the god that failed

Куски. Рваные ошметки – все, что осталось от Чонгука. Спустя несколько недель, с каждым перетекающим в ночь днем становилось хуже. Распухшие, сухие глаза закрывались с трудом, а открывались сочащейся влагой по тонким венкам капилляров. Слипшиеся остроконечные ресницы, сбитое судорогами дыхание и испещренные открывшимися трещинами губы. Бессонница стала лучшим другом, а глубокие сны – ночными кошмарами, ведь как только Чонгук закрывал глаза, его ослепляла яркая вспышка фотоаппарата. А затем еще и еще, и так всего по периметру, выжигая вылетающей птичкой его же останки. В канаве безжизненно скукожилось не материнское вымученное тело, а собственное – одеревенелое, выбеленное трупным окоченением. Закрыв глаза, Чонгук становился немым наблюдателем жизни после смерти, словно присутствовал на своих же похоронах. Зрелище пробирало до тошноты, сдавливало горло тисками и выбивало колдобины воздуха. Пробуждение всегда сопровождалось холодным потом и окружившей влагой, а порой чьими-то мягкими ладонями, оглаживающими щеки. Чонгук думал – мамины, но нет, это всего лишь взволнованный, разбуженный криками Тэхен со свечкой в руке, будто чертова Мария Богородица, садится рядом на корточки и не уходит, пока не заканчивается топленый воск в подсвечнике. После раскрытия ужасающей правды в ледяной пещере морга оправиться от шока было трудно всем, чего уж говорить о попавшем под удар секиры Чонгуке. Не дав осмыслить ситуацию, его мигом изолировали от живого мира, заперев в стеклянной башне железобетонного здания, зарекшись раскладывать по косточкам дальнейшее самостоятельно. Остальное – взрослым. Чонгук не особо сопротивлялся, понимая, что сейчас его немощное, размягченное тело подставлено под тысячи дул, используется вместо картонного манекена в тире. На данный момент Чонгук – уязвимое решето, покоробленное нагрянувшей стрессовой болезнью и перегрузкой. Намджун установил – начальная стадия депрессии, прописал почаще гулять, но тут же осекся, вспомнив запрет, и попросту поместил около панорамного окна в тэхеновой квартире. Тэхен упираться не стал, послушно распахнув двери перед Чонгуком вновь, но привлекать к себе внимание тоже не пытался, играя роль лишь всклокоченной полуночной мамочки-наседки и дневного кропотливого работника, упорно бьющегося над одними и теми же отчетами. Из-за взвалившейся на плечи информации приходилось травиться гипотезами и заливать черепную коробку кофе. Шестерка корпела не покладая рук, а Чонгук, скукожившись, пытался исчезнуть в шерстяном пледе на разложенном диванчике. Сероватая жара болезненной пленкой отражалась на его лице, укол совести крутил живот, но недомогание атаковало и сковывало разум – Чонгук ничего не мог с собой поделать. Ему снились трупы. От самоличной ликвидации его существования как живого существа останавливала только вина за смерть матери. На этот раз оправданная и даже аргументированная, но не вызывающая былого страдания. Гнусное чувство лишь отводило руки от остро заточенных ножей и наполненных таблетками баночек, Чонгук понимал, что суицид ничего не изменит, а лишь добавит бессмысленности в его и без того жалкую экзистенцию. Мать умерла ради, а не лишь бы, и это, как-никак, а следовало уважать, несмотря на разрастающуюся язвами депрессию на пару с животным страхом. Страшно – не то слово. Ведь где-то совсем рядом, возможно, даже под носом, в соседней комнате, притаился потенциальный убийца, выжидает, когда Чонгук разрушится до последней крошки, чтобы нанести последний, самый больной удар, раскроить не на до и после, а на жизнь и смерть. Теперь Чонгук тоже ждет. В невыносимых муках считает секунды до собственной смерти, как бомба замедленного действия, только в обратном порядке – на увеличение. Один, два, три… Тысяча сто один, тысяча сто два, тысяча сто три… Сколько же еще он протянет? Кожа на руках покрывается засушливыми мурашками, топорщащиеся немытые волосы торчат в разные стороны, встав на дыбы заранее. Лучше не становится, как бы он ни старался. Отрешенный взгляд вновь скользит по гладким коробкам выстроившихся в ряды домов за окном, сознание потихоньку сбегает в темный угол, растворяясь во мраке, снедаются последние детские лучики надежды, поблескивающие на самом дне. Его душа очерствела, опустела, стала больше походить на зловонное болото, чавкающее пузырями случайно затянутых вглубь жертв. Чонгук был этим самым болотом. Сейчас он – смертелен, ядовит, общение с ним опасно, грозит заточением в плен и пыткой его же убийцами. Чонгук уверен, теперь, чтобы добраться до него, стоящие за этим люди воспользуются сподручными средствами, раздавив в первую очередь самых близких, а потом уже прикоснутся к лакомому кусочку, удовлетворив свой аппетит сполна. По-хорошему бы всей тесно общающейся с ним шестерке сидеть, затаившись, и не рыпаться, но они продолжают бездумно рисковать, защищая одного Чонгука, не понимая его слабых попыток предотвратить непоправимое. А Чонгук все с холодящим ужасом ждет, когда однажды Тэхен не вернется к вечеру домой или Чимин не откроет электронно перезванивающую дверь с замучено-недовольным видом. Но пока этого не произошло, он каждый день настойчиво спускается в подвал, звонит коротко дважды и замирает каменной скульптурой, смиренно ждет появления своего вроде как парня. Честно говоря, на эту тему они не говорили, да и не предоставилось случая. Чонгук просто подныривал под теплый бок, на ближайшие полчаса отрывая от изнуряющей работы – безрезультатных попыток взлома все той же системы. Так как теперь Сокджин был с ними заодно и прикрывал перед группировкой, работая под двойным прикрытием не просто крысой, а, как выразился Тэхен, вонючей крысой в квадрате, Чимин мог спокойно продолжать тщетные старания добиться хотя бы толики информации. - Есть что-то? – на автомате интересуется Чонгук, бесшумно проскальзывая в холод квартиры. - А ты как думаешь? – устало язвит Чимин, буквально сваливаясь на прохудившийся диван. Когда-то на нем он проживал с Чонгуком самые лучшие моменты жизни, а сейчас вновь зашивается, чувствуя, как до крови бьется в тупиковую стену. Нужно что-то менять, но непонятно – что. - Ясно, - шелестящий чонгуков голос угнетает, если честно. Он вскарабкивается Чимину на колени и ложится, утыкаясь носом в живот. – Я рад, что ты все еще жив. - Слушай, прекращай, а. Каждый день эту заунывную шарманку слышу, все со мной и другими в порядке будет. О себе бы попарился лучше, - зарывшись в пропахшие табаком волосы. - Я все равно рад… - поскребывая указательным пальцем по мягкой ткани чиминовой футболки. - По тебе не скажешь. В их отношениях образовалась изголодавшаяся пустующая дыра, а подарочно-конфетный период закончился, так и не начавшись. Порой Чонгук урывал для себя технические сухие поцелуи, но не чувствовал былого трепета, не закрывал глаз и даже не пытался обнять, упорно и бессмысленно тычась в нежность безжизненной оболочкой. Чимину становилось жутко от подобного хладнокровия, несколько раз он пытался растопить заледеневшее, но после сдался и начал избегать, уповая на «само собой разрешится». К сожалению, подобные отношения, начавшиеся наобум и на авось, руководствуясь одной лишь похотью, смешанной с циничным «почему бы и нет», всегда заканчиваются ничем. Даже не плачевно или драматически, просто рассасываются по обоюдному согласию: достигнув тупика, один перемахивает через стену и идет дальше, а другой возвращается к точке невозврата. Внутри стягивается в кошачий комочек печаль; Чонгук протирает воспаленные веки костяшками – глаза успели устать от бесцельного лицезрения неизменной панорамы. Из-за бесцветности окружающего мира непонятно – утро сейчас или день уже клонится к вечеру, распознается только копошащимся клубком змей наползающая ночь. Барабанные перепонки оглушает шипением; Чонгука передергивает. Вдруг на подушки рядом приземляется отбивающая плохие мысли тушка. Тэхен сегодня дома, борется с похмельем после вчерашнего очередного налета на домашний бар, но не привлекает внимания. Как обычно. Даже странно, что решил присоединиться к просмотру зависшего черно-белого кино. Неужели закон подлости и человеческой эгоистичности работает? Как только перестаешь обращать внимание, тут же получаешь его от забытого, да еще вдвойне и со странной примесью. Жаль только, что уже все равно. - О чем думаешь? – непринужденно спрашивает Тэхен, вальяжно разваливаясь на диване. Чонгук, закутавшись в плед с головой и подобрав ноги под себя, реагирует не сразу. Он заторможено поворачивается к объявившемуся собеседнику, тупо уставившись сквозь. - О том, насколько я бесполезен в сложившейся ситуации, - монотонно отвечает Чонгук, поворачиваясь обратно к окну. Облака напоминают слоеное тесто, периодически мигающее вспышками молний. - Ты не бесполезен, всего лишь парализован на время, - успокаивающе уверяет Тэхен, с особым интересом разглядывая приземлившуюся на соседнюю крышу чайку. – Не всегда расклад выпадает такой, какой нам хочется. На то азартные игры и командная работа, если хочешь выйти победителем с точностью в сто процентов – в одиночку не справишься, нужны профессиональные шулеры и несколько зевак для отвлечения внимания от главного героя. Все это месиво – чистое мошенничество, научись пользоваться, если хочешь выжить. - Я не особо люблю азартные игры, - слабо парирует Чонгук, оставаясь при мнении, что все еще обуза для их компании. Вдали утробно урчит гром. - Может, пример не самый лучший, но играть тебе все равно придется, ведь выйти посреди действа не получится, иначе потеряешь все. Это тебе не в туалет пописать во время представления – это чертова жизнь, Чонгук, прогнившая и мерзкая, неисправимая жизнь. А тебе она дарована взамен на чужую. - И что же мне теперь делать? Я что, просил ее спасать меня? – супится Чонгук, напрягаясь и твердея раздраженным комочком. Тэхен всегда дерьмово поддерживал. - Иди ва-банк, - простой ответ на раскалившиеся эмоции. Тэхен усмехается, протягивая руку дальше, дотягиваясь до Чонгука и по-дружески хлопая по плечу. – Остальное сделают за тебя. Дождь заряжает сразу стеной и без предупреждений. Чайка испуганно оттряхивается, покрякивая, и улетает восвояси. - Ты сейчас предлагаешь использовать меня в качестве наживки или что? – застрявший в горле нервный ком похож на размягченное суфле. Неужели он настолько неприятен Тэхену, что тот решается на крайние меры? Гулкий смех разносится по помещению, отдает чем-то зловещим, недосказанным. Чонгук смотрит, не мигая, на самом деле веря, что от него хотят лишь избавиться, но Тэхен настроен иначе – он по-братски треплет макушку и растирает по спине тепло, умиляясь чонгуковой жертвенности, мацает еще припухлые детские щечки. - Не стоит отчаиваться настолько, Чонгук, - Тэхен стискивает широкими ладонями его лицо, становясь вдруг уверенным и серьезным. – Знай, что, пока я рядом и все еще пытаюсь исполнить данное еще в начале лета обещание, с тобой ничего не случится. Я не дам тебя в обиду, слышишь? Только попробуй пропасть и пытаться справиться самому. Раз уж однажды попросил о помощи, жди, когда тебе помогут. С чего Тэхен стал небезразлично заботливым и чутким – неизвестно, но Чонгук знает одно – старший не фальшивит как обычно. Куда-то пропала навязанная маска самоуверенности и пафоса, отскоблилась под натиском переживаний и утомления. На резкую смену характеров и проявление гуманности у Чонгука нет внешней реакции, в стеклянных глазах не блестит влага, не дрожат благодарно губы, но внутри разрывается на части: вот он, тот, кто близко. Вот тот, кто на самом деле в опасности, кого нужно защищать в первую очередь. И Чонгук, разумеется, попробует. - У тебя руки мягкие, - скрывая реальное, он отводит тему, умилительно приподнимая уголки губ. Кожа невинно розовеет под тэхеновыми ладонями. – Похожи на мамины. - Поэтому ты зовешь ее ночами? – короткий выдох, озабоченно-бегающий взгляд, не отнимая рук. - Я знаю, что это ты, - уверенно заявляет Чонгук, наконец, отстраняясь и ощущая, как нагревшиеся щеки опаляет холодным воздухом. – Спасибо. Спасибо за что? Да за то, что Тэхен, сам того не осознавая, встал на место самого родного и близкого, которого у Чонгука никогда не было. Из детских воспоминаний и мимолетной ласки он помнит, что мамины прикосновения схожи с бархатом, а недавно замечает, что кожа на тэхеновых ладонях – тоже. Совпадение или надуманная случайность – неизвестно, но отпускать только зародившуюся иллюзию теплоты не хочется. Плед не спасает, а вот шелково-хрупкие объятия очень даже. Чонгук неловко ныряет к Тэхену под бок, рассеивая на время сгустившиеся тучами невзгоды. Ливень постепенно превращается в мягко шелестящий шелест. Чонгук чувствует, как к колючему загривку прижимаются лбом, обхватывая замком талию. Тэхен не отпустит – он обещал.

***

Часы равномерными щелчками отсчитывали секунды, пока Намджун мерил шагами рабочий кабинет, сцепив руки за спиной и сосредоточенно вычерчивая взглядом половицы. Дело и некогда данное обещание, откровенно говоря, зашли в тупик, не за что было зацепиться, не к чему придраться. Картинка представала перед глазами практически полная, однако не хватало центральной детали, самой важной во всем пазле – лица главного героя. У них были очертания, оболочка, примерная карикатура, но никаких доказательств. Намджун остановился посреди кабинета, мысленно чертыхнулся – он не привык ждать у моря погоды, а сейчас приходилось делать именно это, ведь другого выбора не было. Чонгука хотели убрать – это ясно, но кто и зачем – кромешная тайна за семью печатями. Раз, жаждущий расправы не сразу нацелился на парня, а пошел в обход, начав шантажировать мать, значит, у него были потаенные козни на всю семью и врожденный алчный садизм, охочий до людской боли, иначе можно было поступить куда проще. Однако Намджуну точно ясно одно: весь фарс тянется уже долго и мучительно, дав корни еще в далеком отрывном прошлом Чон Мисук. Доступ к которому превратился в бесчисленные тщетные попытки откровенно заебавшегося Чимина, накачанного кофеином, словно наркотой. Каждые пять утра он отсылал Намджуну уверительное сообщение о том, что еще чуть-чуть, уже почти и он, наконец, отыщет брешь в системе, но каждые двенадцать ночи начинал все заново. Обратившись к логике и пораскинув мозгами, Намджун понял, что дальше так продолжаться не может: Чимина нужно вытаскивать из зыбучих песков, в которые сам столкнул, а дело предстоит, скрипя проржавевшими извилинами, поставить на паузу. Ведь, на самом деле, спешить некуда – если Чонгук и правда находится в опасности, значит, рано или поздно за ним придут, и тогда у них появятся не только зацепки, но и полноценные улики. Главное, не проговориться младшему, что он в этой игре – всего лишь марионетка, чьими шарнирами управляет Намджун, а за нити тянет его потенциальный убийца. Засмотревшись на бесплотный пейзаж за окном, Намджун не сразу услышал надсадный звонок в дверь. Звук раздавался как-то натужно и с перерывами, словно пришедший гость пытался безрезультатно совладать с собственным телом. Встрепенувшись и стряхнув с себя лишнее наваждение, Намджун поспешил в прихожую. Он заранее знал, кто ожидает за дверью, и искренне надеялся, что парня не придется откачивать от очередного коктейля энергетика с кофеином, приправленного дозой никотина. К счастью, обошлось. Чимин выглядел помятым, но вполне дееспособным, в кулаке крепко сжимал темную флешку с новыми данными, которые ему передал Сокджин. У того нервов на все происходящее уходило вдвое больше, ведь приходилось лгать и выдумывать двойными этажами, стараясь узнавать нужную информацию у мордоворотов из группировки постепенно, а не залпом, внезапно сделавшись подозрительно любознательным. Подобраться к боссу ему так и не удалось, так же, как и выяснить его личность, но нарыть несколько слоев грязи об участниках группировки получилось. К сожалению, делу это помогало мало, однако давало представление о том, с кем их уличная компашка воришек и жуликов связалась. С тех пор слова «мафия» и «задница» прижились в повседневном рационе. Игнорируя избитые дежурные фразы и приветствия, Чимин сразу проскользнул внутрь намджунова лофта, пересекая его вдоль до самой кухни, где удобно расположился за барной стойкой, ловко вставив флешку в ноутбук. После ближайшие два часа пришлось выслушивать все красочные подробности про строй группировки и ее дневной распорядок. В один момент не выдержав, Намджун зевнул. Не то чтобы он пренебрегал подобной информацией, просто считал ее откровенным мусором, а Чимина попросил добыть и изложить просто для отвлечения парня от нескончаемой паутины схем и цифирных горстей. - Ты слушаешь вообще? – заметив ленивый намджунов жест, ощетинился Чимин, возмущенно вскинув брови и поправив съехавшие на нос очки. - Да, конечно, - незамедлительно среагировал Намджун, выпрямляясь на высоком стуле. – Ты говорил про виды оружия, которым они пользуются. - Именно, - удовлетворенно подтвердил Чимин. – И именно поэтому я хочу, чтобы Сокджин научил Чонгука стрелять в качестве самообороны. Ведь никто не знает, в какой ситуации мелкий может оказаться и когда. - Думаешь, его могут похитить прямо у нас из-под носа? – хмыкнул Намджун, подкатив к себе пустой стакан и бутылку бурбона. - Я не исключаю подобного варианта, - сухо отрапортовал айтишник, нахмурившись, следя за тем, как медная жидкость выливалась из узкого горла на стеклянное дно. - Твое беспокойство похвально, - закупорив виски, Намджун чуть приподнял уголки губ, принявшись взбалтывать плещущееся в стакане расплавленное золото. – Я возьму твое предложение на вооружение, думаю, Чонгуку и правда не помешало бы научиться управляться с оружием. Парень растет, а все такой же зашуганный, пытается найти спасение в шерстяном пледе. Чимину высказывание не понравилось, хотя и осело порошком правды на дне живота – Чонгук еще ребенок. О нем нужно заботиться и защищать. Только вот Чимин не нянька, в гувернантки не записывался, а телохранитель из него такой же, как из Тэхена натурал. Намджун, завидевший перемену в лице парня, мягко коснулся его непринужденно покоящейся на столе руки, сбил озабоченность удивлением. - С ним непросто, не так ли? – глубокий медовый голос взворошил осадок, вспенились гребешки волн, затрепыхались крылья бабочки. Чимин часто заморгал, тупо уставившись на свою, накрытую широкой ладонью, руку. Пухлая ладошка почти полностью скрылась из виду, лишь забавно торчали кончики пальцев из-под намджунова запястья. - Д-да, - сбивчиво вымолвил Чимин, порывисто отдернув руку. Кожа нагрелась под тяжелым прикосновением, загорелись смущением щеки. – Приходится брать всю ответственность на себя, когда хотелось бы наоборот… Чтобы кто-то возился со мной, а не я с ним. Намджуна, кажется, ничуть не задела чиминова смешанная реакция, он вернулся к забытому стакану, сделал пару мелких глотков. Губы заблестели солнечными зайчиками от капель выпитого алкоголя. Одна золотистая струйка задела подбородок и покатилась вниз по кадыку, угодила в ложбинку меж ключицами, Чимин невольно прочертил глазами невидимую дорожку по намджуновой шее. - Понимаю, - не обратив внимания на пролившийся мимо рта бурбон, кивнул Намджун. – Тебе нужен уже состоявшийся покровитель, а Чонгука приходится всему учить – это трудно. Слабо кивнув, Чимин не смог не ощутить на себе томный изучающий взгляд даже сквозь опущенные ресницы. Он отличался от того, с какой сосредоточенностью Намджун обычно разглядывал развешенные на стенах и маркерной доске фотографии, не было ничего общего и с тем, как он испепелял взглядом собеседников, сканируя до уязвимого скелета, прожигая кожные ткани. Сейчас Намджун смотрел несколько иначе: без излишней заносчивости, но все еще строго, хотя и с примесью паточной нежности, сочащейся тембром его голоса. Он приглядывался, поглаживая глазами, снимая налипшую на Чимина клубками неловкость. Намджун будто пытался привлечь к себе вечно ускользавшее доселе внимание растерянного и угрюмого айтишника. В повседневной жизни они общались мало, разве что парой фраз и сугубо по делу, отделываясь максимум передачей нужных бумаг и рукопожатиями. Корешил с Намджуном Тэхен, а Чимин всегда был тенью лучшего друга, которого хвостиком таскают за собой везде и всюду. Он не особо выделялся, предпочитал отмалчиваться и делать свою работу тихо, по просьбам и приказам в ночной тишине, после предоставляя наутро скупой скрупулезный материал. Намджун же заприметил Чимина еще с их первой встречи, однако не имел возможности подобраться к замкнутому парню поближе, довольствуясь лишь скрытыми наблюдениями со стороны, например, на работе в клубе за барной стойкой, кося чуть в сторону мимо Чонгука, или в холодящем душу морге, стоя прямо за спиной дрожащего от страха, но упорно сжимающего чонгуково плечо Чимина, боясь нарушить неприкосновенность их деловых отношений и успокаивающе взять за руку. Еще Намджун любил улавливать мелкие, но милые детали, когда Чимин чешет переносицу из-за нервов или поправляет несуществующие очки по привычке, когда разминает затекшие от частого печатания кисти или задумчиво кусает пухлую нижнюю губу, отстраненно вслушиваясь в чужие диалоги, а потом, уловив суть, хихикает так тихо и прерывисто, словно ударяющаяся о зубы карамельная конфета. Странно, наверное, но все эти чиминовы частички в обычной жизни занимали треть намджуновых мыслей, бессовестно вклиниваясь в аналитическо-математические вычислительные процессы. Порой треть перерастала в половину, а в редких случаях заполняла собой все сознание, разливаясь карамелизированными смешками по стенкам черепной коробки. Например, как сейчас. - Чего застыл? – тоскливо выдохнув, Намджун, наконец, отвел взгляд, допивая остатки виски. - Ничего, просто… ты так смотришь, - недосказав, что до мурашек под тонкими рукавами кофты и съеживающихся в горячий комок внутренностей. - Прости, - Намджун на секунду замер. – Но я же правду сказал? Про Чонгука. - Д-да, - вышло слегка пристыжено. Чимину стало противно от самого себя и резко меняющихся желаний. Он вызвался оберегать мелкого, а теперь хочет выкинуть, словно надоевшую игрушку, не получив ожидаемого, решает просто избавиться. - Можно тогда мы проведем небольшой эксперимент? – томный тембр вновь вливается в уши, Чимин удивленно вскидывает голову – Намджун уже успел обогнуть стойку и оказаться прямо напротив, вжимая спиной в столешницу. - К-какой? – Чимин только и успевает, что боязливо сглотнуть. А после Намджуновы губы мягко впечатываются в его, сразу же сминая податливую нижнюю, руки аккуратно укладываются на талию, тонкими пальцами зажимая клавиши на ребрах. Чимин трепетно дергается пташкой в эфемерных объятиях, растворяется в существенной разнице, расслабляется и позволяет себя целовать, наслаждаясь ласками, подчиняясь языку намджунова тела. Ему хорошо и комфортно, не хочется обрывать эксперимент. Переместив руки Намджуну на шею, он игриво поглаживает выбритый на висках ежик, волнительно глубоко дышит прямо в горячий рот, обмякая, отдаваясь полностью. А Намджун не верит, скрыто улыбается в поцелуй, слегка прикусывая кожицу пухлых губ, смакует чиминовы неосторожные выдохи. Они расходятся настолько, что забывают о дозволенностях, простейших жизненных правилах. Чимин будто бы и не знал никогда, кто такой Чон Чонгук, он отчаянно цеплялся за внезапное открытие, глубже залезая под крыло только что обретенного покровителя. А Намджун потерял совесть, нагло пользуясь, наслаждаясь подвернувшейся удачей и выигрышному раскладу карт, ведь он ждал этого так долго, черт побери. Что даже забыл о еще одном госте, которого позвал для отвлечения от навалившихся застоявшейся тиной забот. Оглушительный шлепок и разлетевшаяся тугая стопка заметок и отчетов. Тэхен застыл в дверном проеме, заслоненный гурьбой взметнувшихся в воздух листов: руки все еще держат воображаемую пачку бумаг, рот шокировано раскрыт в немом возгласе. Услышав грохот, Чимин испуганно ойкает, подскакивая на мягкой обивке стула, а Намджун отпрыгивает на два шага назад как от прокаженного, пораженно разглядывает уже опустевший за входной дверью коридор. …Задыхаясь, Тэхен бежит вниз по лестнице, спотыкаясь на последнем пролете, кубарем скатывается к последней ступеньке на колени. Дыхание разодрано ссадинами, кожа сорвана свистящим воздухом, а в голове судорогой бьется: нужно срочно сообщить Чонгуку об увиденном.