Никто и никогда

Пусть ночные тени украдут все его позорные тайны. Слейн тяжело дышит, вжимаясь носом в забытый - а может и специально оставленный - синий пиджак. Он пахнет домом, теплом, немного автомобилем, и еще тем странным запахом, идентифицировать который не получается. Слейн стонет - низко, гортанно, рукой тянется к легким тюремным штанам. У Инахо тонкие запястья. Слейн прижимает к себе пиджак одной рукой, второй оттягивая резинку штанов. Тонкие запястья, длинные пальцы. Эти бы пальцы, да на нужное дело. Слейн шипит, прикасаясь к себе. Слишком грубо, нужно мягче. Инахо должен быть нежнее. Инахо должен быть неопытным - Слейн не перенесет, если его касался кто-то еще. Пусть хоть что-то останется специально для Слейна - только для него, только сейчас. Разве он так много просит? Слейна ведет - и он вжимается лицом в ткань. Вот он, тут, Инахо рядом. Его рука касается Троярда, он молчит - потому что он должен молчать. Так правильно. Так нужно. На его лицо падают тени, он кажется еще более юным. Слейн сжимает руку, резко толкаясь в собственный кулак. Инахо жмется к нему, идеальный, обнаженный. Да, вот так вот. Слейн обнимает тонкое тело, нежно ловит кисть руки и прижимает её к губам. Инахо улыбается. Слейн отчаянно стонет, вжимаясь в простыни. Ему плевать, слышат ли его охранники сейчас или нет, видно ли им сейчас то, чем он занимается. Он до безумия хочет, чтобы все его мечты были настоящими, здесь и сейчас. Инахо толкается ему бедрами навстречу, закрывает глаза, откидывается всем своим гибким телом назад. Слейн обнимает его, подминает под себя, закрывает от всего мира. Днем Слейн будет смеяться в лицо своему тюремщику. Сейчас он задыхается, уткнувшись между хрупких ключиц. - Я ненавижу тебя, Кайзука. - Я люблю, я люблю тебя, Инахо. С руки Слейна стекают белесые капли, Троярд вжимается лицом в заветный пиджак, комкая и так мятую ткань. И плачет, плачет, плачет. Никто и никогда ему не принадлежит. И не принадлежало. Слейн дремлет в беспокойном сне, обнимая мятый синий пиджак, пахнущий теплом и домом