Либералы
17 июля 2016 г. в 10:56
Сергей закончил юридический. Но удержаться в славном городе своего прославленного вуза не смог. Оказалось, что его мать, душевная и добрая женщина, отправившая его постигать юридические науки, чтобы он преуспел на поприще правозащитника, была пустомечтательницей. Собственно, он понял это ещё к четвёртому курсу. Но тогда показалось, что менять что-то не имеет смысла, да и верилось в какую-то путеводную звезду, которая внезапно вспыхнет на небосклоне его жизни. Вместо того чтобы переквалифицироваться, он налёг на учёбу.
Никаких знакомств и родители совсем никто — поэтому тёплые, да и любые другие, места не ожидали его в городе, где каждый год выпускались всё новые и новые специалисты.
И он вернулся домой в надежде, что там, где нет такого притока квалифицированных кадров, он на что-нибудь да сгодится. Но реальность ударила его гранитным кулаком прямо в лицо.
Дома, в маленьком городишке, тем более все места были давно укомплектованы и очередь, похоже, была на десять лет вперёд. А попасть в неё не было никакой возможности.
В коридоре суда Сергей подслушал разговор двух сопляков о железной комбинации — перевестись в ментовке работать на участок, написать рапорт на повышение, а там попасть в отдел, который скоро будет реорганизовываться, когда некий подполковник уйдёт на пенсию.
Он сразу же метнулся туда. И пофиг, что это была ментура, — хоть куда-то. Нужно же с чего-то начинать. Над его дипломом поохали, повздыхали. Потом подняли небольшой переполох, но погоны и место дали.
Специфики работы на участке он не знал, как и специфики любой другой работы. Но очень быстро понял, что достаточно производить все нужные бумаги, иногда прикладывая усилие к приданию им хоть какого-то внутреннего смысла. Разобраться в документообороте и вовремя сдавать необходимые отписки для него не составило труда — всё же интеллект для подобной работы зашкаливал. Поэтому ему удавалось держать дистанцию одновременно со всеми — и с теми, кто в системе, и с теми, кто за её чертой. «Не испачкаться» — было первоначальной идеей ещё до поступления на службу, а там она только укрепилась.
Когда его вызвали и, потрясая его рапортом о переводе, долго кричали, он только вовремя говорил: «Да» и «Так точно», заодно постигнув на практике смысл анекдота, что разобраться, когда говорить то или другое, — это целая наука.
Сергей почувствовал себя настоящей зубастой акулой — а нечего было так громко трепаться в коридорах суда?
Новенькие погоны на форменном кителе жгли плечи. Мужики в отделе казались приличными людьми — мир, в котором исполняются желания, сиял фиолетовым ореолом. Об идее равноудалённости от всех видимых и невидимых границ было забыто, потому что ничего страшного в сохранении правопорядка уже не виделось — люди-то вроде бы все порядочные.
Особенно выделялся Макс. Было в нём что-то такое, что заставляло Сергея чувствовать себя неловко от того, что он когда-то считал ментов людьми низких моральных качеств, — в этом парне был здоровый крепкий стержень. И как-то так само сложилось, что они подружились как коллеги.
Сергей не строил планов на жизнь. Просто лавировал в повседневности, отрабатывая стаж. Это была программа минимум, она же — максимум.
Не запачкаться, всё же было актуальным, как ни крути и как себя не обманывай. Это было что-то такое неискоренимо внутреннее, с чем не имело смысла бороться, просто требовалось на автомате исполнять — и всё. Он и не сопротивлялся.
Жизнь заиграла неожиданными красками, когда приехала Вероника. Она жила… Её родители жили в доме напротив, в сталинке. А Сергей со своими — в панельной девятиэтажке.
Нет, за два года он, конечно, отселился в отдельную квартиру — подвернулась однушка в хрущёвке, которая стояла торцом к их домам, третьей в колонне таких же хрущёвок за детским садиком.
Родители не понимали, зачем тратить такую кучу денег, чтобы жить отдельно и питаться всухомятку. Но Сергей с упорством отстаивал свою самостоятельность. Ещё отец совсем не понимал настоящих целей его жизни и как он вообще собирается накопить на собственную квартиру, раз так неосмотрительно транжирит деньги? Но сам, как мужчина, в глубине души, наверное, всё же понимал, что в одной квартире с родителями невозможно вести нормальный для взрослого мужчины образ жизни и по существу не препятствовал в этом сыну. А мать, без реальной поддержки отца, могла только повздыхать.
Вероника приехала то ли на время, то ли насовсем — это предстояло выяснить. Её дед был хирургом и доктором наук, отец профессором в их пединституте, а мать там же доцентом. Сергей знал, что его одноклассница и первая, она же — любовь навсегда, закончила престижный иняз и пока не побывала замужем ни разу.
Он ничего не мог с собой поделать — ему хотелось её видеть, хотелось с ней говорить, хотелось на ней жениться. И поскольку теперь казалось, что такое вполне возможно, он не мог сопротивляться своим желаниям. Да и не хотел.
Он стал чаще бывать у родителей — окна выходили как раз на её подъезд и её окно в ряду с их кухней. И можно было изучать жизнь её семьи, как когда-то в школе. Но теперь у Сергея не осталось стеснительности.
Увидев, что Вероника вышла из подъезда, он предположил, что всего лишь в магазин. Быстро собравшись, он пошёл туда и принялся её ждать.
— Привет! — заулыбался он ей навстречу.
— Привет! — доброжелательно ответила она, притормаживая и останавливаясь прямо перед ним.
— Я тебя здесь жду, в надежде, что ты мне дашь свой номер и согласишься встретиться и поговорить! — без запинки выговорил он, правильно интонируя и нисколько не смущаясь.
Она не могла отказать — таким уверенным в себе мужчинам не отказывают. Это вам не школа с её стыдливым румянцем на всё лицо и нервно дрожащим голосом.
Сергей пошёл прямо к себе, больше не возвращаясь к родителям, с заветным номерком в мобильном и железным уговором встретиться завтра.
Вероника просила обойтись без пафосного ресторана — что-нибудь демократично-минималистическое.
Они сидели за столиком, и он пожирал её глазами.
— Я тебя пригласила сюда…
Непроизвольно глаза Сергея расширились. Этот пафос в голосе любимой девушки и сама формулировка! Что это ещё за «пригласила»? Как это понимать?
А Вероника тем временем уверенно продолжала:
— Я помню, что нравилась тебе ещё в школе, и теперь ты, возможно, решил, что можешь за мной поухаживать. Но это невозможно. Ты мент. А для меня, что менты, что сиделые — это одно и то же. Так что я вынуждена поставить тебя в известность, что у тебя нет никаких шансов, чтобы ты и не пытался — это бесполезно.
Она пила свой фреш очень красиво, изящно. Она начала говорить о деле только после того, как принесли заказ. Её движения, взгляды, мимика были совершенны. Вот только слова совсем выбили из колеи.
Сергей удивлённо промычал:
— Вообще-то, я юрист.
— Это не меняет дела, — беспечно, с мудрой улыбкой, едва тронувшей тонкие губы и насмешливые глаза, возразила Вероника. — Я знаю, что ты закончил юридическую академию, — с нажимом и едва прикрытой брезгливостью, поспешно, чтобы её не смогли перебить, продолжила она. — Для меня это точно так же недопустимо. Как только ты поступил в юридический, сразу же потерял возможность встречаться со мной. Я не приемлю любые погоны. Тебе стоит переключиться на продавщиц из супермаркетов или учительниц из средних школ — для них ты завидный жених. Они оторвут тебя с руками. Я же — либералка, и нам с тобой не о чем говорить.
— Ты слишком категорична в суждениях, как для либералки, — поспешил защититься Сергей. — К тому же несправедлива ко мне и несчастным женщинам в школах и супермаркетах: уверен, среди них найдётся дюжина либералок, — ради красного словца немного преувеличил и поспешил продолжить: — Я в ментуре случайно и ненадолго. И твоё неприятие погон, конечно же, мне понятно...
— Да, — перебив его, охотно согласилась Вероника. — Возможно, лично ты и отличный парень, но это ничего не меняет. Ненавижу ментов. Падаль, — сцепив зубы, вроде бы совсем уж окончательно всё разъяснила Вероника.
— Ты же внучка и дочь профессоров, почему же ты выражаешься как уголовник? — недоумённо похлопал ресницами Серый.
Он не знал, что и думать, просто был обескуражен этим напором.
— А в чём разница? — безразлично пожала плечами Вероника, всё так же сияющая ореолом привлекательности, но отдаляющаяся вдаль со скоростью куда-то опаздывающего локомотива. — Мы, конечно, не так, как менты и уголовники, — одно целое. Но наши права так же ограничены законодательством, как и права преступников. Мы все одним миром мазаны: все преступники — сиделые или несиделые.
— А ты против того, чтобы преступников УК ограничивать? — искренне удивился Серый.
— Нет, конечно, — снова вполне равнодушно пожала плечами Вероника, — я же не анархистка. Я против того, чтобы к ним приравнивали всех остальных. Но у нас просто так исторически сложилось, что нет границ между сословиями — все запачканы. Все перед государством виноваты и доказать виновность не проблема — не исповедуешь ура-патриотизм, значит преступник. И наоборот — если уж ты патриот до мозга костей — можешь грабить, воровать и всё остальное прочее. И УК этот ваш никому не указ.
— Ты живёшь в очень цветистом мире, как я погляжу, — подколол Веронику ни на что уже не надеющийся жених. Её слова наконец-то дошли до него, преодолев сопротивление памяти об образе несбыточного идеала.
— Я считаю, что это государство… — «это государство» было сказано тем тоном, которым обычно говорят «эта страна», и выражение лица бывшей невесты при этом было таким, как будто она пытается проглотить рыбий жир не в капсуле, а с ложки. Может быть, поэтому, проглотив воображаемую прогорклую дрянь, она снова повторила: — Это государство заблудилось — оно живёт не в своём времени, воруя жизни у людей. Вот эти всенародные празднования блинов и Пасхи на фоне рынка, регулируемого когда никем, а когда и «папой Корлеоне», — это плохая среда для жизни, — благосклонно пояснила Вероника. — Ретроградное законодательство. Это вообще недопустимо. Понимаешь, штамповать законы, которые возвращают в стадию соблюдения предрассудков, которые владели предками, — это просто свинство. Да, я — такая либералка. Нам с тобой вообще не о чем говорить, поверь. Так что уж не обессудь!
В принципе, говорить действительно было больше не о чем — его взглядами на политику здесь не интересовались. Да и то правда: любой либерал настолько далёк от народа, что и не тщится быть понятым. Отсюда и нежелание выслушивать замшелые взгляды кого бы то ни было — всё равно они ни на йоту не приближаются к их свежим и передовым.
Серёга вяло попрощался, и Вероника с явным облегчением покинула его.
Что и говорить — женитьба удалась на славу. Можно поставить галочку, что пытался. В жизни нужно всё попробовать. Вот и девушка его мечты его поимела. Хорошо хоть позволила заплатить за них двоих, а не кинула на столик деньги — воспитанная.
Вообще, она была совершенна: вся такая красивая, с этими резкими движениями, смелым взглядом умных глаз, без жеманства, без угодничества в его адрес, как обычно многие и многие девушки. Она допила сок, а к мороженому не притронулась — видимо, в пылу своей глубокой политической речи забыла о нём. Или просто из-за своей интеллигентской сущности не могла одновременно уничтожать человека и есть.
Ну что ж, видимо, некоторым вообще ничего в жизни не дано — одно уныние и будни. Как он пойдёт знакомиться с продавщицами из супермаркета или учительницами из средних школ, Сергей себе не представлял.
Пока, на ближайшие пять лет, точно не представлял.
Он ходил как в воду опущенный. Следовало, конечно, просто работать и не обращать ни на что в своей печальной жизни внимания. В конце концов, работа сама не сделается и она не виновата, что её нужно кому-то делать. И она, сама по себе, вообще ни при чём.
Но Серый не мог вот так прямо, с места в карьер, снова стать прежним. Он был разбит и подавлен, потому что теперь понял, что раньше держался только на том, что у него была в жизни цель — когда-то завести семью и быть счастливым. И он терпел. Работал и ждал светлых дней.
А теперь больше ничего этого не будет, потому что он противен девушке его мечты. А все другие противны ему. Никакого выхода не намечалось. И работать стало во сто раз тяжелее, чем прежде. Да и из ментовки пора было уходить.
Не строить же, в самом деле, здесь карьеру? По большому счёту, не нужно было и начинать.
Жизнь казалась беспросветной.
Макс, конечно же, заметил изменения не в лучшую сторону и пригласил Серого в выходные развеяться.
Сергею было всё равно.
Взяли по пиву. И он, не обращая особого внимания на то, что друг изучающе на него смотрит, да вообще ни на что не обращая внимания, рассеянно начал говорить на очень животрепещущую для него тему:
— Как ты относишься к либералам?
— Я к ним отношусь! — радостно возвестил Макс и засветился как новый пятак.
— Как! — вскричал Серый. Вид у него был, как будто он потрясён до глубины души. — Так как же ты тогда здесь работаешь? — быстро нашёлся он, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от своей преувеличенной реакции, и обвёл рукой пространство вокруг, будто они сидели у себя в отделе, а не в пивнушке.
— Случайно, — пожимая плечами, как само собой разумеющееся ответил Макс.
Серый пялился на него во все глаза, пытаясь понять, как здесь можно оказаться случайно, кроме как, разумеется, его собственным способом, и страстно желая об этом услышать.
Макс уступил его невысказанному желанию и начал объяснять:
— Понимаешь, я закончил геолого-географический факультет…
От таких новостей Серый только шире раскрыл глаза. Видимо, в последнее время это его удел — всё время удивляться. А он-то почему-то был уверен, что Макс, как и большинство у них, закончил бывшую Высшую школу милиции.
— Ну и мой дядька, майор, устроил меня сюда, когда мама заболела. Потому что мне нужно было оставаться с ней и жить здесь, в этом городе… И когда она умерла, я стал свободен, но… я мог уволиться и уехать…
Макс явно запутался в показаниях, поэтому в результате вообще замолчал. А Серый понял, что, чтобы услышать продолжение, нужно его подтолкнуть.
— Прошло почти два года. Я помню, что, когда я пришёл, у тебя совсем скоро умерла мать, и все говорили об этом. Я помню, что тебя не было почти две недели. Все ожидали, что ты уволишься, и пилили твоё место, но ты как ни в чём не бывало продолжил… И все заткнулись. — Серёга улыбнулся, в первый раз за последнее время, и в заключение, как итог, добавил: — Ну ты ж у нас крутой!
Серый молча поудивлялся выражению лица Макса, но так и не смог понять, о чём тот думает или что бы оно могло значить, поэтому он просто с любопытством вдогонку спросил:
— А что случилось? У тебя же ещё младшие сестра и брат — что-то с ними? Опять не смог уехать?
Макс внимательно посмотрел на него, оценивающе, как понял Сергей, и начал издалека:
— Мой брат программист. И он очень хорошо зарабатывает. Во всяком случае сейчас уже намного больше меня. Он бы позаботился о сестре. Он к тому времени уже стал совершеннолетним и мог даже опеку на себя переоформить, если бы было нужно. Но просто…
Макс медлил, и Сергею показалось, что он сейчас вообще не услышит продолжения, поэтому он всеми возможными ухищрениями своей мимики показал, что ему нужно это продолжение.
— Почему же ты тогда не ушёл, если ментура не предел твоих мечтаний?
— Из-за тебя, — мягко ответил Макс. — Я остался из-за тебя, — и, когда Серёга ожидаемо ничего не понял, дополнительно объяснил: — Ты мне очень понравился, и я хотел видеть тебя каждый день. Ты меня очень сильно заинтересовал, и я не смог просто так наплевать и уйти. Я хотел поближе познакомиться с тобой… И ты мне по-прежнему нравишься.
Макс выглядел как всегда — уверенным в себе отличным парнем. Но что-то подсказывало Сергею, что вот этот вот пристальный печальный взгляд по его душу, а не в связи с братанской мужской дружбой. Однако он всё же пока ничего не понял и решил уточнить:
— Так ты задержался в ментуре, которая тебе на хуй не впала, на лишние два года, потому что я тебе понравился?
— Да, к сожалению, именно так. Такое притяжение требует длительного осмысления. Всё очень сложно, потому что у нас невозможно просто так подойти и познакомиться с крутым мужиком, который тебе нравится. Сначала необходимо с ним подружиться. Да и то это не даёт никаких гарантий, что не будешь послан далеко и надолго — и, возможно, кулаками и даже ногами.
Сергей понял, что вся эта длинная прочувствованная речь — про него. Не описание, как оно происходит вообще, а конкретно про него. И ему вспомнилась та артхаусная фотка, которую он рассматривал в интернете ещё во время учёбы, хотя на выставку сходить так и не удосужился, — два мента в форме лапают друг друга за задницы и целуются. Тогда она его потрясла. А сейчас вот эта ситуация не была даже вполовину волнительней тех переживаний. Потому что они сидели друг напротив друга вовсе не в форме, были накачанными, натренированными молодыми мужиками брутального вида и внушительного телосложения — не такими задохликами, как на той фотке. И что бы они ни делали, они не будут смотреться так сатирично. Да вообще смешно не будет. В любом случае.
Он понял, что думает явно не о том. Что по правилам следовало вообще не понять, о чём речь. А когда тебе растолкуют — ударить в солнечное сплетение, а если не поймут, то прямо в лицо. Но поезд возмущаться ушёл. Много-много лет назад ушёл. Сергей не мог вести себя как дебил. Но выйти из создавшейся ситуации всё-таки требовалось. Поэтому, как бы подводя итог и отвечая на немой вопрос, он тихо, не желая переборщить с эмоциями, сказал:
— Так значит ты не по идейным соображениям либерал, а по физиологическим.
Встал и ушёл.
А что он мог ещё сказать? Что сделать?
Серый ожидал, что теперь Макс уволится и уедет. Надо же, потерял человек лишних два года неизвестно на что.
Но тот как ни в чём не бывало ходил на работу. И Сергей понял, что Макс ничего не опасается. Не только того, что Серый кому-то что-то расскажет, но и в принципе: даже если бы и рассказал — для Макса это не стало бы трагедией. Он действительно не держался за эту работу, данное место в жизни или вот этот вот наработанный имидж. И при таком положении вещей, по большому счёту, никто в его грехопадение не поверил бы — посмеялись да забыли. Нельзя вежливому человеку сказать, что он хам. Можно. Но прозвучит по-идиотски. Незачем честному человеку говорить, что он лжец. Глупо. Невозможно о крутом мужике сказать, что он пидор, — воспримут в переносном смысле. Если сказать, что гей, то подумают, что завидуешь.
В общем-то, Сергей даже не рассматривал вероятность: кому-то что-то говорить. В его вселенной такой вероятности не существовало. Просто он реально надеялся, что Макс уволится и уедет. То есть он даже и не предполагал никакие другие варианты — этот был логичным исходом и единственно правильным. Поэтому он не мог понять, что же тот до сих пор здесь делает?
А Макс посматривал на него с интересом. Как назло — с интересом.
В конце концов Сергею стало не по себе от того, что эта ситуация длилась и длилась, и, как он теперь знал, началась давно. В принципе, на этой работе его самого ничего не держало (кроме зарплаты и уже налаженной жизни). Но поскольку так жить всю жизнь он всё равно не собирался, то планировал рано или поздно отсюда уйти. Так почему бы не сейчас?
Он начал интересоваться, какие вообще есть вакансии, и, в общем-то, был согласен на переезд в Москву или любой другой город. И даже шутил про себя, что и в деревню.
Макс каким-то чутьём уловил, что Сергей вострит лыжи, и попросил его встретиться с ним и поговорить.
В принципе, говорить было не о чем. Всё, что Серый мог дельного сказать, — это что Макс может смело увольняться и ехать, куда ему нужно. Потому что проработают ли они ещё, скажем, два месяца вместе или не проработают — не имеет значения.
Но встретиться всё же согласился.
Потому, что даже настолько невинную фразу на работе не должны были услышать. Потому, что вряд ли самому Сергею удалось бы сохранить хладнокровие. И потому, что он не мог быть уверенным, что Макс в подобном разговоре сможет быть благоразумным — уж очень провокационные взгляды иногда тот на него кидал.
Они стояли и пялились на витрину пивнушки. Окна были замазаны чем-то белым, и пальцем выведено: «Ремонт». Для особо непонятливых, видимо, таких, как они, на ручке двери висела картонка с дублирующей надписью. И всё же было непонятно: когда успели и для чего вообще эта затея?
Так или иначе, приходилось искать приют в другом месте.
— Давай купим чего-нибудь выпить и пойдём ко мне — я здесь совсем недалеко живу, — внезапно даже для самого себя, как в трансе, выговорил Серый.
Он руководствовался тем, что в кафе их тоже могут невольно подслушать — а у них здесь родные останутся, даже когда они сами куда-то уедут. «А ещё дедушкó Фрейд не дремлет со своими "вытесненными желаниями"», — невесело констатировал Серый про себя. Ну, так, справедливости ради. Он понимал, что хочет поговорить с Максом именно откровенно — на повышенных тонах, особо не выбирая выражений.
Серый совершенно справедливо считал, что Макс не должен был ему всего этого говорить. Ну, понаблюдал два года, ну, убедился, что мужик в тебе не заинтересован, — и вали себе с миром! Молча. Зачем же заставлять кого-то из его последних сил включать в себе толерантность и присмирять брезгливость?
Теперь Серёга вспомнил одну сцену больше года назад, когда с Максом все ещё носились как с потерявшим мать и оставшимся с двумя детьми на руках. Свидетелем проходил один такой голубой: он с нахальным видом сидел посреди отдела в маечке сеточкой и шубе прямо поверх этой мерзости. Вадик между тем спросил у Макса, как ему удаётся так спокойно разговаривать с этим грязным уёбищем? А Макс ответил, что с удовольствием поделится с Вадиком: всех чистых бомжей — ему, а грязных пидоров — себе. Тогда все заржали. А он, оказывается, своего защищал.
И вот сейчас Серый отчётливо понимал, что Макс, не задумываясь, особо даже не скрываясь, применил всю свою власть, чтобы защитить того пергидрольного гея. Повезло же убогому, иначе присобачили бы ему подходящую статью просто развлечения ради — изогни кодекс дугой, но прочитай нужное определение. Трудно представить, что последующие инстанции захотели бы найти неточности или несоответствие.
Серый поднял пытливый взгляд на Макса, а они как раз стояли в магазине между полками с пивом и водой.
— А что будем брать-то? — от чего-то веселясь, поинтересовался Макс.
«Наверное, с меня прикалывается, — невесело подумал Серый, — весело ему, вишь ли!»
— Бери себе то, что будешь пить ты, а я — себе. Будет демократия, — угрюмо пошутил.
Макс тут же ринулся к полкам с водой и выбрал любимую Серёгой лимонную «Пепси-Колу». И виноградный сок.
Сергей хмыкнул и поставил в корзинку такую же двухлитровую «Пепси» и пачку томатного. Потом ещё подумал и добавил такую же пачку белого виноградного сока.
В квартире Серый сразу же прошёл на кухню, чтобы избежать неловкости в прихожей. Он запихнул обе «Пепси» в морозилку ненадолго, а соки сунул просто в холодильник.
Ну и пошёл в прихожую снять кроссовки — наверное, Макс уже нашёл гостиную, она же спальня, она же кабинет и столовая.
Макс стоял на входе в это чудо архитектуры и, похоже, ждал его.
Быстро скинув обувь, Серый повернулся и хотел уже пригласить гостя пройти в комнату, как был оттеснён к стене и сильно прижат. Он настолько опешил, что даже не нашёлся что сказать — так и молчал, и только хлопал ресницами. Он и подумать не мог, что кто-то может прижать его к стене. Но виселось преотлично!
Нет, Макс, конечно, был немного больше — шире и выше. Но не настолько, чтобы приподнять и прижать. Это было просто впечатление, и оно никуда не девалось, как бы предлагая уже от себя избавиться, если не веришь в его реалистичность. Но верить приходилось.
Они были одними из тех неженатых и свободных, кто регулярно без пропусков ходил на всю физру. Тренер по рукопашке считал, что все должны спарринговаться со всеми, поэтому они иногда работали в паре. Но всё же чаще Серому приходилось бороться с более низким вертлявым и другим — более тяжёлым и высоким. Видимо, тренер не считал подходящим противником похожего на себя.
И, из своего собственного и чужого опыта, Серый знал, что с Максом не нужно начинать отрывать ноги от земли — сразу же полетишь на жопу или что там успеешь подставить. Поэтому он и не собирался.
Единственным действенным способом было бы, наверное, только заговорить, но без этих «грязный пидор», конечно, а то ведь и руками Макс работал прилично. Но от настолько блестящей идеи Серый отказался, не успев сформулировать свою мысль, потому что, глядя в пытливые и сверкающие глаза Макса, отчётливо представил, каким именно способом тот его заткнёт.
Как можно было самому пригласить потенциального насильника в дом — Серый не знал. И о чём он только думал? Но рассуждать было поздно.
Макс, глядя ему прямо в глаза, начал его лапать. Это были такие сильные, внушительные прикосновения. Если бы по Серому кто-то в спешке зашарил руками, он бы сразу же невольно оттолкнул, не задумавшись о последствиях. Но Макс проникал ладонями гораздо глубже кожи, тем более что они всё ещё были оба одеты.
Серый зацепился за «всё ещё» и понял, что глубоко в дебрях своей головы он согласен не паниковать и не отказываться от случая, пришедшего извне, и, как на тарелочке, предоставившего возможность попробовать себя в том, что напрочь запрещено. Но не ему прямо сейчас. Он точно знал, что это не просто «попробовать» и не «на один раз». Но всё равно эти руки и эти глаза сделали всё, чтобы он решил не сопротивляться — не ударить, не истерить, не обвинять.
Макс мял, гладил и тискал — проникал прикосновениями внутрь, под кожу. Серый лихорадочно думал — размышлял, в меру своей способности сейчас вообще хотя бы просто дышать. Как-то девчонки с фармацевтического затащили его в медицинскую тусовку, где он перепробовал, наверное, всё, что только возможно сварить самим. Но Серый так никогда и не испытал вожделенного состояния повышенного осознания. Собственно, подшучивал над собой, да и всё. Цветные глюки, удивительные картинки — но и только. Серёга понимал, что это не оно. А вот сейчас, когда обмозговывал три проблемы сразу, во многих плоскостях одновременно, и знал, чем кончится его грызня с самим собой и что будет потом, а ещё видел себя из положения немного сверху и в лицо, он в то же время совершенно без ущерба для обдумывания про себя произнёс: «Ёб твою мать, кому расскажешь, не поверят!»
Проблема для него полностью решилась, и Серёга кивком указал Максу на комнату. Тот не отступил и не отодвинулся, а просто взял за руки и оторвал его от стенки. Повёл за собой.
Конечно же, в любой комнате должна была быть мягкая горизонтальная поверхность. Макс с подозрительностью брезгливого сноба ожидал увидеть старый диван — и увидел, поперхнувшись досадой. Но там же была и новенькая кровать всего с одной спинкой, в головах. От этого в тесном помещении было ни пройти ни проехать. Зато вызвало довольную улыбку.
Макс не откладывал на потом, он ждал самого подходящего момента. И как раз у кровати тот наступил. Он взял Серёгу за плечо, а вторую положил ему на поясницу — посмотрел, полностью отдавшись своему желанию. И Серому ничего не оставалось, как собственными руками притянуть Макса поближе, чтобы он его поцеловал.
Макс, если честно, ожидал, что Серёга может забиться, как птица в силках, но так хотелось преодолеть возможную преграду меньшими усилиями, поэтому он не слишком-то налегал — целовал без особого напора, предоставляя возможность отстраниться. А сам умирал от восторга: Серёга попался, увяз.
Серого прикосновением губами достало ещё глубже, чем ладонями. Он не верил своим ощущениям — его прошивало насквозь. Внутри его тела шуровала шаровая молния. Это не могла быть реальность — так от поцелуя не выносит.
Но то, что произошло у стены, повлекшее за собой все решения, — оно, и правда, только что было. А глубокий поцелуй — всего лишь непременное следствие. Макс аккуратно уложил его на кровать и пристально вгляделся в лицо, желая понять все реакции. Если бы ещё Сергей сам хоть что-то понимал. Он только заблаговременно, наперёд, знал результат — и то расплывчато — они будут вместе, но как?
В любом случае сначала нужно было хлебнуть запретного секса.
Серый пытался расслабиться, чтобы его не пришлось об этом просить, а то он, наверное, сдох бы на месте от подобного в свой адрес. Невольно захотелось вырваться и уйти, но он сам сделал всё, чтобы это стало невозможным: пригласил Макса — МАКСА — к себе в дом и всё уже давно решил, только боялся себе в этом признаться. Он, конечно, мог прямо сейчас пойти к родителям и пожить у них два дня — за это время Макс точно покинул бы его квартиру. Но что бы это решило?
Обдумывать пути отступления было противно. Смотреть в это время на Макса — неловко. Серый закрыл глаза: секундочку передохнуть. Макс зашуршал одеждой.
Серёга поспешил посмотреть: что происходит? А Макс просто раздевался. Да, оказывается, до этого он расстегнул всю одежду на нём, но прикосновения были не в пример лапанью, вот Серый за своими переживаниями и не заметил. Ему оставалось только с себя всё снять, чем он поспешно и занялся, догоняя Макса.
Воззрившись на свой вялый член после того, как вскользь прошёлся взглядом по Максовому восставшему, он пожалел, что вообще всё это начал. Вот и приплыли. Но Макс таинственно улыбнулся, привлекая его внимание к себе:
— Не обращай внимания! Ты же паришься сейчас сверх всякой меры — это нормально, — кивнул на совсем нипричёмное хозяйство. И показал Серёге презерватив.
Захотелось заржать. Вот, ей-богу, захотелось именно заржать, поэтому Серый скорчил некую гримасу, защищаясь, и вяло улыбнулся.
Макс не то чтобы так уж ПОКАЗАЛ презерватив, просто он его достал из снятых джинсов. Серый размышлял, как он их таскает в натягивающихся карманах? И не мог себе этого представить, ведь он раньше никогда не обсматривал его карманы, но подумал, что если бы презервативы пропечатывались, то он бы заметил. Да и пацаны на работе обстебали бы давно. Ох, работа. Серёга поскорее свернул тему.
— Сейчас я войду до конца и сразу же выйду. Будет больно, но недолго. Всем остальным займёмся позже, — по-доброму так рассказал Макс.
Их тренер в качалке всегда вначале оглашал порядок проведения тренировки, наверное, чтобы, когда уже валишься с ног, помнил, что ещё только пресс на прощание, и всё — свободен, и нужно дожить.
Сурово. Серый даже обиделся. А где вот это всё? Ну хоть какие-то гейские сопли.
Серый в последнее время следил за Максом и, зная куда смотреть, на что обращать внимание, улавливал эти гейские округлости — особую мягкость движений, изящество жестов, избирательность речи. Правда больше манерности было у их женатых коллег — наверное, это потому, что они всё свободное время проводили с женщинами. Или просто… Кто ж ему теперь, с женой-то и детьми, скажет, что он пидор — теперь можно всю свою сволочность и психованность выдавать на-гора, больше не таясь. А вот у Макса именно манерности и не было — он просто был как с конной прогулки перед непременным вечерним балом. Он просто был не отсюда.
Серый по опыту знал, что обидеть Макса так же легко, как смять любой цветок. Он страшно обижался где-то мгновение-два-три, а потом нападал в ответ или делал похуистическое лицо, потому что прочности в нём было больше, чем в любом другом мужике — видимо, закалка с детства. Такая, которая никому и не снилась. Серый мог себе это представить. Если бы не Вероника, то он хлебнул бы такого в полном объёме. Он сам себе выдумал защиту. Сам.
Отец его воспитывал круто и жёстко — конечно, только на словах — подтвердить делами он не мог. Ну, разве что: родился, женился, пошёл на работу.
Зато он часто рассказывал, кто такие настоящие мужики и как они ебли баб. Нет, он, разумеется, никогда не говорил этого прямо, а только позволял своим друзьям вгонять мать в краску. Никогда не упускал случая спошлить или зарядить шутку ниже пояса. Сам регулярно гонял мать за домашние дела — хотя какой смысл это могло иметь? — взрослую женщину не переучить делать то и не делать этого. Вот Вероника была так далека даже от тени подобного, настолько непохожа на обычных наседок, что Серый мечтал предъявить её отцу — сунуть ему прямо в лицо её и то, что сам не собирается опускаться до скотского мира простых мужиков.
В академии было много подходящих девушек, которых можно было бы предъявить отцу. Но ни одна из них даже мизинца Вероники не стоила. Если бы Серый дал себе волю кому-нибудь из них понравиться, то смог бы сыграть в «Угадай, как сильно тебе повезло с невестой?». Они сплошь были внучками прокуроров или дочерьми судей, или в таком же духе комбинации — до бесконечности. Но быть приблудным приёмышем в чужой семье Серый не мог себе позволить. Платить настолько высокую цену ради того чтобы утереть нос отцу, он именно не мог — на него нападала апатия — ни рука, ни нога не поднимались действовать. Устроиться в жизни за счёт нелюбимой женщины — это такая низость, что даже помышлять о таком было мерзко и, прежде всего, жестоко по отношению к себе. А к ней?
Вот он и пользовался своим железным щитом — Вероникой. Хранил её фотки, рассказывал про неё и себя выдуманные истории. И ждал.
Наконец Серёга смог отринуть все свои, пожалуй, несвоевременные мысли и бездумно уставился на член в презервативе. Зрелище было настолько абсурдным, что он испугался перспективы невольно вновь унестись в очередной экскурс в своё прошлое и постарался сохранить присутствие духа.
Во второй раз Серый отделался от впечатления, что Макс ему что-то показывает — теперь это был маленький тюбик. Разумеется, смазки. И в чём он его носит? Если так же сначала просто небрежно вывалил его из груды одежды на кровать, а теперь вот поднял и показал?
Невероятно сложная и насыщенная жизнь геев, саркастично про себя оценил Серый, полная таинственности и загадок.
И тут же был вынужден подчиниться Максовому жесту головой: откинуться на спину. Получилось мимо подушки. Поэтому понадобилось привстать, чтобы увидеть. Серому захотелось недовольно замычать, как в школе на сообщение о контрольной, но мычание пришлось проглотить — ведь это всё нужно просто пережить и, может быть, что-нибудь прояснится. Макс жирно смазал ему сфинктер и немного внутри, проверив пальцем, как легко входит и выходит. Серый немного от напряжения хохотнул, но быстро собрался, когда увидел, как Макс обтёр палец с излишками смазки о презерватив и деловито обхватил свой член.
Вот это всё сейчас в него поместится. Вернее Серый хотел сказать вот так: «Вот это всё сейчас поместится?» Но вышло утвердительно. В пищеводе, наверное, и в груди было холодно. Заранее холодно. Видимо, стоило вот ТАК сказать. Но, собственно, уже не было времени говорить и трусить — уже всё случилось.
Про «холодно» срочно было забыто, потому что резко стало «горячо». Вдоль хребта пронеслась такая волна жара, что Серёге показалось: сейчас он сгорит нафиг. Температура всего тела подлетела, казалось, на несколько градусов. Так что ничего не заблаговременно — может, раньше было где-то и холодно, но теперь — тотальное пекло.
Боже, он был совсем без мозгов — ну, реально не мог ни о чём думать, кроме того, что хотелось ёрзать, уходя в сторону от этого дурацкого напора. «Вот нахуя, блять, это терпеть?» — резонный вопрос перекрывал все эмоции, отрицательные, надо заметить. Но очень сильные руки держали крепко. А ещё Макс что-то там говорил. Но сознание слова́ выталкивало — настолько ему было ни до чего, кроме этого жара и дикого распирания в заднице. «Гори оно синим пламенем!» — всплыл в мозгу очень подходящий текст. Но вдруг всё мгновенно закончилось.
То есть, конечно, ощущения остались — распирания и поднявшейся температуры — но Макс действительно вышел, подрочил себе немного и кончил. И сказал: «Не обращай внимания! Я сам не ожидал». О чём это он, Серый точно не знал, но, в принципе, ему было пофиг. Он только пялился на Макса и пытался прийти в себя. От сведения ног вместе совсем ничего не менялось, и Серый просто раскинулся, отдыхая. Впереди, как он понимал, всё равно будет заход номер два.
Макс снял презерватив и пошёл с ним куда-то. Да пофиг куда. Серому просто хотелось отдохнуть. Он всё же постепенно приходил в себя. Вот теперь вспомнилось, как Макс напоследок толкнулся. Ну, не то чтобы так уж толкнулся, — он же не выходил обратно ни на сантиметр, а просто как бы с усилием припечатал напоследок. По внутренностям от тревожащего воспоминания прошёлся морозец — ну, вот, наконец-то, что-то помимо жара.
Пока Макс явно был в ванной, Серый отдыхал и вяло думал, что низачто сейчас никуда не убежит… Но пришлось. Ага, неведомая сила подхватила и понесла в туалет — и хорошо, что эти люди когда-то зачем-то сделали его изолированным, хоть в хрущёвках это не было предусмотрено, но они зачем-то отгородили. Серый отринул кучу галиматьи в голове по поводу «предусмотрено», сопроводив напутствием: профессиональная деформация. И продолжил про туалеты: «Хотя, в принципе, отдельные санузлы совершенно неудобны, когда живёшь один. Видимо, людей здесь было много и пришлось соорудить каморку, прорубив дверь сбоку, так, чтобы она мешала входной двери».
Вскоре Серый занял уже освободившуюся ванную и заторможено думал о том, что Макс опытный товарищ и не зря так себя ведёт.
«Хотя, собственно, что удивительного? От таких напрягов он бы всё равно упал, только яйца бы болели — вот и вся прибыль от предварительных ласк!»
Серый похвалил себя за прям сказочную сообразительность и поржал тихонько — было не по себе и неловко. Но возвращаться пришлось.
— Что? — встретил, вскинувшись, Серёгин вопросительный взгляд Макс. — Я хотел хоть раз в жизни всё сделать правильно: на новой кровати, никуда не торопясь — в два подхода…
— А что, проблемы с кроватями? — как бы заинтересованно сказал Серый, чтобы только что-то сказать.
— Не представляешь! — охотно поддержал «светскую» беседу Макс, обрадовавшийся, в общем-то, странной доброжелательности Сергея. — Когда тебе в кабинке какого-нибудь туалета сообщают, что это был его первый раз — невольно хочется побиться головой об эту кабинку.
— Ну ничего ж себе! — уже на полном серьёзе заинтересованно поддержал разговор Серый. — Разве это вообще возможно? Ну, в кабинке?
— Милый мой, дорогой! — на подъёме начал вещать восхитившийся настолько положительному ходу вещей Макс. — Вообще-то, мальчики себе мастурбируют в заднем проходе, как только начинают задумываться о чём-то таком. Так что, если не скажет, то и не узнаешь!
— А зачем тогда говорят? — простовато удивился Серый.
— Понравиться хотят, рассчитывают на что-то. Да и кто знает, все ли сказали или не соврали? — отмахнулся Макс.
— И что ты?.. Ну… Им на это говоришь? Это же трудно… ну, ответить, — кое-как проблеял Серый, потому что для себя очень хотел знать ответ.
— Конечно трудно, ведь нужно же отделаться… — вот эту тему Макс развивать не хотел, поэтому просто начал мести пургу, но правдивую: — Ну, одному сказал, что его первый раз был, когда он себе дилдо запихал. Другому, что у мужиков не бывает «первых разов» — девчачьи бредни. И так — комбинации того и этого, в зависимости что может понадобиться.
— А я?..
— Что ты? — не понял Макс, на его лице даже проступило замешательство. Он несколько мгновений подумал и нравоучительно выпалил: — А, ты типо натурал. Тебя нужно вспахивать! Так что просто терпи, если будет больно. Но думаю, что теперь уже не будет.
Серый на такие слова почему-то даже не обиделся. Макс, как он понял, не собирался дольше продолжать уговоры. И то ли у него больше не было презервативов, но чего тогда было не спросить у него, у Серого, то ли он, скорее всего, и не собирался его надевать, но Макс, обильно смазав свой член и придвинувшись вплотную, просто снова начал входить.
Серёга не собирался протестовать.
В плане доверия, Макс у него стоял на первом месте из всех людей. «И собак, и кошек», — поспешно добавил он про себя, желая заглушить новую неприятную волну поднятия температуры и досаждающего распирания в заду.
А ещё Серый словил себя на том, что всё же не понимает, почему Макс настолько не церемонится: один раз поцеловал — и всё? А где вообще вся эта прелюдия? Но вынужден был констатировать, что и жар, и чувство распирания в этот раз гораздо более приглушённые — не такие сильные.
Макс смотрел на него пристально. И в этот раз входил порциями — рвано. Вперёд и немного назад, потом дальше вперёд и снова немного назад. А Серый развлекался тем, что ждал, что же будет в конце.
Был шлепок тела о тело, вздох, похожий на стон, и такой фонтан удовлетворения из гримасы удовольствия, загребущих рук, невольно крепко сжавших его, и прогиба спины, что Серый позавидовал Максу.
— А почему ты, ну?.. — Серый указал на свой вялый член.
— А, сейчас встанет! — привычно отмахнулся Макс.
И тот действительно медленно, но неуклонно начал подниматься, как будто ему разрешили, а раньше у него у самого мозгов не было понять. Серый очень удивился. Ну, правда: у его члена мозгов точно нет, а у него-то?.. Но тот вроде бы и без мозгов всегда замечательно справлялся — ну, приблизительно, как сейчас. Однако явление всё же было удивительным.
Макс так на него смотрел, что Серый подумал… Нет, убедился насколько те слова тогда в кафе были правдивы: Макс хотел так давно именно его — и никто другой ему не был нужен. Ну, приблизительно, как ему самому его Вероника. Только вот она была персонажем вымышленным.
Серый бросил рассматривать Макса, потому что ему было неловко — пялиться на него и думать о нём.
Он закрыл глаза и невольно подался навстречу. Это было самое неловкое движение на свете и самое бесполезное. Серый поскорее распахнул глаза в попытке понять, что случилось. Он как будто хотел плыть — грёб, но из-за этого как раз и тонул. Как можно НА ЭТОМ двигаться было вообще непонятно.
Макс упал на Серого (ну, нет, показалось — на самом деле, наверное, аккуратно лёг) и, успокаивая, поцеловал. «Вот и приплыли телячьи нежности», — подумал про себя Серый и улыбнулся в поцелуй. Макс почувствовал и совсем поработил его своим напором. Но Серый как раз был не против. Он временно был согласен испытать предел своей прочности: пока было терпимо. Вообще, почему Макс? Почему не какой-нибудь милый мальчик только со школьной скамьи? Хотя, конечно, приходилось признать, что он бы просто откладывал и откладывал милого мальчика на дальнюю перспективу, да, возможно, так за всю жизнь и не собрался бы.
Серый горестно вздохнул. Макс замер.
— Не думай ни о чём! Потом вместе подумаем!
Этот жаркий шёпот прямо в ухо — его сразил. Очень быстро отмерший Макс снова его тискал, и возбуждение поднималось удушливой стыдной волной снизу прямо вверх и заливало краской всё лицо.
Серый очень сильно хотел стукнуть его пару раз за это «вместе», но низачто бы не стал. За то, чего он сам хотел, но из стеснительности боялся услышать, — он бы бить не стал. Да он бы и из ярости не стал. Только справедливости ради разве что, но как раз она здесь была ни при чём.
А Макс вёл себя по-джентльменски. Хотя Серый должен был признать, что мало понимает это его джентльменство. Хотя, конечно, потом всё выяснит — выспросит и просто наберётся опыта…
Ну, вот. Опять это «вместе» просквозило. И в его собственных размышлениях. Отрадно было только то, что и Макс, по-видимому, уверен в этом «вместе». Иначе что они вообще здесь вместе делают?
Серый застрял на этой теме — он заметил, что прокручивал одни и те же мысли по кругу. Это потому, что он защищался — не знал, как реагировать, ну, и старался не взвыть или не проскулить. В общем, защищался. И подумал, что держит оборону уже где-то с полчаса.
Макс же действительно неуклонно «продвигался вперёд» к завершению этого заранее сдохшего первого раза, потому что особой радости сам не испытывал и знал, что Серому уж тем более невесело.
Конечно, хотелось бы сделать всё идеально. Но для этого нужны двое. А когда под тобой противодействующий тебе и себе сгусток нервов и закрепощённых мышц, всё равно разочарование неизбежно — оно запрограммировано. Можно только надеяться на лучшее.
Макс понял, что его осторожных поцелуев никто не чувствует, а тискать очень неудобно, когда нужно активно двигаться — да и неактуально уже это тисканье. Поэтому грубовато и поспешно переложил его ноги себе на плечи.
Серый простонал нечто невразумительное и приоткрыл глаза.
— Всё-всё… — проговорил Макс, дыша на ногу, — больше не будет ничего ужасного, — поцеловал легко, куда смог дотянуться, пытаясь краем глаза увидеть лицо Серого. — Такая ужасная поза — чтобы ты не двигался…
Серёга уже понял, что двигаться, — это круто, но глупо. Разве что потом, когда поменяются. «Так. А ну, собрался и перестал генерировать глупости!» — строго приказал себе и чуть не рассмеялся — ещё не хватало, чтобы Макс подумал, что с него ржёт или это у него нервное — всё же «потерпеть» удавалось с большим трудом.
В принципе, чего напрягался-то — непонятно. Ну и так ясно, что трахнут — не поперхнутся. Макс всё же сильный, опытный и с характером. Так чего было сразу не расслабиться? Серый себя не укорял, не грыз, а увещевал расслабиться-таки, потому что понимал, что вот до сих пор не удавалось. Ебучий контроль не сползал ни вправо, ни влево — достал до глубины души.
«Когда тебя трахают, воспринимай буквально, а то так всё и пройдёт стороной», — философствуя, продолжал уговаривать себя Серый.
Макс не мог поймать отклик в теле Сергея — его просто не было. Он ничего особенного не видел, не чувствовал. Но он не был бревном и не противодействовал, просто находился на своей волне. Да ладно бы на волне — можно было б синхронизировать или хоть в противофазе. Серый был в другой плоскости — в другом ебаном мире. «Может, он и вправду натурал? — невольно проскочила горькая мысль. — Может, нужно от него отстать?» — Макс имел в виду, что не переучить того, у кого мозг совсем всю физиологию съел. В смысле слишком много работы, но кто ж тебе предоставит столько времени для общения?
Серый ответил глухим стоном. Макс сразу же приободрился, но темп не сменил, а, наоборот, постарался удержаться, как был, в размеренном. Ведь ему, возможно, показалось, или послышалось, или всё сразу. Сил было много, желания вообще пропасть, и отчаяние пока на самом деле его не беспокоило. А Серёга действительно наконец-то отпустил себя. «Вот это удача — он себя отпустил в первый же раз! — Макс готов был сплясать, потому что от радости хотелось дурить и кривляться. — Ну, и кто у нас здесь натурал? Просто идиот — вот и всё!»
Какая там «противофаза», какие «плоскости» — Серый восхитил Макса своей восприимчивостью. Это было удивительно — как будто он переключился на счёт: «Раз». Ну, конечно, если посчитать по-честному, то на счёт: «Миллион». Но какая теперь разница?..
Макс из опыта знал, что невозможно предположить, каков человек в постели, и угадать: всегда будут нюансы и неожиданности. Когда ты уже мнишь себя знатоком, сюрпризы поджидают тебя всегда.
Сейчас он не мог даже предположить, нужно ли ему выдернуть или, наоборот, кончить внутрь. Обидится ли Серый или будет недоумевать: зачем было всё похерить и выдёргивать? Никакие предварительные действия или слова не могли однозначно указать на определённую реакцию. Даже если бы Макс до начала просто в лоб спросил, а Серый как на духу ответил, то сам ответ ничего бы не значил — пото́м, на деле, реакция могла оказаться прямо противоположной или с непредвиденными осложнениями.
Равно как и движения секса, и звуки, и торчат ли на самом деле у него тазовые косточки, и сжимает ли он свои красивые пальцы или они безвольно лежат далеко откинутыми, раскинутыми в порыве полной отдачи руками. Или это просто жест актёра в желании понравиться? Но даже и тогда это может быть совсем неплохо и можно повзаимодействовать, продемонстрировав, как именно и во что тебе нравится играть.
Вот Макс и не выдумывал наперёд, не фантазировал и не ждал. Он был счастлив тем, что Серый ушёл в себя, расслабив почти все мышцы, и, видимо, отодвинув в сторону мозг — и свою очень умную голову тоже.
По наитию или каким-то признакам распознаётся, что твой партнёр сейчас кончит?
Макс не мог не сравнивать, он хотел быть преданным новому партнёру, но пока не мог. Их, казалось, было всего двое за всю жизнь. Раньше во время оргазма он видел перед собой придушенную ярость, его вовлекали в месть — Макс был не против. Он так долго хотел Сергея, что, возможно, тот затмил собой весь мир, но не того, по ком с безнадёжностью всё ещё щемило сердце — только теперь где-то далеко-далеко в страдающем мозге. Приходилось соглашаться, что наивная детскость Серого, его внезапно открывшаяся податливость, возможно, переборют самого Макса. Но не в первый же, мать его, раз!
Если их и синхронизировал кто-то: провидение, бог траха или кто-то очень злой, — то и пусть возрадуется, потому что, чтобы повторить такое, придётся долго и упорно учиться взаимодействовать. Но сейчас Максу было не до эмоций — он старался прийти в себя раньше Серёги, чтобы… Чтобы.
Он подложил скомканную майку, старательно прижимая её к крестцу, когда выходил. Боялся шумно вдохнуть. Не к месту улыбнуться. Быть излишне серьёзным. Да, боже мой, его просто съедала паника, как бы не совершить глупости сейчас. Именно сейчас, мягко снимая оставшуюся на плече ногу и осторожно укладывая её на кровать.
— Я думал, это больнее, ужаснее… — вяловато и немного стеснительно заулыбался Серый.
— Правильно думал — тебе просто повезло, видимо, эластичность высокая, выше обычной. И мне повезло! — бодро отрапортовал Макс и самую малость стушевался, потому что сам не ожидал от себя настолько бравого тона.
— Чего было на первый раз просто не отдрочить? — деланно обидчиво поинтересовался Серый.
— Первый? На первый — конечно, — покладисто согласился добродушный Макс, который уже понял, что вроде бы всё в порядке. — Но если вдруг он последний?
— Застолбить территорию? — ехидно поинтересовался Серый.
Макс недовольно поморщился.
— А, не доверяешь никому? — послушно исправился Серый.
— Есть такое дело, — охотно подтвердил Макс.
— Трудно быть геем, да? — догадался Серёга.
— Очень, — снова согласился Макс и насмешливо продолжил: — Но только внешне. Внутри — нет. Внутри я вообще не понимаю, зачем мужики так корячатся с этими бабами? Я, в общем, счастлив внутри. Но мы живём в стране таких непуганых идиотов, которые казнят и не заметят — походя, просто потому, что не понимают, как это можно делать то, что нельзя? Сказано же: геем быть нельзя. Так зачем им быть? Грех ведь — зачем грешить?
Серый ещё на середине речи поплыл — эйфория почти улетучилась, и он смотрел мимо Макса обречённо.
— Что? Давай, расскажи, что это за взгляд? — мягко тронул его за руку Макс.
— Я… Я теперь не смогу на отца посмотреть. Ну, в глаза ему посмотреть, — теперь ещё и с обречённостью в голосе нехотя ответил Серый.
— Ну, ты вообще не должен ему что-то говорить. Он вовсе не должен этого знать — пусть живёт спокойно, — как мог постарался объяснить Макс.
— Да нет, конечно, я не собираюсь им рассказывать. Ну, родителям. Просто я посмотреть не смогу — он поймёт, что что-то не то, — в свою очередь кинулся объяснять Серёга.
— А-а-а… Тяжёлый случай, — с осуждением махнул рукой Макс. — Не парься. Вот честно, не парься. Если ты ему скажешь — он будет несчастен, — опять принялся он за долженствующее объяснение, — если скажешь другим — у него будет горе. А между тем ты совсем не изменился. Но они не смогут относиться к тебе по-прежнему. Единственный выход из создавшегося положения — никому ничего не говорить и не демонстрировать. Пусть живут себе спокойно.
— Но я… — начал в свою защиту возражения Серый, но сам себя послушав, изменил своё собственное мнение. — Поменялось, наверное… Не знаю, во мне что-то поменялось. Но это не повод, конечно, об этом рассказывать. Ну да, и ты прав: отцу — тем более.
— И что же в тебе поменялось? Ты стал более либералом, чем был? — пошутил Макс.
— Нет! — засмеялся Серый. — Я понял, что я мог потерять всю свою жизнь, раз уж начал терять её… Вот это я почувствовал… Я понимаю, что я не грязный пидор, а просто… Всегда был геем, даже если бы к этому времени женился и завёл детишек. Так что в этом смысле страдать нечего. Просто, ну как сказать? Отец — единственный человек, кому мне страшно смотреть в глаза. Ведь он не виноват. А я… Я вроде тоже не виноват. Но я не смог ради него… Не смог. Понимаешь, я ради него не смог соврать себе.
— А ты должен был? — встрял с наводящим вопросом хитрый Макс.
— О, конечно должен! Но я не смог. Я одновременно знал, что должен, и знал, что я, видимо, гей. И во мне должен был победить долг. Но я знал, что когда я выберу, то буду… в общем, в курсе, что сознательно выбрал не то, что должен… Ой-й… я запутался, — заржал Серый.
— Это честь, а не долг, — с умным видом подсказал Макс. — Их обычно объединяют: «Долг и честь зовут на север», — процитировал он кого-то, — но на самом деле «поступить по долгу» или «поступить по чести» часто разные вещи. Долг — общественное, а честь — личное. Консервативное или либеральное. Часто консерваторы — читай: государственники — и либералы сходятся во взглядах, а иногда исповедуют прямо противоположные. Но в любом случае, ты-то либерал и поступить не по чести для тебя просто глупо. Ведь глупо?
— Да, глупо, — с готовностью признал Серый. — Как бы я жил, если бы в основе моего выбора лежала ошибка? Я бы ненавидел себя. Себя, а не отца, из-за которого совершил ошибку. За то, что сделал правильный, но нечестный выбор.
— Во-от, видишь, ты сам сказал, что это честь! Так и есть. Либерализм — это по чести, как честно. А консерватизм — сохранение, пусть и худого, общественного договора. Но длить плохой общественный договор бесконечно долго не получается, и происходит время от времени его пересмотр в виде бескровных революций.
— О-о… Не могу… мы правда обсуждаем это между трахами в постели?
— Ага, — беспечно кивнул Макс. — Привилегия геев — делать что хочешь! Хочешь — трахаешься; хочешь — разговариваешь о политике; а хочешь — всё вместе! Потому что всегда есть с кем.
Серый тоже заржал — ему концепция понравилась, потому что мужчина с женщиной наедине в шахматы не играют, как любил повторять его отец.
Он совершенно дебильно пялился на Макса влюблёнными глазами и ничего не мог с собой поделать — эта реакция была абсолютно непроизвольной.
А Макс цепко держал в памяти и не хотел отпускать слова Сергея о «разговаривать МЕЖДУ трахами». Серый ещё это так просто, с лёгкостью сказал, что у суперчувствительного Макса просто закружилась голова. И плюс прямо сейчас этот вот взгляд.
Но Серый пока вроде бы ещё не был настроен продолжить физические упражнения, его очевидно пока больше интересовал интеллектуальный секс.
— А откуда ты, великий геолог, знаешь про консерваторов и либералов на таком глубинном уровне?
Макс попросил взглядом объяснить, что здесь такого.
— Ну, согласись, это странно, — попытался уточнить Серый. — Ты, конечно, сдавал философию и ещё что-нибудь подобное, но твои взгляды носят характер отнюдь не заученных фраз. Да и забыл бы ты всю эту ахинею сразу же, как только сдал!
— Да, у меня были совсем другие предметы… Кристаллография например. Мы лепили кристаллы из бумаги… Ну, модели. И таскали их сдавать на зачёт. Они разваливались у некоторых ещё по дороге, — заулыбался Макс своим воспоминаниям.
— Кристаллы? — удивился Серый. — Какой только чушью не занимаются люди, получая образование…
— Вот-вот. Мы именно так и думали — что это полнейшая ерунда! А потом кристаллография очень пригодилась. Ну, знаешь, это как анатомия для врачей. Пока ты думал, как и из чего слепить свой кристалл, и ржал над потугами товарищей и всяких идиотских личностей, ты невольно запоминал груду ненужной информации, которая иначе в голову никогда бы не засела, — удивительный у нас универ! — расцвёл в широкой искренней улыбке Макс. — А ещё я спелеологией занимался…
— Да ну?.. — неподдельно изумился Серёга.
— Да-а-а… а потом застрял. Представляешь, лежишь под землёй и закрываешь собой единственный проход. А там люди. А ты как Винни-Пух. Только совсем несмешно: темно и сыро, и дышать нечем. И никакая техника безопасности не помогла.
— И как? Ну, ты же живой! — Серый для пущей убедительности его потрогал.
— Ну да, вытащили меня, только не обратно, а вперёд. Так страшно было, что придётся снова лезть. Но мы нашли другой проход. Да нет. Расширили бы. Вызвали бы спасателей на худой конец. Проблема как-то рассосалась бы. Но в те минуты или часы было очень страшно. Я теперь, когда в лифты захожу, скукоживаюсь — стараюсь свернуть плечи, чтобы не застрять, — попытался рассмеяться Макс.
— Ты больше не лазил в землю? — Серый даже зажмурился, представляя, как это — быть под землёй, когда тесно и холодно. — Там холодно?
— Конечно. Восемь — четырнадцать градусов, в зависимости от кучи параметров и времени года. И я хотел пойти. Но девчонки отговорили — сказали, что я сильно раздался в плечах и вырос, и нельзя потерять такую красоту. И не нужно с такими габаритами лезть под землю, как и в танк.
Сергей по-доброму засмеялся и снова погладил Макса, но не продолжил свои поползновения, а хитро прищурившись, спросил:
— А почему ты на вопрос не отвечаешь? Что-то больное я задел?
— Да. Вот именно, — с решимостью подтвердил Макс и, явно пересилив себя, продолжил: — Он мне изменил один раз, потом второй, а потом и третий, и четвёртый. А так-то мы были друзьями. И он меня натаскивал по всему этому… Ну, всей этой ерунде вроде истории и философии. Я совсем не разбирался. Но для того, чтобы с ним спорить, приходилось задаваться вопросами и отвечать на них самому себе.
— Так вы расстались? И не остались друзьями? — проявил Серёга опасное любопытство, но ему очень хотелось узнать, а по Максу было видно, что он сам удавится — не расскажет.
— Почему? Остались. Но давно не виделись. Можно сказать, что только на словах… Ведь, в принципе, это, наверное, невозможно… А может быть, и возможно… Только я не смогу вернуться… Сгорел изнутри.
Макс в итоге ушёл в себя и совсем закрылся.
— Поэтому так долго меня выслеживал? Тебе было не лень? — пытливо уставился на него Серёга, желая растормошить.
— Мне было некуда деваться и нечего делать. Мне было, в общем-то, всё равно уже. Казалось, навсегда. Но ты мне так понравился, что я просто не мог отказаться, — заулыбался во всё лицо Макс. — Всё равно ведь впереди вся жизнь! — саркастично провозгласил и сразу же, без перехода, серьёзно добавил: — Я не думал, что с тобой будет настолько легко. И так просто — только задеть и всё.
— Ну да, — загадочно улыбнулся Серый. — Но это только потому, что я порешал все свои вопросы вот буквально перед твоим признанием. У меня не осталось незакрытых гештальтов. Ну, разве что в профессиональной сфере. Но для меня это не пересекается — личное и работа.
— А вот ты мне скажи: с кем ты трахался эти два года? — приступил и к нему с каверзным вопросом Макс.
— Я? Трахался? Да с чего ты взял? — беспечно отстебался Серый. — Да я асексуал!
— Ну да, рассказывай мне! — запротестовал Макс. — Это Ёжик асексуал, со своими женой и тёщей! А ты с кем-то регулярно трахался!
— Слушай, а что это вообще за трагедия такая? Ведь бывают же люди, которые изменяют даже любя, а бывают, которые не изменяют даже нелюбимым? — выказал свой живой интерес к предыдущей теме Серёга.
— Ну и что? — удивился Макс.
— Ты такой Отелло? Я с трудом представляю, как ты хочешь кого-то удушить, — буквально принялся флиртовать Серый — и всё это, чтобы выведать по интересующей его теме побольше. Ведь это очень важно, чтобы тебя не держали в чёрном теле, — иначе и начинать ничего не стоит — в смысле отношений.
— А мы обязательно должны вот прямо сейчас выспросить всё? — со вселенской усталостью в голосе поинтересовался Макс. Но заметив, что обижает собеседника своим отношением к проблеме, поспешил свести к шутке: — Как в пионерском лагере, чесслово, — в первые же десять минут нужно выложить всё про своих хомячков, бабушку и порножурналы?
Серый заржал, но требовательно кивнул. Ему было не просто интересно, а крайне необходимо прямо сейчас узнать, чего ожидать от партнёра. Сам он не очень-то парился изменами, ведь ему пришлось начать трахаться с кем попало, потому что девушка его мечты была для него недостижима. Он мог, наверное, понять любую причину.
— Про нас ведь знали только некоторые люди, — обстоятельно начал Макс — для него эта тема была очень серьёзной. — Для всех мы были друзьями. Сначала он сказал, что нужно крутить с девчонками для отвода глаз. Но меня очень не устраивали те девушки. Я бы к такой не подошёл. Но он отговаривался тем, что других жалко. Но я всё равно просил выбирать получше. А потом он трахнул парня. И снова такого, что мне было противно. Понимаешь, мне не сами измены… Было унизительно стоять в одном ряду… Он ещё и чуть не раскрылся — еле удалось замять скандал.
— А-а… Ясно, — понятливо протянул Серый, когда убедился, что продолжения не будет.
— Ну, давай, рассказывай, с кем это ты так регулярно трахался? А то ты тоже что-то зажал информацию, — наехал Макс, удовлетворённый тем, что продолжения прямо сейчас вроде бы не потребуют.
— А ты не следил? Ты типа настоящий либерал? — ехидно поддел Серый. — И не полезешь нарушать тайну личной жизни!
— Ну да, — невозмутимо подтвердил Макс. — Именно.
Он был настолько серьёзен, что Серёга невольно сразу же поверил: и что не нарушал, и даже что либерал.
— Я не регулярно. А от случая к случаю. Просто с двумя, поэтому хватало, — как-то по-детски искренне объяснил Серый.
— И с кем, если не секрет? — на раз-два вступил в игру ребёнок-взрослый Макс.
— Секрет конечно, и преогромный, но тебе я скажу. — Серёга сделал огромные глаза и заговорщицким тоном поведал: — Да с Лилькой и Надеждой — двумя суперкарьеристками, которым влом искать кого-то на стороне.
— Что, правда? А как же: я никогда не смешиваю работу… — спародировал строгую коллегу Макс. — Вот пройдоха!
— А, ну, ты её послушай, конечно! — вышел из роли Серый и насмешливо махнул рукой. — Она стерва ещё та. Но, а и правда? Что она ещё должна была говорить?
— Но ты-то как? Что же ты ей такое сказал? — расцвёл широкой улыбкой Макс, которому до сих пор нравилось по-взрослому выспрашивать.
Серый снова посмотрел загадочно и таинственно улыбнулся.
— А что можно говорить подобным дамам? Что замуж никогда не позову и никому не расскажу — этого достаточно.
— И что? Не получил по морде? — заржал Макс.
— Ну-у… Нужно же умеючи. Не под алкоголем и когда вообще никто не может увидеть — вот и всё. Ну и харизму, как у меня… — рисуясь заржал Серый, поддерживая Макса.
— Ну и как с двумя-то? Они тебя не выследили? Чай не либералки, — ехидно вернул шпильку Макс.
— А они были не против быть молочными сёстрами — зато знали, что я от них налево не гуляю — некогда да и незачем, — с деланно-серьёзным лицом поведал Серый.
— О-о… Чудны дела твои, Господи! — по-доброму рассмеялся Макс.
Ну, эта тема была уже как бы раскрыта и перестала его интересовать. Зато было нечто другое, что пока ещё тревожило Макса и, видимо, никак не касалось этих двоих статс-девиц с работы.
— Расскажи, что с тобой произошло? Почему ты был таким несчастным в последнее время? Ну, до того, как я…
— До того, как ты сводил меня в кафе? — заулыбался Серый.
— Да, именно! Я хотел услышать эту историю ещё тогда, когда тебя позвал развеяться, но влез со своей…
— А, не парься! Всё так путём получилось! — отмахнувшись от никому не нужных оправданий, жизнерадостно заверил его Серёга.
— Ну так?..
— Приехала моя одноклассница Вероника. Она вот здесь, в соседнем доме живёт, — указал Серый на стену с обоями в цветочек. — Я так о ней мечтал ещё со школы… Мне казалось, что теперь всё, наконец, возможно...
— Вероника? Свидригайлова, что ли? — не отрываясь от блеклой стены догадался Макс. — Это она твоя одноклассница? Это из-за неё ты так убивался? Она оказалась лесбиянкой — и ты подался в геи? — повысив тон буквально до визга продолжал догадываться удивлённый Макс, теперь уже во все глаза разглядывая потрясённого Сергея.
— Лесбиянкой? В геи? — машинально выхватил суть услышанного Серый. Он просто опешил и страшно недоумевал.
— Ну да, представляю, что она тебе могла наговорить! — восхитился ситуацией Макс.
— Лесбиянкой? — так же машинально повторил очень его поразившее Серый и задал странный вопрос, демонстрируя, что, в общем-то, находится явно не в себе: — А откуда ты, вообще, знаешь её фамилию?
— Здрасте! То есть… — бурно отреагировал Макс, уже понявший, что ситуация аховая. — Понимаешь, почему бы мне её не знать? Мы же в одном универе учились и из одного города. Мы вместе в поездах ездили пару раз. Она, конечно, младше, поэтому всего два раза… — но с каждым словом убеждаясь, что Серого интересует вовсе не история вопроса, поспешил исправиться: — Так я понял, что ты не в курсе, что она лесбиянка?
— Лесбиянка? — эхом и довольно уморительно-комично произнёс Серый.
— Ну да, она поехала в университет подальше от дома…
— Так она же закончила Новосибирский… — прервав, попытался объяснить Сергей.
— А я, по-твоему, какой? Я же геолого-географический закончил, — деловито возразил Макс.
— А? Да. И она там?.. — начало доходить до товарища.
— Конечно, — победно констатировал очевидное Макс. — А тебе она ничего не сказала, получается? — тут же догадался он и сделал напрашивающееся предположение: — Ты ей предложение, что ли, сделал?
— Ну, да. Ну, нет, — нелепо запутался Серый.
— Оч-чень содержательно! — саркастично заулыбался Макс.
— Нет, я не успел про предложение… Она сразу сказала, что она либералка и ей мент, ну, никак!
Они заржали как кони и долго не могли остановиться.
Макс досмеялся и резюмировал:
— Вот видишь, в какой стране непуганых идиотов мы живём! Если бы можно было говорить, что ты гей, не нужно было бы выдумывать левые отмазки. Вот если б ты знал, что девушка твоей мечты — лесбиянка, разве бы ты парил себе мозг столько лет? Да плюнул бы давно, ещё в школе, и занялся бы своей собственной жизнью!
— Ну да. Давно бы плюнул. Да даже не парился бы ни минуты. Лесбиянка, — так что ж?
Они снова смеялись, но уже тихо и пожирая друг друга глазами. Эту информацию нужно было поскорее замять, заесть, переварить и заспать. Затрахать.
Конец