Daddy's girl

Одно движение, и тонкое острие ножа насквозь прокалывает мягкую кожу. Красная густая жидкость заливает руки, капая на пол. Это похоже на крупный осенний дождь. Лезвие проходит глубже, вызывая истошный крик. Полуживое тело уже лежит на полу, как свинья, купаясь в крови. Еще одно резкое движение руки — новый вопль. Напуганный, потерянный, жалкий. Таким его можно описать сейчас. Парнишка пытается достать пистолет, но тот прочно сидит в своем кожаном чехле на ремне, не собираясь выбираться. Он не хотел умирать сегодня от руки шестнадцатилетней девочки, он лишь выполнял поручение своего босса, толком не зная, чья она дочь. — Джули, пожалуйста. Вопросительный, полный смятения взгляд. Он не может знать ее имя. — Джули, просыпайся, пожалуйста, — высокий голос сменяется на знакомый, плавный и бархатистый. Девочка вскакивает в постели, осознавая, что это всего лишь сон. — Тебе надо поесть, — мягкий голос ритмично звучит над ухом. Такой теплый и родной, что хочется утонуть в нем. Закутаться с головой и никогда не показываться окружающему миру. — Расскажи. — О чем? — Ты знаешь. Можно было почувствовать на расстоянии, как Джим сглотнул и напряг скулы, крепко сжав челюсти. — Не волнуйся. Себи во всем разобрался. Джулия никогда не задавала лишних вопросов, поэтому не получала ненужных ответов. Ей было достаточно знать, что все закончилось. Большего не хотелось. Температура спадала лишь на несколько часов. Рвота желудочным соком вызывала во рту тошнотворный привкус желчи. Обеспокоенный Джим приносил ей бульон дважды, и оба раза пришлось отказаться. Ночью девочка проснулась от громкого шепота, почти переходящего в крик за стеной. На улице светят ярко-оранжевые фонари, а теплая осенняя погода снова сдалась прохладному ветру и дождю, который сейчас со всей силой стучал в окно. — Джим, это ненормально. Ты не можешь позволять ей оставить все как есть. Посмотри, до чего дошли твои игры, — взволнованно пробурчал хриплый голос. — Могу, Себи. Ради кого я затеял эту игру с детективом, как думаешь? Ради нее. Всё все равно сходится к ней. Она это поймет. Переживет и поймет. Может, не сейчас и не завтра, но поймет. Мы оба хотим лучшего для нее, ты же знаешь. Послышались мягкие осторожные шаги уходящего собеседника. — Сумасшедший, — грубый шепот. — Ты только что догадался? — улыбка. Она не видит ее, но может представить. Наглая, широкая и неоспоримо безупречная. Улыбка психопата. Сегодня ночью уже никто не заснет. Себастьян, ушедший в гостиную, всю ночь пролежал с открытыми глазами, неподвижно смотря в потолок и вспоминая, как лежал точно так же без сна в далеком Афганистане, который навсегда изменил его жизнь. Почему-то сейчас в его памяти всплыло лицо давно забытого напарника, с которым он делил кусок хлеба и читал молитвы, переходя через минное поле. Отставной военный не молился с тех самых пор, как Джим посмел бесцеремонно ворваться в его жизнь и перевернуть все устоявшиеся порядки. Вероятно, у полковника теперь другая религия. Беспокойный сон Джима прервался, когда дремота только начала уносить его в мир собственных сумасшедших грез. Кошмары, которые обычно подавляли таблетки и сильные руки Морана, не давали спокойно уйти в глубокий сон, возвращая в мрачную реальность. Его хрупкое на вид тело изгибалось во все стороны, пытаясь найти удобное место на жестком матрасе. Джим ворочался с одной стороны кровати на другую, потеряв счет времени. Он вряд ли когда-нибудь обретет тот покой, к которому стремится все человечество. Джули лежала на кровати, свернувшись калачиком, думая о том, что убеждать себя в невиновности было бы бесполезно. Кровь, в которой она успела испачкать руки, ей никогда не отмыть. Разве что только забыть. Все когда-нибудь забудется, сотрется из памяти, оставляя белое пятно. Когда в один день проснешься и поймешь, что забыл и что не о чем больше думать бессонными ночами. Вздохнешь с облегчением полной грудью с мыслью, что кому-то наверху это все-таки нужно. Девочка поднялась утром, почувствовав кофейный аромат, доносящийся из кухни. — Рад, что ты все же встала, — Моран склонил голову набок и подал кружку чая. Эта интонация была ей знакома. Наигранная жизнерадостность и счастье, которое она и без того не видела на лице отца. — Пап, ты веришь в Бога? — Лия внимательно проследила за реакцией. — Иногда хочется верить, что во всем дерьме в моей жизни виноват не только я один, — первым хрипит снайпер и кидает мимолетный взгляд на Джеймса. — А ты? — девочка повернулась к брюнету, сидящему справа, и сделала глоток горячего чая. — Веришь? — Я верю в себя, дорогая, — он посмотрел сквозь нее. — Верю, что сам могу заставить небо пылать у меня над головой, — слишком самоуверенно и надменно. Иногда Морану кажется, что у Джима этакий «Синдром Бога», хотя от него всегда несло грехом вперемешку с дорогущим одеколоном. Себастьян выучил этот запах наизусть. Каждую его молекулу. Джеймса Мориарти с легкостью можно было бы сравнить с Дьяволом, надевшим маску Творца, и снимающим ее, когда нужно, показывая острые рожки и довольную ухмылку.

* * *

В этот выходной Джим полностью погрузился в работу. Он достал свой толстый блокнот с записями и, перевернув страницу, начал писать на чистом листе непонятные каракули. Моран сидел в своем кресле, привычно наблюдая. Его зоркие светлые глаза внимательно следили за каждым шагом Джима, за каждым поворотом его любопытного носа, за каждым движением кисти. Все они были изящны, будто подготовленные заранее и выученные наизусть для театрального выступления, где сам Мориарти — сценарист и режиссер, набирающий в свой театральный кружок начинающих актеров. Он руководит ими и учит, а когда те начинают плохо играть свои роли — убирает, ставя на окровавленное место другого. Снайпер так до сих пор не может понять, какое место на этой сцене занимает он. Когда багровый занавес откроется, вероятно, он узнает ответ. Джули никогда не мешала им работать. Нарушать хрупкую атмосферу, созданную для рабочего процесса было непозволительно, но в этот раз она рискнула. — Что такое Игра? — никто, даже, пожалуй, сам Джим не ожидал, что отреагирует на столь неожиданный вопрос. Мориарти резко поднял голову, нахмурился и ссутулился, став похожим на ежа, готовым защищаться своими иголками. Обстановка, которая и без разгоряченных слов была напряженной, еще больше распалилась обжигающим огнем. — Это... — он четко продумывал каждое слово. — Это наше будущее, — профессор посмотрел на свои записи, а потом вновь на дочь. Лимит вопросов на сегодня исчерпался, а ответов стало не больше. Когда Джулия проснулась ночью от доносящегося с кухни шума, на старых антикварных часах стрелки показывали половину третьего ночи. Тяжелый предмет с глухим стуком упал на пол, затем послышался звук битого стекла и мужские голоса, из которых можно было разобрать «Виноват только ты...», «Ненавижу» и, на первый взгляд банальное, «Убью». Резкий грохот. Тишина. Голоса утихли, но звенящая тишина продолжала оглушать. Девочка свернулась под одеялом и зажмурилась. Затем выдохнула и села на кровати, кинув взгляд на дверь. Ей надо выйти и проверить, в чем дело. Легкий, почти невесомый шаг — сердце начинает биться с двойной скоростью. Еще один шажок в сторону двери, и металлическая ручка со скрипом поворачивается. Ей страшно увидеть то, что могло произойти там секунду назад. Она боится посмотреть им в глаза, но тем не менее выходит из комнаты и шумно сглатывает, подготавливаясь. Ей надо быть аккуратной в обращении с ними. Лучше молчать. Да, так будет действительно лучше. Три шага за угол, выход на кухню. За сваленным дубовым столом виднеется маленькая черная макушка Джима, а в нос моментально врезается запах крепкого спиртного. На полу разбросаны ножи и валяются осколки разбитых тарелок. Любимая кружка Джули, сделанная на заказ, безвозвратно утеряна в остальных осколках. Бутылка виски с выдержкой еще на пять лет вдребезги разлетелась маленькими стеклянными кристалликами, образовав на полу большую янтарную лужу. Прижавшись к батарее у соседней стены, сидит светловолосый мужчина. Его разорванная хлопковая майка лежит в проходе. (Лия отмечает, что будет лучше выкинуть ее потом). Джим держит в руке осколок от тарелки и смотрит на Себастьяна, не замечая дочку. Мориарти пытается улыбнуться окровавленными губами, чем-то отдаленно напоминая Джокера, плакат которого весит у Джули на стене. У Себастьяна разбит нос, а из правой ноздри стекает тонкий кровавый ручеек. Оба тяжело дышат, нуждаясь в большем количестве кислорода. Вся энергия и возбуждение показались наружу вместе с испариной. Она не хочет смотреть им в глаза, но уже знает, что они блестят, отражая все чувства разом. Девушка молча проходит, переступая осколки босыми ногами. Чувствует, как маленькое стеклышко впивается в тонкую кожу, но терпеливо молчит. Боится сказать хоть слово. Сейчас надо терпеть. Проходит к холодильнику и достает оттуда лед и замороженный горошек, который Джим купил для своего фирменного блюда несколько дней назад. Делает шаг к брюнету и прикладывает лед к его разбитой губе, попутно выбирая большой осколок из руки, чтобы тот не натворил глупостей. Встает на ноги и направляется к батарее, где сидит Басти, все еще так же жадно поглощая взглядом противника. Девочка отдает ему пачку горошка, аккуратно прикладывая к переносице, чтобы отек быстрее прошел. Она рада, что в этот раз не надо ехать в больницу. Периодические разногласия родителей всегда вытекали во что-то подобное, включая в себя крушение дома и драку. Они забывали об этих инцидентах на следующий день, но в памяти Лии они хранились еще очень долго. Джулия молча делает еще несколько мелких шажков к другой стене, где стоит электрическая плита, опускает вниз, садясь на холодный пол, и прижимает дрожащие колени к груди. Закрывает глаза и откидывает голову назад, вслушиваясь в обрывистое дыхание двух мужчин, сидящих рядом. Один — сумасшедший психопат. Другой — профессиональный убийца. И она бы не посмела променять их на кого-то другого. Себастьян первым отводит взгляд, уставившись вдаль, а Джим закрывает глаза, все еще восстанавливая сбивчивое дыхание. Завтра утром уже все будет по-другому, а пока что они будут сидеть здесь, не говоря ни слова. Три человека в их личном, особом и гнетущем аду.