти оставалось ещё добрых полчаса, а ему уже казалось, что он сейчас просто свалится в траву и умрёт прямо так - среди огромного поля пшеницы и колосьев, потный и мокрый, в растянутой майке и старых поношенных штанах. Он уже даже и свалился в траву, как вдруг услышал чей-то звонкий голос среди бесконечной череды пшеничных колосьев: - Эй, держи, попей воды! Совсем уж с этой жарой умираешь... Не припомню я, чтобы в Норвегии было так жарко, брр, аж дышать невозможно! Голос явно принадлежал парню не слишком-то старше, чем сам Кетиль, так что он просто поднялся с травы и посмотрел на него. У говорящего был странный акцент, да и на норвежском он говорил... средненько так, на троечку, не выше. Вроде бы всё понятно, но это произношение... Светлые волосы, странно торчащие из-под пляжной панамы, надетой, чтобы защищаться от солнца, солнцезащитные очки, с приклеенным на одно из стекол улыбающимся смайликом, зелёная футболка с надписью "Hey, world!", джинсы, порванные на коленках, и красные кеды. "И как ему не жарко?" - думалось норвежцу, пока он осматривал этого самого парня. Это было странно - в такую жару он-то, почти раздетый, подумывал о том, чтобы снять с себя майку, а он вот так одет - и даже не мокрый от пота! В руке у мальчишки была бутыль воды, и Кетиль принял бы её, но не позволила гордость. А поэтому он лишь спросил в ответ: - Кто ты? Я раньше тебя здесь не видел... Ты не местный? - Не-а, мы из Дании… переехали, - Матиас говорил весело, вернее, пытался придать своему голосу уверенность. Мысли были отнюдь не весёлые, ведь сейчас, якобы с лёгкостью произнося эти слова, он всё ещё сожалел об этом переезде. Он не знал зачем и что стукнуло родителям в голову, чтобы они додумались до такого. Ха, переехать в Норвегию!... "Зачем? Зачем, чёрт возьми?!" - сколько раз он спрашивал себя об этом, он просто не мог дать ответа. Так они захотели. Оставить всё, абсолютно ВСЁ нажитое: всех людей - знакомых, друзей, родственников, работу, родной дом. Начать жизнь с чистого листа! Может, у родителей и случилось что-то, что заставило пойти их на такой поступок, но только не у Матиаса. Он жил спокойно и весело, как самый обычный подросток, и радовался жизни. И, уже сидя в самолёте испытывал далеко не самые лучшие чувства. Его ведь даже не послушали, просто сказали собирать вещи... Прошло время, датчанин более-менее оправился от шока и негодования, в душе осталось только бесчувственное равнодушие к этому инциденту. Да, ему уже всё равно, что, возможно, он больше никогда не увидит тех людей, что остались на его горячо любимой Родине, он начинал потихоньку привыкать. Или смирился, кто знает. И вот сейчас он, щурясь от солнца, с жалостью и затаённой во взгляде грустью рассматривал бедного норвежца, который буквально умирал от жажды. Ему действительно было жаль этого парня, которого он даже не знает. И почему же он испытывает подобные чувства к незнакомому человеку? Сам он тоже бы не принял от незнакомого человека что-либо хотя бы потому, что он его совершенно не знает, хотя у него не было злых намерений. И всё же онснова упрямо протянул ему бутылку с водой. - На, это тебе! Кетиль же брать бутылку не спешил. Жажда становилась невыносимой, но гордость была всё также противна, и заставляла его отказываться. Он смотрел то на того парня, то на бутылку, и никак не решался взять её. Но, всё же переборов себя, он выхватил бутыль у него из рук, открыл и сделал глоток. Вода оказалась ничуть не холодной, и жутко пролимоненой, от чего его едва не вырвало при первых глотках - Кетиль терпеть не мог лимоны, однако это была вода, так нужная ему сейчас, так что он, не смотря на кислый привкус ненавистного фрукта, продолжал пить её, пока не напился совсем. Выпил он примерно полбутылки, но особо виноватым он себя не чувствовал - во всяком случае, этот парень сам ему предложил свою воду, так что он, наверное, мог выпить сколько захочет. Отдав ему бутылку, он отдышался и утёр пот со лба, говоря: - Вот как... значит, ты, вроде как, не отсюда... насколько ты приехал? Хотя чего я спрашиваю, у вас куча вещей, - он взглянул на грузовик, едущий неподалёку от них, по всей видимости, его отца, - Значит, явно больше, чем на несколько недель. Ты мне лучше объясни вот что: почему ты так одет? Нет, я всё понимаю, но неужели тебе ни капли не жарко? - Жарко, - всё ещё прибывая в своих мыслях, ответил Матиас, но по нему совсем не было видно, что он умирал от жары. - Но, похоже, не настолько, чем тебе. - Да уж... долго ты тут стоишь? - он снова посмотрел на него, и хотел было спросить что-то ещё, как вдруг осознал, что трещание двигателя грузовика уже совсем близко. Он испуганно посмотрел ему за спину, и едва не закричал - огромная, просто громаднейшая машина двигалась прямо на датчанина, ещё секунда - и он бы просто попал бы под её колёса. У норвежца вдруг что-то щёлкнуло внутри, и он побежал к парню, резко хватая его за руку с криком: - Скорее, за мной! - и потащил его куда-то в сторону, в самую гущу колосьев пшеницы, где их уж точно не смог бы достать этот огромный грузовик. Не почувствовав никакого сопротивления, он продолжал тащить его всё дальше, не смотря даже себе под ноги - он смотрел сейчас только вперёд, выставив перед собой руку, чтобы колосья не лезли в глаза, но это не помогало. Они били и царапали его по щекам, вот только он не замечал - всё продолжал бежать, пока, наконец, не запнулся о камень и не грохнулся на землю, в кучу колосьев, увлекая за собой и датчанина. До того же довольно долго доходило, что случилось. Почему, что, зачем? Почему этот паренёк тащит его куда-то с таким испуганным выражением лица? Он даже не сопротивляется - просто покорно следует за ним, еле передвигая ноги. До него даже тарахтение мотора не сразу донеслось. Словно через вату, а когда он упал сверху на что-то мягкое, то осознание обрушилось на него лавиной. Отцовский грузовик. Колосья. Он свалился на этого странного норвежца. И тут же Матиас залился краской, поспешив поскорее встать с него, и только хотел что-то произнести, как грубый отцовский крик прозвенел в ушах, который он не сразу разобрал. - Ты чего встал? Пора ехать! Матиас отряхнул одежду от невидимой пыли и перед тем как уйти спросил: - Тебя как хоть зовут-то? - Кетиль я. Кетиль Йенсенн. А тебя? - спросил тот, смотря то на парня, то на грузовик. - Матиас Хансен, - закричал тот ему и помахал рукой, прежде чем залезть в кабину машины и уехать. Грузовик оставил после себя толстую высокую линию пыли и примятых колосьев. Норвежец же лишь покачал головой, разворачиваясь, и теперь снова следуя к лесу, туда, куда он и собирался с самого начала. "Матиас... красивое имя. Подходит" - решил он про себя, идя вперёд сквозь золотистые колосья, которые всё также продолжали возвышаться высокими столбами и бить его по лицу. Поле никак не хотело кончаться, и ему снова становилось жарко. Пот снова лился с него ручьём, и он то и дело останавливался, чтобы промокнуть его краем майки (который, впрочем, явно был не суше его лба), и лишь затем продолжал идти. Пот заливал ему глаза, и из-за этого он уже не мог нормально видеть, но он заставлял себя двигаться вперёд - всё дальше и дальше, потому что он должен был добраться до своего убежища - во всяком случае, дорога домой была ещё больше, чем дорога до леса. Он шёл достаточно долго, и успел тысячу раз пожалеть о том, что не попросил у того паренька всю его бутылку - буквально минут через двадцать он снова почувствовал сильную жажду, во рту его пересохло, а в горле застрял ком. Он точно помнил, что в каком-то дупле он в прошлый раз оставлял бутылку воды, и он надеялся придя сейчас туда обнаружить её - и чем скорее, тем лучше, иначе он умрёт прямо там - чувствовал он, продолжая пробираться сквозь растения. Ожидания норвежца не подтвердились. Он не умер, а очень даже выжил. Как только поле сменил пока ещё редковатый ельник, он вздохнул глубже - на удивление, в лесу было прохладно, а ещё ощутимо пахло свежестью. Дойдя до речки, он с радостью окунул в неё руки, а затем - умылся прохладной водой. Купаться в ней было нельзя - его собственный неписанный закон. Когда ещё его брат был младше и более охотно общался с ним, они ходили в этот лес вместе, и Кетиль всегда говорил, что эта река - волшебная. Каждый, кто искупается в ней, превратится в лесного тролля, и уже больше никогда не примет человеческий облик. Исландец этим сказкам верить вскоре перестал, также как и перестал верить в то, что с помощью своей золотой заколки в форме креста норвежец общается с этими самыми людьми, ставшими троллями. Только вот он всё ещё верил в то, что в реке в этой купаться нельзя - как и старший брат. Они и не купались, даже сейчас, когда выросли. В дупле старого-престарого громадного дуба и вправду обнаружилась бутылка воды. А ещё белка. Кетиль покопался в рюкзаке, и вынул из него завалявшиеся орехи, протягивая их ей: - На, пожуй, может, поможешь потом... Это была вторая особенность Кетиля, связанная с этим лесом. Он верил, что все животные, которым он помогает, когда-то помогут и ему самому. Белка же не ответила - лишь только быстро сгрызла орех и умчалась себе куда-то вверх по пустому изнутри стволу. Норвежец пожал плечами, и достал бутылку, открывая. Теперь он напился вдоволь, причём обычной воды, а не той (фу!) пролимоненой насквозь. Попив, он сел, прислонившись спиной к дубу, достал карандаши и альбом, и сделал набросок по памяти. Тот самый датский парень - золотистые вихры, странно свисающие ему на лицо, голубые глаза, словно небо и словно море, и эта глупая улыбочка, не сходившая у него с лица... Он всё рисовал и рисовал, пока не почувствовал, как голова его тяжелеет, а веки слипаются. Тогда он откинул альбом, и развалился на траве, смотря в небо. Так и уснул, пригревшись на уже почти не слишком-то жарящем солнце. Сон, снившийся ему, был слишком странным - постоянные обрывки, не способные ничего объяснить. Почему-то всё, что он видит оказывается чёрно-белым, а сам он стоит на маленьком каменном островке, посреди огромного чёрного моря. Чёрные волны плещутся возле его ног, проглатывая их с каждым разом всё больше и больше. Недалеко от него на таком же острове стоит и его младший брат - Кетиль окликает его, но он словно не слышит, стоя повернувшись спиной к норвежцу. Вода же, тем временем, поглощает его всё больше и больше, сильнее и сильнее, и вот Йенсенн чувствует, как холодная и склизкая на ощупь она касается его живота. Он тонет. Он тонет в чёртовом огромном чёрном, словно ночь или чернила, море. Он продолжает кричать: - Халлдор! Братик! Милый братишка, отзовись, посмотри же на меня! - но тот даже не поворачивает головы в его сторону. Норвежец не оставляет попыток, он кричит, а вода затягивает его. Вот она коснулась ключиц, а он окончательно сорвал голос, и теперь его горло сдавливает что-то изнутри, и он кашляет - а изо рта его вырывается всё такая же чёрная вода, какая окружает его сейчас. Вот она поглощает его ещё и ещё, и норвежец булькает, хлопает руками, но ничего не может сделать. Он набирает воздуха в грудь, и в этот же момент вода поглощает его голову, на поверхности остаются лишь его руки, вытянутые вверх в попытке зацепиться хоть за что-то, но постепенно затапливает и их. Он уже ни на что не надеется, как вдруг что-то тёплое цепляется за них - и тянет на себя. Последнее, что видит Кетиль перед тем, как вынырнуть (или захлебнуться, он так и не понял) - голубые глаза, словно небо и словно море. А потом он просыпается. Он дышит резко, и даже, кажется, кашляет. Зрачки его сузились, а тело чуть дрожит. Ему уже ничуть не жарко, а скорее холодно. Он весь трясётся. Не может понять, что это было только что - и что это была за чёрная вода, утащившая его на глубину. Но вскоре он успокаивается, и ещё долгое время проводит у реки, делая наброски чёрных волн и собственных кистей, которые ловит незнакомец, чьи глаза так похожи на глаза того, кого он встретил сегодня днём. Начинает смеркаться, а в воздухе становится всё меньше духоты, и мальчик понимает: время собираться. Ему ещё идти домой, а солнце уже ещё немного - и начнёт садиться. Он быстро складывает альбом и карандаши в рюкзак, кидает бутылку обратно в дупло, прощается с белкой и с рекой, и отправляется в путь. Обратная дорога занимает не так много времени, как дорога туда: немудрено, ведь по полю идти гораздо легче вечером, а не жарким и знойным днём. Он добирается до дома как раз тогда, когда небо только-только окрашивается в рыжий с примесью розового, и, кинув свой рюкзак у кровати, не раздевшись падает на неё. - Опять в лес мотался? - хмыкает на соседней кровати младший, и норвежец понимает, что у него нет сейчас сил даже отвечать. Он лишь мычит что-то неразборчивое и кивает, надеясь, что брат его поймёт. Так это или не так он не знает, но понимает одно - до завтра он уже точно не встанет. Спать ему не хочется - выспался ещё там, в лесу, хоть ему и снился страшный сон, но руки и ноги его болят так сильно, словно он прошёл всю Норвегию вдоль и поперёк пешком. Он лежит лицом в подушку, и уже хочет всё же погрузиться в мягкий омут сна, но ему не дают сделать этого. Нежный, но твёрдый голос матери вырывает его из приятной неги, и он недовольно мычит, поднимая голову с подушки: - Чего ещё? - Андресс, спустись вниз и поздоровайся с нашими новыми соседями. У них такой славный мальчик! - Не хочу, - бурчит тот, садясь на кровати и потирая глаза. - И меня зовут Кетиль. - Ты же знаешь, что это имя тебе больше подходит. Его выбирал твой отец. - Мой отец выбрал мне имя Кетиль. А вот мой отчим назвал меня Андрессом, и я не желаю мириться с его принципами! - фыркает тот в ответ, закатывая глаза. Эти извечные споры по поводу его имени ему никогда не нравились. Его отец всегда хотел назвать его Кетилем - пока они с матерью Кетиля не развелись, его именно так и звали. Но когда ему было года четыре (он точно не помнил, когда именно это произошло), его мать снова вышла замуж - и этот "новый папа" стал с чего-то называть его Андрессом - дескать, красивое имя, звучит, в честь какого-то там норвежского автора. Смена имени мальчику не понравилась сразу, и они с мамой часто ругались по этому поводу, но та была непреклонна - непреклонен был и Кетиль. Он уж и не помнил, чем всё это закончилось - всё, что он помнил точно, так это то, что тогда разразился крупный скандал. Его всё же заставили тогда признать, что он - Андресс, но сейчас, спустя пять лет, он снова бунтовал по этому поводу, и теперь уже не собирался сдаваться ни за что. Мать же его качает головой, как делает лишь тогда, когда зла на него, и молча выходит. Халлдор сидит на своей кровати и читает очередную книгу - в последнее время они всё чаще и чаще заменили ему общение с людьми. Кетиль вздохнул. Солнце продолжало садиться, но он теперь уже точно знал, что не сможет уснуть, а поэтому всё же, подумав и взвесив все "за" и "против", он спустился-таки вниз, решив для себя точно, что лишь поздоровается - и тут же уйдёт. Соседи находятся сразу - в белом домике напротив их дома горит свет, чего не происходило уже очень давно - удивительно, но только сейчас кто-то купил его. На крыльце кто-то стоит, и мальчишка хочет поздороваться, но замирает, встретившись взглядом с голубыми глазами - как небо и как море, и понимая, что они могут принадлежать лишь одному человеку.