Соло сердца между вздохами будней

2009 год — Вот, что я скажу тебе, boy, то, что скрыто, рождает желание. Японские дамочки для утех, те, что по выше статусом, знали в этом толк. Кореянкам подобного искусства не постичь, — господин Ким тянет фазы нараспев, едва хриплым тенором. Харизматичный герой любовник из черно-белого кинофильма. СынХо слушает внимательно, заметно смущаясь. Чувствует себя неуютно: в этом месте, под взглядами захмелевших коллег, что относятся к нему по-отечески снисходительно, несерьезно, как к ребенку, случайно забредшему на суровую территорию взрослых мужских игр. Кто он? Что делает тут в свои неполные шестнадцать в полукруглой, бархатной комнате отдыха традиционного японского ресторана «Шепот сакуры» на окраине Сеула? Фонари оплетают высокий потолок: вызолоченные, наполовину маковые, словно капли крови на закате, соединяются в причудливую, манящую фантазию. Танец теней по теплым стенам рождает приглушенный аромат сандала, чье дыхание вторит музыке ненавязчиво льющейся из пустоты, окунаясь в объятья искусственного водопада в нише прямо за спиной. Вечер съемок до краев наполнен усталостью. СынХо после нескольких динамичных сцен чувствует тяжелое напряжение, проваливая попытки расслабиться одну за другой. В окружении старших коллег, соблазн пригубить глоток саке слишком велик и господин Ким, понимающе улыбаясь и подмигивая режиссеру, — расслабься, boy, здесь все свои, — протягивает молодому актеру традиционную глиняную пиалу. Прозрачная жидкость обжигает мгновенно, шелковым огнем разливаясь внутри, сминая противоречивый страх оказаться непонятым, чуждым, лишним. Острожное прикосновение губ ласкает кромку чашки и робкий росток покоя и расслабленности раскрывает свои лепестки где — то в глубине животе. Краски вспыхивают новизной, вкус прозрачных, как речные раковины, гёдза терпким послевкусием рисового соуса радует душу и пространство уже не кажется таким пугающим. — Корейские девушки слишком открыты и наивны для любовных игр, — продолжает Ким ЕнХо, опрокинув порцию саке, — но настоящий неутоленный голод ты найдешь только в глазах настоящей японки. — Оставь парня в покое, хен, — перебивает партнера веселый Го Чан Сок, — не смущай его разговорами о сексе, он еще так молод. Он в наслаждением опускает в рот крупную сочную криветку и наливает еще, — себе и господину Киму. Сын Хо прислушивается к разговорам, простым и понятным: о работе, семейных праздниках и погоде на ближайшую неделю. Слова текут сквозь него общим неторопливым гулом и здесь он наконец находит свой устойчивый островок одиночества, привычное ощущение защищенности, чуть дрожащее от хмельного сознания. Мысли разбегаются, уступая долгожданной расслабленности, и внутренняя тревога растворяется, словно пар. Ему хочется прикрыть глаза и видеть сны: мерцающие и разноцветные, но в следующее мгновение тело реагирует на прикосновение взгляда и упирается в внимательные, едва пьяные глаза Ким ЕнХо. От неожиданности у парня холодеет затылок и, нервно облизав губы, он отводит взгляд. Ощущение чуждости возвращается с новой силой и СынХо, корит себя за неуместный, надуманный страх. В комнату входят две тоненькие семисен, в традиционных, изысканно украшенных кимоно. Одна молчаливо убирает опустевшие тарелки, а вторая, склонившись в поклоне ждет продолжения заказа. Режиссер Пак обводит собравшихся и, немного подумав, заказывает еще выпивки, и, откинувшись на приземистый, темно-серый диванчик потягивается. — Тебе нравится это место? — спрашивает он СынХо и парень поспешно кивает. — Скоро, — мечтательно разглядывая интерьер, продолжает господин Пак, — мы закончим основные сьёмки и уж тогда я закачу настоящую вечеринку. Девушки в расшитых одеждах приносят изящные бутылочки саке и большое блюдо жаренных в темпуре креветок, вызывая удивленные возгласы. Молодой администратор появляется возле стола словно из воздуха: в строгом костюме на европейский лад, он выбивается из вычурного ресторанного стиля и тем еще больше обращает на себя внимание. — Господа! Мы бесконечно рады, таким гостям и просим принять этот скромный подарок от ресторана для вашей душевной компании. Съёмочная группа оживленно переглядывается, а режиссер Пак, не лишенный тщеславия, довольно улыбается, принимая подношение. СынХо вновь ощущает смутное беспокойство. Не таким уж известной и узнаваемой кажется ему группа собравшихся, чтобы вызывать столь глубокое внимание. Разве только господин Ким. Отступив от стола на пару шагов администратор замирает в ожидании. СынХо украдкой разглядывает его: прядь рыжих волос, язычком пламени выбивалась из густой, чернильной челки, небрежно спадающей на высокий лоб, почти до самых глаз, цвет которых угадать в сумерках комнаты почти невозможно. Узкие скулы и прозрачная, будто рисовая бумага, кожа делают юношу похожим на мраморную статуэтку. Тонкий и гибкий, он, подобно молодому стеблю бамбука, замирает чуть склонившись. На вид ему можно дать лет восемнадцать — двадцать и СынХо невольно задумывается, что и сам мог бы работать вскоре в подобном месте, не сложись его судьба иначе. Хотя и в нынешние времена может все перемениться. Роли находили юного актера сами, как будто свет, озарявший улыбающееся, слегка наивное детское личико служил для агентов по касту сверкающим ориентиром. Конечно, за плечами СынХо был уже достойный опыт, но нынешняя работа — «Город отцов» была непростой, особенно в эмоциональном плане. Выросший в счастливой семье, парень скорее угадывал эмоции своего персонажа, чем осознавал их и порой чувствовал себя слепым котенком, беспрекословно внимая советам режиссера и сценариста. Он отчаянно хотел вырасти в этой роли, выплеснуть в камеру зарождающуюся взрослость и показать максимум, на который способен. Ким ЕнХо оборачивается и юноша, мгновенно оказывается рядом с ним, склонив голову к самым губам актера, впитывая негромкую просьбу, как губка. СынХо рассеянно глядит на алые, чуть припухлые губы, сложенные в приветливую улыбку и не сразу реагирует на острый, оценивающий, вызывающий взгляд, так неподходящий лощеной услужливости образа. Вспугнувшись, сердце его сбивается на торопливый ритм и хочется встать, резко вытянувшись и бежать, бежать, в уютное пространство дома, безопасное и тихое. СынХо невольно морщится и утыкается в тарелку. Что с ним такое сегодня? Что чудится ему в глазах партнера по съемках, чем пугает до дрожи обычный парень, любезно обслуживающий их компанию? Мысли мечутся в голове, смешивая вопросы и ответы. Становиться жарко и парень скользит пальцами по рубашке, избавляя из плена пару пуговиц. — Саке ударило в голову, boy? — участливый голос совсем рядом успокаивает. — Не знаю, — смущается СынХо, — я чувствую себя довольно… странно, — он улыбается, прикрыв губы рукой и поворачивает голову в сторону собеседника. Господин Ким кажется подсел ближе. Во всяком случае его лицо: мужественное, если не сказать суровое, но исполненное внутренней силы и мягкости вот оно, у самых глаз, но отодвинуться нет сил. СынХо даже ощущает терпкий запах табака и другой, едва уловимый, шероховато — прохладный. «Так пахнет хвойный лес на рассвете» — думается ему и рука тянется к затекающему затылку, — «пить все же не стоило». Откинувшись в кресле, ЕнХо заводит разговор про актёрские розыгрыши и травит байки, одну за другой. СынХо слушает внимательно, но почти уверен, что назавтра не вспомнит и слова. Но магия бархата так усыпляюще притягательна, слова катятся словно разноцветные стеклянные шарики, каждый в собственный укромный, правильный угол, как мастерская бильярдная партия. Прерываясь смехом, голос ведет за собой, радует и удивляет, и вот уже СынХо хохочет со всеми, забыв о неприятных чувствах и странном парне, ощущая легкость и долгожданное слияние с разномастной группой мужчин. Часы показывают половину двенадцатого и участники «вечеринки» один за другим покидают стол, весело прощаясь. Вскоре их остаться лишь четверо и господин Ким хлопает СынХо по плечу: — Посиди, boy, я покурю и вызову такси. Смысл сказанного долетает до парня, укутанного хмельной осоловелостью, не сразу. Когда в голове СынХо возникает вопрос — «Ждать здесь или все-таки стоит выйти из дурманящего чрева клуба на свежий воздух?», рядом никого не оказывается и только безмолвные девушки в расписных одеждах тщательно убирают со стола. СынХо встает и глубоко вздыхает, словно поток воздуха, наполняющий его легкие способен придать опору и всему телу. Он не чувствует себя пьяным, но состояние: невесомое и странное, теперь скорее смешит его, чем пугает. Он выходит в дверь и, очутившись в длинном коридоре, погруженном в ласкающий медовый свет настенных ламп, понимает, что не уверен, куда следует направиться. Поглаживая телефон в кармане джинс, оглядывается в поисках уборной, рассудив, что «естественное облегчение» будет не лишним перед длительной поездкой домой. Аккуратно ступая по волне темно синего ковролина, СынХо внимательно читает таблички на дверях, явственно улавливая отзвуки веселья то с одной, то с другой стороны. Как и ожидалось, коридор оканчивается аппендиксом, разделенным на туалет и небольшую комнату, предназначенную для хранения утвари. Парень проскальзывает с кабинку, даже не взглянув в отражение в большом, идеально чистом зеркале справа. В окружении кафеля и фаянса стоит гулкая тишина, которая теперь прерывается негромким журчанием. СынХо стоит, прикрыв глаза и ему чудится, что мир неспешно покачивается. На лице мальчишки застывает усталая, но умиротворенная улыбка. Где-то рядом гулко хлопает дверь. Оправившись, СынХо спешит выйти и, в то же мгновение слышит полузадушенный всхлип-стон, заставляющий его замереть на месте. Он напрягает слух, чтобы убедится, — звук не плод его воображения. Тихие стоны, схожие с рыданием, звучат где-то совсем рядом и СынХо оглядывается. В зеркале отражается распахнутая дверь служебной каморки и там, в отсвете лампы отчетливо видны два сплетенных тела. Два мужских тела. И одно из них определенно принадлежит господину Киму. Торс ЕнХо, его гладкие плечи, широкая спина, кубики пресса и член, что молотом врезается в хрупкое, стыдливое тело любовника, кажется единой монолитной глыбой тьмы, что высекает свет из партнера с каждым толчком. СынХо бросает в жар. Щеки вспыхивают пунцовыми маками, сердце бешено колотится, но он не может не сдвинуться с места, не отвести взгляд. Происходящее кажется ему фантастическим. Опасение, что он может быть обнаруженным в любую секунду сталкивается в юной голове с мыслью, что возможно, хоть и совершенно невероятно, любовники хотят быть увиденными. В подтверждение догадки, стоны терзаемого крепкими руками ЕнХо молодого администратора (а это, без сомнения, он) становятся все громче. К ним прибавляется глухое рычание, с которым господин Ким вбивается в раскрытые ягодицы. Наконец он с силой прижимает любовника к себе, ухватив его поперек груди. Тело мужчины сотрясает крупная дрожь и он кончает со смачным проклятьем. Отдышавшись, разворачивает молодого парня к себе и благодарно похлопывает его ладонью по лицу. Последнее, что видит СынХо, стремительно делая шаги назад, к спасительной кабинке, это крупный, влажный, лоснящийся спермой член. Он прикрывает дверь, зажмурившись от тихого стука, и пытается унять дрожащие пальцы. Эмоции несутся в голове каруселью, и, кажется, что сознание вот-вот покинет его. Ноги становятся ватными и чтобы не упасть, парень осторожно облокачивается на холодный пластик перегородки, заставляет себя дышать, размеренно и глубоко. Чужие шаги меряют пространство, останавливаются и звук воды прерывает плотную завесу паники. Закрыв глаза, СынХо хочет только одного, чтобы человек, кем бы он ни был, ушел, дав ему возможность открыть дверь и вырваться из этой «безумной» ситуации. Он слышит только собственное сердцебиение, набатом звучащее во всем теле. — Выходи, boy, — слышит он сквозь шум воды и не верит собственным ушам. Ноги не слушаются. Разум, оставив попытки найти выход из этой щекотливой ситуации, наполняется пустотой и СынХо открывает дверь быстрее, чем осознает это. Он думает, что съемкам пришел конец, что скандал неизбежен и очень жаль, что он так и не смог раскрыть себя, не смог. Господин Ким стоит спокойно и даже слегка расслабленно, наблюдая как мальчишка со стеклянными от ужаса глазами открывает дверь. С улыбкой сытого медведя он разглядывает густые, чуть спутанные волосы на склоненной в почтение голове, переплетенные пальцы, нервно вздымающуюся грудь, губы, с которых едва ли сорвется обвинение или жалоба, а вот стон… — Тебе понравилось? — спрашивает ЕнХо, делая шаг вперед. Он вглядывается в бледность Ю, близкого к обмороку, но не может удержаться от соблазна, — тебе понравилось то, что ты видел, boy? СынХо поднимает глаза. В них ужас сменяется раскаянием, неверие надеждой, а сожаление внезапным любопытством. Слова замирают на полураскрытых губах. СынХо вдруг понимает смысл заданного вопроса. И не может найти однозначный ответ. — Ты боишься меня? — спрашивает ЕнХо приближаясь на опасное расстояние. Молчание вызывает в нем, взрослом искушенном в удовольствии, но не лишенном моральных принципов человеке жгучее желание поработить, смять, властвовать над этим хрупким телом, вырвать стон наслаждения из розовой раковины рта, увидеть как льнет в бесстыдном порыве мальчишеское тело к его груди. Желание это так велико, что пугает господина Кима и он поспешно отводит взгляд, натыкаясь на увеличивающийся под узкой тканью джинс мальчика член. — Я никому не скажу, — лепечет СынХо, но чужие, сильные пальцы сжимают его подбородок и мужчина выдыхает, наклонившись к самому уху: — Ты не ответил на вопрос, boy, но я ясно вижу ответ. Хочешь, что бы я…помог тебе? Сердце Ю вот-вот выпорхнет из груди испуганной ласточкой. Но он также чувствует, как внизу живота скручивается в маленький вихрь незнакомое чувство. Оно тянется вверх щекочущими пузырьками, поднимает волну мелких мурашек и сладкое, необъяснимое предвкушение охватывает все сильнее. — Я… — начинает СынХо, но господин Ким, не отпуская пальцев от лица, кладет ладонь на его пах, слегка сжимая. — Ах! — выдыхает мальчик, жмурясь, и ЕнХо, с трудом владея собой, аккуратно целует его в губы, такие податливые и наивно раскрытые, словно припадаешь к родниковому источнику. Соленный вкус, едва уловимый аромат алкоголя и запах, сбивающий с ног запах молодого тела, возбуждает ЕнХо так быстро, словно и не было у него вполне приличного и страстного секса несколько минут назад. Набухающий член давит на плотную ткань брюк, но мужчина не спешит. Он осторожно скользит по внутреннему краю нижней губы и толкается в едва сомкнутые зубы, за которыми стыдливо прячется язык СынХо. Кончики пальцев поглаживают растущий член парня и, наконец, робкий ответный поцелуй ласкает рот господина Кима. Щетина немного колется и Ю, словно в дурмане, едва стоит на ногах. Он не может не осознать, не осмыслить собственные желания и только знает, что тело его реагирует на прикосновения партнера как тончайший инструмент и хочется больше. Больше и сильнее. Руки ЕнХо перемещаются на аккуратные ягодицы и он прижимает мальчика к себе, властно, но осторожно, словно хрупкую статую. Неровные шаги и пьяное мычание быстро приближаются из коридора, но ЕнХо реагирует на звук вовремя. Отпустив мягкие, чертовски желанные молодые булочки он решительно хватает ошалелого СынХо и тянет прочь. В узком повороте они сталкиваются с веселым, абсолютно пьяным посетителем кафе, который распахивает объятья господину Киму, и, отброшенный крепким плечом, только удивленно впечатывается в стену. У самого выхода, манящего долгожданной ночной прохладой, взгляд Ю упирается в лицо молодого администратора. Тот, склонившись в прощальном поклоне не сводит глаз с ЕнХо, в надежде на внимание или улыбку, но рука господина Кима, наручниками охватывающая хрупкое запястье мальчика, разбивает надежды японца вдребезги. Глаза его вспыхивают холодным пламенем ревности, а перед СынХо снова возникает увиденное: влажные бедра, толчки и стон наслаждения. На улице господин Ким отпускает парня и, вытащив из кармана пачку сигарет, закуривает, высматривая такси. Ю СынХо ежится от холода и постепенно приходит в себя. Он боится даже взглянуть на ЕнХо, не понимая, как его тело могло так бесстыдно реагировать на мужские прикосновения. Он хочет поскорее оказаться дома, подальше от манящих рук, губ и успокоиться. Ему вдруг становится холодно и одиноко. «Если это правда? Если ему нравится именно это, вот так, жар сильного мужского тела, а не привычно ожидаемая женская мягкость? И как теперь быть с господином Кимом, как реагировать на взгляды и прикосновения, ведь впереди еще плотный режим съемок?» ЕнХо подходит к парню и тихо, по-отчески обнимает его за плечи: — Прости, boy, возможно мне не стоило так себя вести, я напугал тебя? «Напугал?» Ю мотает головой. «Нет. Я испугался самого себя. Своего чувства. Того, что мне и в голову не пришло оттолкнуть настойчивые руки и закричать. Того, что губы ощущают табачный привкус, мужской и требовательный, а тело окутано ароматом хвои и хочется снова прижаться к жесткой щетине и добиться, добиться облегчения, что бы это не значило». СынХо тонет в ощущениях, каждое движение, воспоминание, каждый вздох теперь новый и это «открытие» забирает у мальчика последние силы. Он покорно дает посадить себя в такси и, не в силах удерживать реальность, буквально валится на ЕнХо, как только машина мягко трогается по ночной улице. Мужчина аккуратно придерживает его одной рукой, поглаживая худую спину и рассеяно смотрит в окно. «Ты придешь сам. Придешь ко мне сам» — думается актеру, но сомнение уже гложет его уверенность. Взаимный тайнообмен, невольный и шокирующий, ложится на сердце господина Кима. Семени, брошенному на благодатную почву еще предстоит пробиться сквозь болезненное осознание и кто знает, каких жертв это будет стоить мальчику.