Птицы и звери

«— Ты волнуешься. Нервно говоришь. — … — Нервно молчать ничем не лучше» Лилли - Сэмвел Тарли Больше они не виделись до самого его отъезда. Он почти не выходил из отведенных ему покоев, она – из родительской спальни. Он знал, что она избегает его и был даже благодарен ей за это. Увидеть еще раз такое презрение в ее глазах было выше его сил. Казалось, она ненавидела его даже больше Рамси Болтона. Рамси был убит, растерзан своими псами, и она, будто отдохнув немного, дала своей горечи и ненависти из-за всего, что с ней произошло, перейти на другого виновника своих страданий. Во время разговора в Богороще она была холодна, но спокойна. Неприступна, сдержанна, но не ненавидела его. В ту ночь, когда он напился как юнец, сидя во дворе на морозе, она была пренебрежительна. Угрожала ему, но дала себя поцеловать. После глупой стычки с одичалыми она дотронулась до его щеки и дала свой платок. Он видел сомнение в ее глазах. Это было так мало, так ничтожно мало, но и так много. Он ликовал. Он верил, что еще есть надежда. Но теперь… Он в тысячный раз проклял свой несдержанный язык. Она имела право говорить что угодно о нем, попрекать его, обвинять, насмехаться и унижать. Что угодно. После того, что она пережила по его вине, она имела на это полное право. Но как только она заговорила о его любви к Кейтилин, всю его сдержанность и собранность мгновенно сорвало налетевшим шквалом. Он не сдержался. Слышать презрение в ее голосе, насмешку над его любовью к ее матери было так… больно. В лицо как будто плеснули расплавленным свинцом. Подобное мог говорить кто угодно, только не она. Она смотрела на него глазами Кейтилин, говорила эти жестокие слова губами Кейтилин, и он опять стоял перед ней как много лет назад, влюбленный, обманутый, растерянный мальчишка. Злость затопила его изнутри, вырвалась из огромного шрама, располосовавшего его торс надвое, вытекла из него черной смолой, пропитав его насквозь. Он опять почувствовал эту безумную боль, когда стоял на коленях в воде, придерживая рукой собственные вываливающиеся из живота дымящиеся внутренности. Когда смотрел в ее отдаляющуюся спину, сквозь застилающую глаза красную пелену. Она шла под руку со своим высокородным женихом, статная гордая, неприступная. Ослепительно красивая. Ее волосы полыхали на весеннем солнце как пламя костра. «Обернись, Кэт. Я умираю. Посмотри на меня, просто посмотри. Мне ничего от тебя больше не нужно, только посмотри на меня». Брандон нес окровавленный меч на отлете, чтобы не запачкать полы своего дорого плаща. Она держала его под локоть, над которым была повязана ее лента. Она дала ее ему в знак своего расположения перед боем. «Обернись, Кет… Обернись. Обернись!» Она не обернулась. Она не имела права, эта девчонка, говорить о нем так. Она не знала, что он пережил по вине ее матери. Она не видела, как он годами вытравливал из своей души все чувства, эту проклятую любовь, словно выжигал их кислотой, оставляя на себе уродливые отметины. Под ужасающее шипение и вонь. Под тошнотворный запах своего умирающего, изъеденного струпьями сердца. Он ненавидел себя за то, что не сдержался. Он перестал бы чувствовать себя мужчиной, если бы промолчал. Он не помнил, когда это все началось. В Орлином гнезде, когда он, поддавшись порыву, поцеловал ее? Когда она со слезами на глазах врала лордам Долины, спасая его от расплаты, поглядывая на него из-под мокрых ресниц? Или когда так укоряюще посмотрела своими лучистыми, нежно-голубыми глазами в сгоревшем борделе Кротового городка? «Я верила тебе, - читалось в этих глазах. – Как ты мог? Как ты мог?!» Боги, сколько боли она выплеснула на него. Он почти захлебнулся. После того, как она вынудила его произнести те слова о том, что делал с ней ублюдок Болтон? После того, как он представил себе ее белое, безупречное тело, покрытое синяками и шрамами? Представил, как звучали ее стоны унижения и боли. Он чувствовал то, о чем и думать забыл, он чувствовал горечь, сожаление, злость, досаду. Он хотел утешить ее. Хотел вымолить прощение, защитить ее, пообещать, что больше никто не сделает ей больно. Обнять ее. Снова увидеть полный доверия наивный взгляд. Все его так долго лелеемое безразличие, его пустота, готовность пойти на все ради цели внезапно оставили его один на один с этим разрушающим чувством. Чувством вины. Он снова хотел стать тем самым Мизинцем, Пересмешником, наглым, хитрым, насмешливым и расчетливым, которому было наплевать на всех и вся. Он хотел предавать и продавать, чувствуя в душе только злорадство. Но он знал, что, повстречав ее, он не станет прежним. И это было так невыносимо… хорошо. Как будто он воскрес из мертвых, как будто на его черное сердце пролилась живительная влага, смывая жирную копоть.Как будто он вновь начал дышать всей грудью. Она причинила ему настоящую боль, и, чтобы удостоверится в этом, что он вновь может чувствовать эти восхитительные обиду, злость и досаду, он в кровь разбил себе кулак. Да, он мог чувствовать. Он снова жил, но теперь все кончилось, так и не начавшись. Можно снова умирать. Он надеялся только, что на этого у него уйдет меньше времени, чем в прошлый раз. Джон Сноу тоже уезжал тем утром. Он получил тревожное письмо со Стены и незамедлительно собрался в дорогу. Конечно, она вышла проводить брата. Как бы он не старался, как не отводил глаза, притворяясь, будто поправляет седло, он не смог исподтишка не посмотреть на нее. Она была прекрасна. Ее заплетенные в замысловатую прическу волосы были будто яркий цветок посреди снежного безмолвия. Всю ночь шел снег и вокруг было очень бело и тихо. Ее губы, глаза, волосы, все было таким ярким на фоне этого тихого снега, ослепительно ярким, летним, неуместным. Она крепко обняла брата и они стояли, чуть покачиваясь. Он гладил ее волосы. Потом Джон отошел, давая им возможность попрощаться, но она отошла вместе с ним. Она смотрела только на брата, так и ни разу не взглянув на него. Он молча запрыгнул в седло и направил лошадь в сторону ворот. Его сердце жег голубой платок, спрятанный под камзолом.

***

Джон Сноу удивленно вскинул брови, когда лорд Бейлиш, ни на кого не глядя, сел на лошадь и двинулся прочь от них. Новоиспеченный Король Севера вопросительно посмотрел на сестру, но та лишь поджала губы. - Вы не будете прощаться? Она промолчала. - Он обидел тебя? Она вновь покачала головой и он заметил в ее прозрачных глазах крупные слезы, готовые вот-вот сорваться вниз. - Не плачь, - мягко сказал брат, целуя ее в лоб, так и не поняв, что эти слезы были не о нем. – Я скоро вернусь. Она позволила себе посмотреть в спину лорда-протектора Долины только когда убедилась, что они довольно далеко отъехали. Конечно, она видела его мельком, когда прощалась с Джоном. Заметила его распухшую руку. Скорбную складку у губ, насупленные брови. У него был такой вид, будто он страдал. Джон спросил, обидел ли он ее, заметив предательские слезы в ее глазах. «Он обидел меня, Джон! – захотелось крикнуть ей. – Убей его, Джон! Заруби его своим мечом! Спусти на него собак, Джон! Накинь веревку ему на шею, дай мне столкнуть его со стены! Он так обидел меня, Джон! Он растоптал мою душу». Но она лишь покачала головой. Когда Бейлиш с братом выехали из ворот, она, наконец, смогла глубоко вздохнуть. Словно кончилась страшная буря и воцарилась тишина, и не нужно было сидеть взаперти, прислушиваясь к оглушающим раскатам грома. Она впивалась глазами в его темноволосую голову, его прямую спину, в отдаляющийся образ. Она верила в то, что больше не увидит его никогда и была почти счастлива. Заставляла себя думать, что счастлива. Конечно, даже находясь далеко от Винтерфелла, он был опасен, мог плести свои интриги издалека, но каким же огромным было сейчас ее облегчение. Больше не надо было видеть его, разговаривать с ним, слушать его вкрадчивый голос. Сомневаться. Метаться из стороны в сторону, пытаться предугадывать его, постоянно ждать подвоха. Но другой Сансе Старк, сидевшей глубоко внутри, было все равно на очевидную опасность, исходившую от него. Ей было все равно на то, что он мог предать ее снова при первой удобной возможности, что он мог нанести вред Джону, что он был, в сущности, почти безумен в своем стремлении к власти, она давно поняла это. Эта девочка просто хотела расплакаться и увидеть в последний раз его насмешливые серо-зеленые глаза, цвета травы, подернутой первой изморозью. Этой другой было его жаль. Эта дура даже чувствовала вину за то, что наговорила ему. «Обернись, Петир Бейлиш», - просила та, другая, которую она ненавидела, которая вносила сумятицу в ее сердце. «Обернись, - молила та, жалкая, готовая простить. – Обернись!» Он не обернулся. Его отряд превратился в длинную изогнутую ленту на самом горизонте, когда она, наконец, отвела глаза и вздрогнула, встретив внимательный, темноглазый взгляд Лианны Мормонт. - Хорошо, что он уехал, - сказала юная леди Мормонт. Санса вздрогнула от неожиданности. - Почему? – ее собственный голос показался ей чужим, низким и хриплым. - Он опасный человек. И хитрый. Я не доверяю ему, хотя он умеет быть забавным. Эта девочка оказалась в сотни раз умнее и проницательнее ее. - А еще он любит вас. Санса вспыхнула и поджала губы. Ей казалось, что хлопья снега тают, не долетая до ее лица, таким сильным был жар, исходивший от ее кожи. - Со всем уважением, леди Мормонт, но не думаю, что в вашем возрасте вы можете утверждать подобное о ком-либо… Девочка упрямо мотнула головой. - Чтобы это заметить, необязательно быть взрослой. Мне становится не по себе, когда он на вас смотрит, когда думает, что вы не видите. Санса не ответила. Поднимался холодный ветер, бьющий колючей белой крупой в лицо. - Я тоже сегодня возвращаюсь домой, - юная Мормонт отряхнула снег с воротника своей теплой меховой накидки. - Как вы назвали своего волчонка? Санса пожала плечами. - Еще не решила. - Я назвала своего Карателем. Так назывался меч моей мамы. Санса улыбнулась. Они попрощались там же, на замковой стене, и она с искренней теплотой обняла эту девочку. Будь она постарше, они могли бы стать настоящими подругами. Вернувшись к себе, она увидела, что щенок добрался до ее рукоделия, запутался в клубках ниток и теперь смешно перекатывался по полу, пытаясь перегрызть разноцветные путы. - Какой же ты глупый, - рассмеялась она, помогая ему выбраться. Он мешал, кусал ее пальцы и отчаянно вилял хвостом. Она поднялась с пола, прижав его к себе, и вдруг замерла, бросив взгляд на туалетный столик с треснутым зеркалом. Тем самым, которое сама разбила прошлой ночью. Медленно подойдя к столу, она прикоснулась к маленькой серебряной броши в виде пересмешника, лежавшей на нем. Ей показалось, что металл все еще хранит тепло его пальцев. Волчонок изловчился и лизнул ее прямо в губы. Она уткнулась лицом в его мягкую шерсть и, наконец, навзрыд расплакалась.