Like Sugar (Spell It Out)

Себастиан Сегодня свадьба. Его свадьба. Их свадьба. Себастиан так сильно прикусывает нижнюю губу, что чувствует кровь на языке. Рядом никого нет, никто не увидит. Он рад, хоть и не должен. У него не может быть никакого мнения. Вода стекает по его волосам, горячая и успокаивающая. Его душ, как и он сам, не очень большой, и им вместе комфортно. Дом. Его квартира. Место, которое он выбрал сам три года назад. Широкие окна, и бледные стены, и пространство, роскошь своего пространства, ни с кем не разделенная комната, не отведенная ему подозрительным правительством со слежкой тайной полиции. Его пианино и яркие позитивные всплески бумажных обложек научной фантастики пятидесятых на книжных полках. Музыка и фразы — песня оптимиста. Это его территория, и он ее потеряет. Он вновь кусает губу. Больно. Наверное, ему стоит прекратить. Его Доминанту вряд ли понравится, если он придет покалеченным. По крайней мере, не его же руками. Его Доминант... От этой мысли тоже больно. Вода утешающе стекает по плечу. Она ничего не исправит, но хотя бы пытается. У него нет оснований считать, что Кристофер Роберт Эванс будет с ним груб или невнимателен. На самом деле, напротив; все, что он знает об этом человеке, предполагает, что он будет добрым. Себастиан видел его интервью на YouTube. Кристофер («зовите меня Крисом!») задумчивый, искренний и иногда глуповатый, художник с выразительными руками и сложными глазами, голубой с зеленым и карим, океан, затянутый волнами на песок. Крис Эванс не позволяет грубому рисунку, проданному недавно на аукционе почти за пятьсот тысяч долларов, вскружить ему голову. Крис Эванс смеется рассветным солнцем и постоянно прикасается к людям, подсознательное заявление нахождения рядом и силы. После сегодняшнего Крис Эванс будет легально обладать им. Он осознает, что сейчас это не политкорректная формулировка. Контракт между Доминантом и сабмиссивом — совместный, на него соглашаются оба. Обе стороны говорят «да». Будет церемония. Священник. У него есть пути отступления, если будет агрессия или насилие со стороны Кристофера. Сабмиссивы могут подать на развод — это спорное право, ставшее законным всего несколько лет назад. Ему бы пришлось предоставить неопровержимое доказательство насилия. Найти кого-то, готового выслушать сабмиссива и не рассмеяться от мысли, что Доминант мог сделать с ним что-то, чего он тайно не хотел. Его внутренности завязываются в узлы. Еще больше узлов. Вместе с теми, что уже были. Он мог бы сказать «нет». Мог бы уйти. Но уже слишком поздно. Он прикасается к горлу подушечкой пальца. Задумывается о том, какие будут ощущения от ошейника. А ведь он был счастлив. Знал, что это не продлится долго, но был счастлив. Конечно, не все население Земли разделяется на Доминантов и сабмиссивов. Больше половины, но не все. Например, как его мама и отчим. Они тоже счастливы. Они согласились позволить ему скрываться, если ему так хотелось. И он хотел, хотел этого, он построил свою жизнь и карьеру на черном и слоновой кости клавиш пианино, на живительной радости концертов, когда зрители исчезали и оставляли его наедине с бесконечностью музыки... Он ошибся один раз. Может, два. Попался в одном специфичном клубе. Удовлетворял специфичные нужды. Он вновь проводит пальцами по горлу. Может, он сможет навсегда остаться в душе. Никогда не выходить. Душ не будет возражать. Незаклеймленный сабмиссив считается доступным. Можно подходить и брать. По закону он имеет право сказать «нет»; также по закону у него нет выхода, когда после представления к нему подходят мужчины и женщины и с улыбкой предлагают ему встать на колени. В целом сабмиссивы рождаются реже Доминантов. Себастиан, саб, столько лет ходивший без владельца, построивший карьеру и даже ставший довольно известным — тем более после прошлогодней номинации от Академии за его музыку к «Капитану Америки», - который в хорошем настроении может признать, что он привлекателен, длинные ноги, стертый иноземный акцент и рот, о котором ему столько раз говорили, что он создан, чтобы сосать члены... Себастиан необычен. Практически уникален. Просители бежали к нему со всех ног ради контракта с ним. Кто-то даже делал тактичные предложения. Крис Эванс был не первым. Даже не в первой волне. Но он прислал отчаянно вежливое письмо его матери, очень тщательно расспрашивая об условиях и компенсации. Себастиан удивился лишь из-за того, что знал его имя; он видел его картины в галереях, на специальных выставках, в музеях. Он всегда думал, когда задерживал взгляд на взмахе чернил на бумаге, что Крис знал, что такое одиночество. Что человек, способный писать такие картины, должен понимать тревогу и опасение, пугающее мужество, иногда требуемое, чтобы подняться с постели и начать новый день. Он знает, почему Крис попросил. К Доминантам без контракта публика тоже относится настороженно, будто они напрыгнут на ближайшего живого человека и потребуют подчинения. И стабильность в жизни Криса пойдет на пользу его карьере. Чего он не знает — почему Крис попросил его? Чего он не знает — что Крис от него ожидает? Крис, ломая общепринятые нормы, написал и ему. Неловкая записка, набросанная в спешке, неуклюжие фразы. В основном там были извинения за неудобства, а еще миниатюрный скетч, более-менее абстрактный: ноты, вьющиеся кверху и превращающиеся в звезды, и спирали, и танцующие вихри, выполненные в голубых, серебряных и золотых оттенках. Цветной карандаш на бумаге с рваными краями. Себастиан провел пальцами по рисунку, ощущая на коже карандашную пыль, стоя в одиночестве возле своего кухонного стола в квартире, заполненной солнечным светом, необдуманно откинув остальные письма в сторону. Он ответил единственным словом: «да». И вот они здесь. Крис уже выплатил щедрую компенсацию его родителям — и это еще одна причина для согласия, причина, о которой он пока не готов говорить, едва ли в состоянии думать об этом наедине с самим собой. С приближающейся свадьбой. И его, стоящего в душе, трясет везде, от головы до ног, он отступает, и упирается в стену, и сползает на пол... Он зарывает лицо в ладони. Не плачет. Только дышит. Сложно вспомнить, как. Он сказал «да», и скоро выходит замуж, и он будет принадлежать Крису Эвансу. Он встанет на колени, склонит голову и поклянется слушаться, следовать приказам Доминанта, принимать наказание, когда оно требуется. То есть, одним словом, подчиниться. Он всегда знал это. Знал свои нужды. Тайком ходил в эти клубы. Протягивал руки для наручников и громко стонал, когда его вжимали в пол и грубо трахали, будто игрушку. Крис сделает это. Ночью. Консуммация. И он не уверен, от чего именно исчезает воздух из его легких на полу душа под горячей водой — от страха, желания или какого-то спутанного узла из них. Руки художника, руки его официального Доминанта на нем. Если Крис захочет прикоснуться к нему. Если Крис им доволен. Если нет... Он не может думать о «если нет». Иначе он никогда не встанет. А его ждет свадьба. Поэтому он встает. Вымывает шампунь из волос и заставляет себя насвистывать фрагменты из Чайковского, Синатры, песни Четырех Сезонов. «Кто любит тебя, милашка? Кто скрасит тебе эту ночь?» Он даже смеется. Когда он выходит из душа, его кожа розовеет от жара и того, как сильно он ее тер. Это не будет иметь особого значения. Ему в любом случае устроят ритуальное омовение в храме, разве не чудесно? Он вздыхает. Косится на свой костюм. По крайней мере Крис не жутко ограниченный традиционалист; он мог бы носить прозрачные льняные халаты и вуали, а то и совсем ничего. У него вновь вырывается смех. В таком случае Крис бы только посмотрел на него и сбежал. Он уже не двенадцатилетний пухляш, каким был, когда только открыл все прелести американского фаст-фуда и непривычного разнообразия еды в супермаркетах; но едва ли на него будут оборачиваться в заполненной комнате. Слишком длинные ноги, слишком широкая улыбка, слишком большие глаза, слишком пушистые волосы, если не уложить их. Он слишком...везде. Крис однозначно ожидает стеснительного и скромного сабмиссива, а не неуклюжего любителя научной фантастики с не отступающими кошмарами о людях с мертвыми глазами в униформах, который иногда забывает нужные слова на английском, когда делает заказ в ресторане. Он вновь вздыхает. Останавливается с полотенцем вокруг талии, чтобы записать парой строк в блокнот, живущий рядом с раковиной, гениальные душевые идеи. Одинокая кривая мелодия, оборванная со смешком. С его волос на бумагу капает вода. Он смотрит на развод секунду, потом превращает его в четвертную ноту. Может быть, однажды, это станет саундтреком к какой-нибудь романтической комедии. К чему-то со счастливым концом. Ему нравится эта идея. Может, есть противоположность, такая же самодостаточная песня, полная желания, и они заполнят пробелы друг в друге... Спустя полчаса его волосы торчат во всех направлениях, а полотенце совсем высохло, и он опускает ручку, тянется, ловит взглядом часы на стене и матерится. На трех языках. Громко. А потом натягивает джинсы с первой попавшейся под руку футболкой, хватает костюм, чтобы переодеться в него после омовения, забывает о какой-либо еде и бежит. Крис - Что, если, - говорит Крис, когда его мама смахивает невидимую пылинку с его плеча, - я ему не понравлюсь? - Не глупи, - говорит она и похлопывает его по руке. Хоть это и приятно, но не сильно переубеждает. - Ты всем нравишься, - замечает Скотт, поправляя свой галстук. Каким-то образом он выглядит шикарнее Криса на крисовской же свадьбе. Крис решает, что нужно ввести закон, касающийся младших братьев и их привлекательности. - Детям. Маленьким старушкам. Матерям всех и каждого. - А если ему нет? Мама забывает о пылинках и хватает его за подбородок так, как делала, когда ему было пять. Он тут же чувствует себя в том же возрасте. - Он сказал тебе «да», Крис. У него должны быть на то причины. Из-за этого всплывают новые переживания. - Что, если я недостаточно хороший Дом для него? Что, если он... Если я слишком располагающий? Скотт начинает смеяться. Крис пинает его по голени. Это не помогает. Он спрашивает серьезно. В отчаянии осматривает комнату ожидания. Мягкое дерево, гладкое и медово-золотое; комната простая, без излишеств, специально для успокоения нервничающих. Ему хочется расхаживать туда-обратно. Увы, места слишком мало. Ему не разрешено видеть Себастиана до церемонии. Его сабмиссива ждет обязательное ритуальное омовение и осмотр прислужниками храма, чтобы те объявили его чистым и достойным его, а затем привели его к нему перед священником. Он пытается не думать о голом и мокром Себастиане Стэне, обмазанном маслом. Невозможная задача. Себастиан Стэн прекрасен, бесконечные ноги, и огромные глаза, и осторожно появляющаяся в уголках его широких губ, от которых перехватывает дыхание, кошачья улыбка. Крис на самом деле не знал его до прошлогоднего Оскара; Себастиан не получил его, но он был номинирован как композитор саундтрека к «Капитану Америки». Крис, лениво наблюдавший за цирком церемонии со своими родственниками, кидал попкорн себе в рот или в них, а потом замер, не дожевав, и сел прямо, уставившись на фантастически прекрасного человека на экране. Фантастически прекрасного, поистине одаренного и чудесно-смущенного. Крис беззастенчиво скупил все его записи классики, вслушивался в каждое слово во время интервью, съемок «за кадром» и дополнительных материалов к фильмам. Себастиан краснеет и тут же становится невероятно радостным, стоит кому-то задать ему вопрос; аквамариновые глаза загораются — в них практически виден вопрос неоном «о, вы хотите поговорить со МНОЙ?», а потом он углубляется в размышления о настроении, тональности и сотрудничестве во время сочинения. Себастиан всегда упоминает всех и каждого. Его оркестр, актеров, режиссера. Все абсолютно искренне, произносимое этим размытым акцентом, веселой смесью нью-йоркских пейзажей и диких зеленых румынских лесов, лаская гласные и согласные, будто любовников. Крис не мог поверить, когда только стало известно. Себастиан Стэн, пианист и композитор, а также, очевидно, тщательно скрывавшийся сабмиссив. Без контракта. Доступный. Он знал, что предложения должны были течь рекой. Сидел долгими ночами за столом и бился головой о поддерживающее твердое дерево. Что он мог предложить, что у него было для этого, у простого мальчика из Бостона, так и не выпустившегося из колледжа — пицца, пиво, да шуточные войны с родственниками и спонтанный баскетбол по выходным; что он мог положить к ногам этого элегантного пугливого иностранца? У него есть картины. Которые вроде бы нравятся людям. Он не знал о том, что могло бы понравиться Себастиану, но он думал о его любимых мелодиях, простых, с записей концертов Себастиана, яркий и печальный поток языка пианино в воздух. Он отправил матери Себастиана официальное предложение, максимально надлежаще составленное; это она будет выбирать просителей для своего сына как единственный кровный родственник. Себастиан иногда упоминал своего отчима в интервью; может, то, что Крис знал это, узнавал что-то о нем, старался следовать общепринятым нормам, сыграло бы какую-то роль. Не то чтобы другие Доминанты не сделали бы то же самое. Он был уверен, что сделали. Ему не стоило писать самому Себастиану. Он не мог не. В ответ он получил доставленную курьером записку с одним-единственным словом. Да. И теперь он вот-вот выйдет замуж. Тогда он очень осторожно положил плотный кремовый лист с этим единственным словом между страниц в одном из своих скетчбуков. В безопасность. Он хотел бы знать, почему «да». Хотел бы знать, что заставило эти огромные бирюзовые глаза выбрать его. Если бы он знал, он мог бы постараться повторить это. Две недели назад, за три дня до «да», он проскользнул на один из концертов Себастиана. Конечно, он заплатил, купил билет; но это серьезное нарушение всех правил и традиций. Не влиять на выбор сабмиссива, пока у него еще есть выбор. Никакого контакта. Он думал, что, быть может, Себастиан увидел его. Эти глаза, зимняя река, метнулись в его сторону, просматривая толпу, потом вернулись к нему. Но, может, это лишь его воображение. Он не уверен, что Себастиан знает, как он выглядит. С чего бы? Его мама вновь похлопывает его по руке. - Он будет тебя обожать. - От этого не легче, мам. - Если ты переживаешь, что недостаточно строг, просто будь строже, - советует Скотт, будто это так просто. Сам он сейчас развлекается с предложениями, по последним подсчетам, от шести заинтересованных Доминантов и счастливо отказывается выбирать. Крис вздыхает. Прицеливается. Пинает его. - Оу! - Хватит бить брата, - мягко говорит мама, - в день собственной свадьбы. Обе сестры кажутся заинтересованными этой фразой. Карли интересуется: - То есть, это касается только сегодня? Завтра его можно будет бить? - Я вырастила дикарей, - сетует его мать. - Я старалась. Видит Бог, я старалась. Я сдаюсь. Крис, ладно, слушай. - Эм. Хорошо? Ее взгляд уверенный, гордый и стойкий. Крис вспоминает распахнутые двери и приветливые уши, свободные спальни, где любой друг или знакомый в случае нужды мог пожить — ночь, неделю, никаких вопросов. - Слушай его, когда он говорит с тобой. Он никогда ни с кем не заключал контрактов. Он хранил эту часть себя в секрете — разве ты бы не поступил так же, зная, что тебе бы пришлось отдать свою независимость, если бы у тебя была его карьера... - и он наверняка нервничает не меньше тебя, так что... Не забывай слушать его, ладно? Крис кивает. Выдыхает. Скотт подходит и поправляет и его галстук. - И, слушай, помни, теперь он может от тебя уйти. Ну, если он рассмотрит твое страшное лицо вблизи и решит «к черту это все, я сваливаю». - Большое тебе спасибо, - говорит Крис. - Да не за что. - Я позвоню твоему самому надоедливому просителю, тому, который оставляет тебе на машине ужасные стихи о любви и красные розы, и скажу, что я принимаю его от твоего имени. - Ты не сможешь. Мама все еще Глава нашей семьи. - Но Скотт все же обнимает его и добавляет: - Ты справишься, ты сто лет был влюблен в этого парня, просто будь собой, потому что это странным образом очаровательно. Словно ты какой-то волшебник. Несмотря на твое лицо. - Спасибо, - но от этого и правда легче, насколько может стать. Он здесь, с ним его семья, и они не считают, что он слишком облажается. Тихие стены комнаты ожидания тоже так считают, по крайней мере, они держат свое мнение при себе. И Себастиан Стэн сказал ему «да». Себастиан увидел его подарок, принял его предложение и сказал «да». И они женятся. И Себастиан будет его. На коленях у его ног. Поклянется подчиняться ему. Наденет его ошейник. Будет принадлежать ему. Несмотря на все нервы, от этой мысли по позвоночнику пробегают мурашки нетерпеливого ожидания.