Прощай, Берлин

      Аллен неуютно чувствовал себя в людных местах. Его рейс опаздывал из-за погоды, вернее, уже не опаздывал, или же, если быть точным, уже опоздал. В родном Лондоне на небесах как всегда протекали трубы. Погода вызывала у Аллена легкую тоску, но не из-за того, что не успел вернуться вовремя. Просто это было так давно, словно прошли века, а сейчас он снова вернулся в далекое детство, неизменно шагающее ему на встречу в длинном шарфе и с большим зеленым зонтом в руках. После окончания университета Аллен уехал из Англии, счастливый и с легким сердцем, а сейчас ему отчего-то не хотелось возвращаться домой.       В зале ожидания творилось черти что. Молодая китаянка в черной классической юбке, белой блузке и с кейсом в руках — Аллен знал, что ее зовут Линали и она менеджер в охранной компании своего брата, они уже не первый раз тут сталкиваются — пыталась успокоить трясущегося от страха высокого мужчину европейской наружности со странной прической в стиле Элвиса. Ну, если только Элвис был скунсом или зеброй. Аллен устало смотрел на часы, допивая уже четвертый кофе. Он еще два часа назад настрочил сообщение Тики, чтобы его сегодня не ждали, однако планы резко поменялись. Линали повела испуганного мужчину чуть ли не под руку на регистрацию.       Где-то там, в солнечном Лиссабоне, Аллена ждали с документами. Ничего срочного, но если бы он успел вернуться сегодня, ему бы и вовсе не пришлось завтра ехать на работу. Бросая последний взгляд из самолета на Хитроу, Аллен вдруг вспомнил, как не терпелось покинуть туманную Англию в первый раз, а сейчас что-то будто держало его. Если серьезно, то не так уж много времени прошло, с тех пор, как Аллен окончил университет, всего-то три года, но сейчас те времена казались слишком далекими, затертыми пылью и исписанными немного кривым студенческим почерком. Там же осталось дождливо-радужное детство и мечты о музыке. Аллен занесло в жаркую Португалию, на прозаическую работу с документами, договорами и людьми-людьми-людьми. А еще у него была небольшая двухкомнатная квартира с туманно-серыми занавесками, рыжий ирландский терьер по имени Тимкампи и никакой связи с музыкой кроме старенького проигрывателя, на котором постоянно крутились The doors и Дэвид Боуи.       Такси Аллен не любил, поэтому часть пути домой шел пешком, несмотря на неприятно душную погоду. После пасмурного и свежего, прохладного Лондона Аллен чувствовал себя здесь не на месте, но, несмотря на усталость, прибавил шаг. В окнах на втором этаже горел свет, в доме напротив громко ругались соседи, а фонари все так же мигали. И от этого стало так легко, тепло на душе, из головы мигом вымелись все мысли об оставленных где-то позади родных дождливых улицах. Аллен влетел в подъезд и, переступая через две ступеньки, взбежал на второй этаж. Ключи неловко звякнули в кармане пиджака, Аллен осторожно потянул ручку и приоткрыл незапертую дверь. Тики был дома, не спал, а значит можно рассказать обо всем, о состоявшейся сделке, о Линали и странном мужчине с прической «под Элвиса», об огнях Хитроу и приятной прохладе северных стран.       Перед глазами Аллена предстала до чертиков банальная сцена, после которой ему бы стоило громко хлопнуть дверью, Тики — понять, что произошло, и броситься за ним объясняться и просить прощения. Шаблонность жизни Алена Уокера диктовала именно такой сценарий. Но где-то там за него плакало лондонское небо, и Аллен, как истинный воспитанник чопорной Англии, тихо прикрыл дверь в собственную спальню, так же тихо и неторопливо обулся, оставил на комоде бумаги и вышел из квартиры, оставляя ее незапертой. Через одиннадцать минут за спиной Аллена была статую Жозе І, а он сидел на каменном бортике глядя на темную воду под собой. Это было буквально его слабостью с детства, в студенческие годы Аллен часто ночью останавливался рядом с Лондонским Аквариумом под вычурными фонарями, светившими так ярко сказочным золотистым светом. Тежу была другой, все еще незнакомой, пугающей. Аллен вспоминал, как в зеленой юности читал Генри Миллера и думал о том, что все закончилось слишком вульгарно и неправильно.       Лиссабон был чужд Аллену, но к пяти часам утра каждая улица, на которую он сворачивал, вспыхивала светлыми воспоминаниями. В чужих городах, считал Аллен, человек не чувствует себя счастливым. За полчаса до рассвета он завернул на Руа Капело, и вошел в дом, крадучись, словно вор. Северный темперамент Аллена не выносил скандалы, и легко поддавался на уговоры. Он долго думал, глядя на мирно спавшего с теплой улыбкой на губах Тики, что будет жаль бросить все вот так словно… так, будто они чужие. Хотелось хоть что-то сказать, написать записку, пожелать удачи, без издевки, искренне, как умел только Аллен, но он ушел тихо, забрав дремлющего Тима и спортивную сумку с детским брелком на левой ручке. Тим и документы на квартиру остались у Канды. Аллен торопился сбежать, Канда только пожимал плечами и бурчал, что по-другому и быть не могло. А потом Аллен уехал, не думая о том, что происходило в Лиссабоне, понял ли Тики, сказал ли ему что-то Канда, только иногда ему снилась ласковая и чужая Тежу.       Ту душную ночь не смыли теплые воды Арно, она не стекла вместе с Сеной под мостом Мирабо, не утонула в Одре. Аллен метался по Европе, в поисках чего-то, что сжимает все внутри холодным переживанием и предчувствием чего-то неизвестного, волнительного, долгожданного. Он везде чувствовал себя чужим, но не мог вернуться домой, ему казалось, будто родной город, вечный, независимый от времени и людей, живущий по собственным законам родной Лондон, где бегает босоногое детство под зонтом и в длинном шарфе, где бродит мечтательная юность в легкой рубашке, насвистывая нежные мелодии, не примет его назад — в узкие проулки, в объятия туманов, в отражения витрин, под мокрые мосты. В Берлин-Тегель Аллену показалось, что он снова видит тонкую фигуру Линали из охранной компании, с которой они так часто пересекались в Хитроу, но у него не было времени поздороваться. Аллен торопился, он первый раз в жизни опаздывал на рейс, и чувствовал себя так, будто опаздывает на полжизни. Где-то там шелестел многоязычный Стамбул, тянулись в небеса минареты Айя-Софии, пели воды Босфора, а в Берлине шел дождь, и Аллен хотел убежать от этого дождя, от серости и непривычек. Поправив на ходу воротник своего плаща, Аллен бросил взгляд на большие часы и прибавил шагу. В наивной и отчаянной попытке успеть на повороте он налетел на кого-то.  — Entschuldigung! *  — Achtgeben*, — мягко и немного раздраженно ответили ему. Аллен поднялся на ноги, отряхивая свой плащ. — Неа? — часы и электронный голос извещали о том, что регистрация на рейс заканчивается, а Аллен стоял с приоткрытым ртом, словно маленький ребенок, и смотрел на старого знакомца.  — Аллен! Сто лет не виделись. Торопишься? — Неа выглядел как всегда, собранный и неторопливый, с очаровывающими медленными движениями и мелодичным говором. Аллен торопился, как никогда в жизни, но от смешливого взгляда Неа засосало под ложечкой.  — Уже нет. — В тот момент Аллен даже не заметил, что Неа с Тики, оказывается, похожи. Он просто решил, что стоит хоть на короткий миг перестать бежать куда-то.  — Кофе? Я угощаю. Оказалось, у Неа завтра концерт в Konzerthaus Berlin, а еще, что он помнит еще с университета, что Аллен любит крепкий пряный кофе с корицей и щепоткой какао. В шаблонной жизни Аллена Уокера пошли трещины, сквозь которые сочились холодные воды Шпрее. В компании берлинский вечер уже не казался таким ужасным, кофе — паршивым, а погода мерзкой.  — Что за капризное дитя, — хохотал Неа, глядя на насупившегося Аллена. Словно и не было этих четырех лет и ссор на каменных перилах у Лондонского Аквариума, словно они не разошлись, обрывая все связи, каждый в сторону своего личного будущего.  — Избалованный франт, — фыркнул Аллен. Ему вдруг стало та грустно, так холодно и страшно, так хотелось домой.  — Приходи завтра ко мне, хорошо? Приходи хоть когда-нибудь! Ты знаешь, я все это время мечтал сыграть с кем-то в четыре руки, так хотел, но не мог, с чужими — не мог. Помнишь нашу колыбельную, Аллен? Постоянно в голове крутиться… — Неа говорил так много, а Аллену хотелось расплакаться. Он не плакал с детства, ведь две слезинки, застывшие на щеках под холодным лондонским ветром, когда ушел Неа, не считались? А потом Неа взял дрожащую руку Аллена в свою, и Аллен заплакал.       Им снова было девятнадцать, и они сбежали. Лондон встретил их скромными солнечными зайчиками по лужам и теплым ветром. В серых глазах Аллена переливались воды Темзы, он охрип от разговоров, от душащих горло слов и воспоминаний, а взгляд Неа был ласковым и пока еще чужим, как Тежу.       Канда должен был встретить их в аэропорту, но первый раз на памяти Аллена он опаздывал. Неа после перелетов всегда был подозрительно тихим и немного сонным. Его взгляд равнодушно скользил по толпе, торопящихся людей, в Порту было по-весеннему тепло, особенно для двух англичан. Неа крепче сжал руку Аллена, ласково поглаживая большим пальцем по запястью — Аллен неуютно чувствовал себя в людных местах — и уверенно повел к выходу.  — Иногда опаздывать хорошо, — объяснил он, — позволь этому своему Канде спокойно разок опоздать.       Аллен рассмеялся, механически поправляя сумку на плече. Он глядел на Неа, когда делился своими впечатлениями о Casa da Musica, и в отличие от того не заметил стоявшего в нескольких шагах от них мужчину с темными кудрями и родинкой под левым глазом, застывшего с непонятным выражением лица.