День 162

День 162. Я подрочил на тебя перед работой. Забавно, что мастурбация настолько надежно врезалась в мой утренний (не только) распорядок дня, стала таким обыденным делом, что я не помню своего пробуждения без нее. Чувствую, что мне снова пятнадцать. Блять, да я даже в пятнадцать не был НАСТОЛЬКО сексуально активен! Звучит как жалкое, убогое оправдание. Я противен сам себе. От того, что так легко поддался порывистой животной похоти внутри. О, точно, я вспомнил. Я не дрочил на тебя, когда опаздывал. … А я никогда не опаздываю, шизик. Ты заебал, правда. Мало того, что ты бегаешь за мной по всему району, психуешь и уморительно орешь (ладно-ладно, это весело, признаю), так не даешь мне покоя и ночью. В отсутствии тишины я знаю, кого обвинять. Не могу спать уже который месяц: ты за-е-бал, я не в силах найти себе места даже во сне. Тебя слишком много днем, а ночью и еще больше, развратнее, настойчивее, злее. Лучше бы ты кричал гадости под окнами, а потом мирно съебывал в свою конуру, чтобы на следующий день снова лаять на меня. Ох, шизик… Ты же туп, как пробка. И вспыльчивый, как по щелчку зажигалки. Своей же зажигалки. А я хочу тебя. Снова? Ох, блять, если бы ты знал, как мне мало. Кровать? Да пошла она к черту, господи. Врываешься ко мне посреди ночи, ломаешь вещи от медвежьей неуклюжести, а потом и злости, рычишь, кусаешься, а все равно скучно, Шизу-тян. Пусть это будет между какими-нибудь узкими улочками. Они чаще всего грязные и кривые, но знал бы ты, как мне похуй. Сумбурно, внезапно, настолько, чтобы дух перехватывало, а яйца поджимались от предвкушения. С обреченным стоном я встаю с кресла, танцующей походкой приближаюсь к двери и закрываю ее на два щелчка. Возвращаюсь, падаю в кресло и кручусь на нем. Мне почему-то дико смешно от всего этого, а объясниться даже с собой я не могу. Ладно, Шизу-тян, что там по списку? Ах да, темная подворотня. Стены зловещи, в копоти и грязи проглядываются тени. Смотрите и наслаждайтесь, mesdames et messieurs! Кажется, в таких местах грабят, убивают мирных жителей в опасных районах, и меня это заводит. В центре сумасшествия с психопатом, который может сломать мою шею в мгновение ока… Я поддаюсь сладострастному безумию, с соответствующей улыбкой ныряя в самый его водоворот. Фантазия у меня прекрасная, и мне не составит труда отдаться ощущениям так, чтобы поверить, что ты здесь правда был и вытрахал из меня все стоны. Однако мои руки останутся целы, шея не заноет от нажима, горло не засаднит от крика, а легкие будут дышать по-прежнему без трудностей. О, и запах сигарет не останется витать в воздухе. Шизик, ты знал, что от тебя несет дешевым табаком за километр? Это жалко, слышишь? Хочу, чтобы было страшно, чтобы внутри все сжималось и переворачивалось, и я не мог определить: это ужас или возбуждение. Ты не садист, ты тряпка, что прячется за своей силой. Я кричу это в лицо и безумно смеюсь. Хохот рикошетом отталкивается от стен, заливает всю комнату, а ты красноречиво убиваешь взглядом и скрипишь зубами. Одно и то же, одно и то же… Достаточно. Сегодня все должно быть по-моему. Уговоры бесполезны, в физической силе мне не превзойти, снотворное банально. А вот бронзовая статуэтка в висок в самый раз. Руки дрожат от нетерпения, узлы на крепких запястьях тугие, с запасом. Почему я не прикупил распорку или огромный крест для бдсм? Вот идиот, прокололся. Веревка явно не для таких целей, она давит на руки и натирает запястья до крови. Не сдохни у меня дома, шизик, договорились? Мягко поглаживаю крепкую, сильную влажную спину руками, проникая пальцами в каждую впадинку, обводя каждый выступ, каждую напряженную мышцу. Блондинистые волосы слиплись от пота, тебя трясет от бешенства, ты краснеешь, почти задыхаешься от ярости. Тише. Запускаю руку в мягкие пряди, сжимаю и оттягиваю на себя. Я чуть ли не кончаю. Сегодня тебе будет больно, Шизу-тян. Сердце то трепетно колотится, то холодеет и пропускает удары, дышать не легче, чем тебе. Тебе приходится склонить голову в бок от боли в волосах, обнажить шею, чтобы я с волнением приник к ней зубами. Я провожу отросшими ногтями по спине, сдирая кожу, сжимаю челюсть, ты дергаешься. Я прекращаю, но через секунду кусаю в то же место. Ты не успеваешь расслабиться, ты не воешь, как побитая псина, ты пытаешься уйти в сторону, и держишь руки в кулаках так, что веревки натягиваются, а батарея жалобно скрипит. Шиззи, ты же мог запросто ее выломать, тебе будет счастьем мой счет за ремонт, и что в итоге?.. Мне нравится твое тело, и я кусаю тебя везде: уши, плечи, запястья. Я бы пометил каждый твой палец, но они спрятаны в кулаке, и очевидно, что если я сам подсунусь под руку, то получу нехилый удар в лицо. Не хочу, Шиззи, не сегодня. Я хочу тебя поцеловать. Может, даже нежно, чтобы ты потерял бдительность, а я прокусил твой язык или губу до крови. Но я боюсь. Я боюсь, что сам останусь без языка, а он мне еще нужен, в пошлых и не пошлых целях. Я хочу тебе отсосать. Видеть твое лицо, перекошенное от ужаса, сухие губы, которые ты облизываешь, и мутный взгляд, то ли от злобы, то ли от желания. Наблюдать, как ты борешься внутри, плавясь от горячего рта, и прекрасно осознаешь, что это я, что я могу ужалить в любую секунду. Я просчитался, это тоже не сегодня, а жаль. Не без удовольствия таращусь на твою фигуру. Гордо расправив плечи, на которых виднеются крупные округлые следы от зубов, ты сидишь на полу и трясешься от гнева. Ты похож на ядерную ракету, время которой вот-вот выйдет и она взорвется, сметая все на своем пути. Я в восхищении. Я хочу избить тебя. В идеале — до полусмерти, но вдруг ты обидишься и больше не станешь заваливаться ко мне? Или вообще до смерти, но трупы меня не заводят. Окидываю взглядом комнату, но ничего интересного не примечаю. Ты хрипло дышишь, что-то бормочешь. — Что, Шизу-тян? — ласково склоняю голову к твоей, чтобы расслышать получше. — Убью, сука, тварь, блоха. Убью, блять. Убью, убью, сдохнешь ты сегодня, уебок, — со свистом выдыхаешь сквозь сжатые зубы, а я касаюсь щекой твоих волос, потом носом, зарываюсь в них, прикрываю глаза и сладко вдыхаю твой запах. Снова уводишь голову в сторону, не даешься, строптивец. Да пожалуйста. Я поправляю края черной водолазки, останавливаю руки на ремне. Со звоном снимаю его, пару раз звонко бью себя по ладони, проверяю. Ты не вздрагиваешь, я ухмыляюсь. Бледная кожа покрывается множеством неровных розовых полосок, кое-где проглядываются капельки крови. Аккуратно размазываю их, а затем подношу красноватый кончик пальца к губам, пробуя на вкус. Я замахиваюсь, и полоска отделанной кожи оглушительно касается твоей спины. Снова дергаешься. Расслабься, Шиззи, я же вижу, что ты тащишься быть беспомощным. Звонкие удары следовали друг за другом, я не давал передышки ни тебе, ни себе. Дыхание окончательно сбилось, рука онемела от напряжения. Каждый хлесткий удар — новая отметина: параллельная схожим, крестом с остальными или попавшая на одно и то же место дважды, трижды… Твоя спина была алой, без единого живого места, и я ощущал себя художником, ощущал, что творю искусство, историю, шедевр. Я остановился слишком резко, слишком внезапно, и удар смазался. Я отпустил край ремня и намотал его на руку. Пряжка в моих руках нагрелась и болталась без дела. Она, пряжка, не звенит, удары от нее глухие, не показательные, но мощные: сразу начали проявляться бурые кровоподтеки. Следы ровные, прямоугольные, а твои шумные выдохи наконец-то четко слышны. Я бы сказал, что с тебя хватит, но мое полотно всего-навсего кончилось. Моя лучшая работа еще не завершена, понимаешь? Я старался не расстраиваться и снова склонился к тебе, хватая за пряди и резко целуя. Хватило секунды, чтобы ты верно сообразил и начал клацать зубами, пытаясь меня укусить, а я не смог увернуться. Отпустив волосы, я коснулся пальцами ноющей раны, чтобы потом растереть по прокушенной губе капельку крови. Я едва сдержался, чтобы не приложить тебя лбом об батарею, показывая, что так делать не стоит. Однако ты бы вырубился, все бы закончилось, и поэтому мне стоило поучить тебя. — Вредный Шизу-тян, я же проявляю нежность, а ты словно дикарь, — я устало вздохнул и положил руки на твои плечи, поглаживая их и недовольно качая головой. — Что мне с тобой делать? Стоит преподать урок хорошего тона. Я невесомо коснулся руки и перекинул через нее ремень, подтягивая его ближе к шее. Я резко затянул его. Батареи заскрипели, а ты попытался увернуться от этой затяжки, но куда? Идиот. Ты хрипел, что-то шипел, брыкался. Это музыка для моих ушей. Я растопчу тебя, уничтожу, и смерть тебе покажется легким спасением. Лицо становится неестественно красным, в глазах плещется страх, они почти закатываются, рот жадно пытается поймать хоть глоток воздуха. Инстинкт самосохранения - вещь до пизды предсказуемая. Ладно, Шиззи. Я почти доиграл свои финальные аккорды, ты же останешься до конца? Я отбрасываю ремень в сторону, пряжка с металлическим звуком стукается о пол и ближайшую стену. Я заботливо растираю твою шею, изредка целую, слизываю острым кончиком языка стекающие капли пота. Я вожу руками по окровавленной спине, возвращаюсь к ключицам, брожу по плечам и предплечьям, по груди, животу. Я уверенно скольжу рукой по паху, чувствуя там недвусмысленный бугор, и проникаю под ткань джинсов. Одной рукой я оттягиваю и скручиваю сосок, а другой слишком сильно сжимаю затвердевший член. Все твое тело напряжено, как струна, а я лишь безвозмездно хочу тебе помочь. Рык смешивался со стонами, когда я жестко водил по стволу и задевал головку ногтями. Я самозабвенно отдался процессу, прикрыв глаза и приобняв тебя, и пропустил один важный момент. Момент, когда мое запястье намертво сжали и потянули кисть к руке с очевидным намерением его сломать. Жуткий хруст, и я закричал от внезапной боли, так, что горло засаднило. Удар в нос чужим затылком, я упал на спину и начал захлебываться льющейся кровью, пытаясь подняться, но уже знакомая железная хватка ощущалась на горле, прижимала к полу. С трудом открыв глаза из-за брызг крови, я увидел над собой перекошенное от неконтролируемой ярости лицо со взъерошенными пшеничными волосами. Я выдавил удовлетворенную полуухмылку, но на общем фоне она выглядела жалко. Глаза остановились на чужих запястьях: красных, с отметинами от веревок, с содранной до мяса кожей. Кто-то точно истеричный психопат-мазохист, ха. Или мы оба? Ты давил большим пальцем на кадык, перед моими глазами все темнело и плыло, пока я пытался кашлять и хоть немного дышать. Ты сдирал с меня темные джинсы, морщил нос от резких движений своими руками. Адреналин хоть и бурлил по венам, но синяки на спине никуда не могли деться. Все произошло стремительно. Перед тем, как до конца потерять сознание, я почувствовал резкое, грубое, болезненное проникновение в себя, и ты вцепился в мое поврежденное запястье, будто намеренно, слегка ослабляя шею на пару секунд. Но потом снова теряясь в своей звериной сущности и отбрасывая самоконтроль. Мне не хватило продержаться пару лишних минут, и я окончательно потерял сознание от нехватки кислорода, так и не досмотрев триумфальный спектакль. Продрал глаза я так же резко, как и вырубился. Потянулся протереть их от засохшей крови, что неприятно стягивала кожу, и правое запястье тут же отдало волной острейшей боли, будто взрывом. Потерянный взор удалось кое-как сфокусировать: рядом валялись мои порванные джинсы, такая же рваная по шву рубашка шизика, а паркет измазан кровью в виде капель, разводов, следов пальцев. А еще, кажется, спермой. Шизуо рядом не было, по окружающей вони не стоило труда догадаться, что он торчит на балконе и курит. Я многое бы отдал за крепкую сигаретку в своих зубах сейчас, но покалеченные кости волновали посильнее. Легкий скрип пола, и я почувствовал порыв холодного ветра в спину, и из меня вырвался тихий и хриплый смех. Поврежденная рука лежала ровно, я старался не шевелить ею, но и прекратить хихикать не мог. — Значит, — отсмеявшись, я гаденько растягивал слова, — Шизу-тяна возбуждают трупы? Буду иметь в виду.