Captain Canary

— Хочешь понравиться моему отцу? Будете по выходным играть в гольф и устраивать барбекю? Сара никогда не думала, что окажется в таком положении. Из всех сценариев, которые разыгрывались в её воображении, ни в одном из них она не стояла перед отцом внешне невозмутимая, даже равнодушная, но с внутренней натянутой струной волнения, не смотрела в глаза удивлённого отца и не говорила «Папа, это мой… это Леонард Снарт». «Мой парень» — не определение для льдисто-спокойного Снарта, костюм с иголочки которого пытается убедить окружающих, что перед ними обычный мужчина с обычной работой, может, даже с неплохим достатком. Только вот воровской прищур выдаёт его с головой — Сара с досадой понимает, что он даже не пытается притвориться среднестатистическим парнем, каких миллионы. Признаться, если бы он был таким, как прочие, они бы никогда и не встретились — девочки-выпускницы Лиги Убийц не рыбачат в общем водоёме с заурядной рыбой. Но девушка думала, что раз уж Леонард настоял на этой встрече, то постарается выглядеть обычным. Снарт и норма несовместимы — он не взял оружие на встречу с отцом Сары исключительно из уважения, под которым подразумевалось опасение, что капитан без зазрения совести обыщет визитёра. У капитана — потрясающая память и опыт за плечами, у Снарта — феноменальный талант попадать на каждую доску с надписью «Разыскиваются». Это почти противостояние титанов — Сару подташнивает от той тишины, которая повисает после её слов. — Это твой кто? — уточняет капитан. Он не терпит недосказанности, особенно когда это касается парней. Саре будто бы снова пятнадцать, и она досадует на чрезмерную опеку отца — только в этот раз виновата сама, а, точнее, чрезвычайная настойчивость Леонарда. Сара только теперь понимает, что натворила; воздух тяжёлый, словно перед самой фееричной бурей в жизни девушки. Самые важные мужчины в её жизни (Сара признаётся в этом только самой себе, ни в коем случае не вслух) сверлят взглядами друг друга. Сара знает, чью сторону выберет в случае катастрофы, и она почти убеждает себя, что расставание со Снартом ей не причинит никаких неудобств. Последнее время она дышит только этим льдом в голубых глазах; признавать — противоестественно, а отрицать — глупо. — Мы не встречались? — протягивает Лэнс, и Леонард прячет усмешку в уголках губ. Капитану это не нравится, но он даёт наглецу ещё один шанс. — Дайте мне причину доверить вам мою дочь, мистер Снарт. Отец чрезвычайно вежлив, и это — плохой знак; у Сары мурашки от этого, она готова вмешаться — кровопролития не избежать, — но Леонард опережает её. — Я пришёл не для того, чтобы играть в гляделки и что-то доказывать, — не расставаясь со своей манерой растягивать слова, говорит Снарт. — Я люблю вашу дочь. Я преступник, капитан, не буду отрицать, но хочу сделать всё правильно. Сара холодеет изнутри — Леонард избегает её взгляда, смотрит на поражённого Лэнса, протягивая руку. Тот с некоторым сомнением всё-таки пожимает её, покосившись на дочь. Сару бьёт дрожь, но на лице — ни следа внутренней бури. Снарт ещё ни разу не говорил о любви, да Сара бы и не поверила — слишком много аргументов против. — Что ж, Леонард, — кряхтит Лэнс, понимая, что творится в душе дочери. — Не останетесь на… чай? В доме Лэнса чая нет и в помине, только кофе и виски; Снарт понимает это с полу-взгляда. Он вспоминает, что рассказала ему Гидеон о капитане — Сара не страдает приступами откровенности. Пьянство — тёмная глава жизни мужчины, поэтому отзывается: — Если только чаю. Гольф отменяется — Снарту по душе бильярд. Отодвигать от капитана стакан слишком крепкого — такие проблемы наследуются вместе с отеческим похлопыванием по плечу и доверительным: «Сделаешь больно моей дочери — сгниёшь в тюрьме». Сара почти не боится оставлять этих двоих наедине — пятнадцатилетняя девочка внутри улыбается от льдистого «люблю»; кажется, всё это очень серьёзно.