***
В свой лагерь он прибыл с темнотой и, как обещал себе, обмылся в ручье, переоделся и отправился к себе. Завалившись в спальню, он попутно заметил, что Ларин «забавляется с диковиной», мысленно кивнул тому, что Черников всё-таки сдержал слово, и упал на кровать, почти застонав от свежести и тепла. «Спа-а-ать» — отдалось в голове разбойника, и он с радостью поддался бы этой мысли, если бы не слова Дмитрия, разом выбившие весь сон. Внутри разбойника бушевало раздражение и злость, потому он сказал первое, что пришло в голову, закрывая лицо ладонями. И кажется, впервые смог заткнуть графа только словами. Да ещё добиться благодарности. После короткой, но яркой словесной перепалки, Хован упал обратно на кровать от хохота, думая про себя: «И всё-таки план Черникова сработал». Отсмеявшись, он перевязал графу верёвку, «попросил» Ларина расстелить постель и пошёл к своему стратегу. Черников, как всегда в это время, был у костра вместе с женой и пел, бренча на лютне. Увидев Главу, он кивнул на бревно, мол «садись с нами», но тот тут же покачал головой и взглядом показал на лес. Лысый усмехнулся и, закончив песню, отдал инструмент Настасье, а сам пошёл вслед за главарём в гущу. Дойдя достаточно далеко, Хован развернулся и выдал одну фразу: — Ты был прав. Черников состроил удивленное лицо: — В чём именно? — И в том, и в другом. В городе действительно есть какой-то разбойничий отряд, правда управляет им какой-то нарцисс. И Уткин действительно поблагодарил меня за диковинку, правда после этого послал. — Первое уже не новость. Мне об этом Кузьма ещё днём сказал. Я думал, ты хотя бы узнал, как его кличка, или где они примерно обитают. А второе… ну, «голубая кровь» очень предсказуема, если тебе не заливает глаза ненависть и ярость, — лысый с намёком посмотрел в глаза друга. — Кхм… ты на что намекаешь? — взгляд Хована тут же зажёгся огнём гнева. — А ты хоть раз пробовал не злясь, спокойно, трезвым в обоих смыслах взглядом посмотреть на Ларина? Не как на врага или своего раба, а как на личность и человека. Если попробуешь, то сразу поймёшь всю его сущность. Главарь разбойников застыл, уставившись на друга. «А ведь он прав. С самого первого дня я воспринимал Уткина, как… Уткина, а не как Дмитрия Ларина» — закаменела в голове Главы мысль. — Ладно, мне пора идти. Подумай над моими словами, — Черников хлопнул главаря по плечу и ушёл обратно к костру. Всю дорогу до дома Хован шёл, не разбирая дороги. Слова стратега действительно застыли в его голове, и он никак не мог раздробить этот блок. В конце концов, он решил просто подумать об этом завтра утром. А сейчас хотелось забыться сном. Усталость была и физическая, и моральная. Опротивело всё и все. Вернувшись в спальню, он посмотрел сначала на расстеленную постель, затем на смирно сидящего у стены и поющего на французском Дмитрия. Бросив что-то ехидное в сторону графа, он не глядя откинул одеяло, лёг на постель и… почувствовал как намокает его одежда и бельё. За секунды смекнув, что происходит, разбойник подскочил с характерными словами и посмотрел на пятно от вина, которое уже впиталось в простыню, одеяло и одежду самого Главы. Хован в одно мгновение сообразил, кто это сделал, и исступление стало наполнять его изнутри. «И как эту мразь можно воспринимать как человека?!» — думал главарь бандитов, пока его разум охватывало озорство вперемешку с яростью. Он медленно приблизился к Ларину и присел около него. Внутри него бушевал такой ураган эмоций и мыслей, что он смог понять лишь одно: ему это нравится. Нравятся зелёно-карие глаза, наполненные ненавистью и остервенением; нравятся тонкие губы, сжатые в линию; нравятся всклоченные тёмно-русые волосы. Ему нравится Ларин. Именно не Уткин, а Дмитрий Ларин. Так что стратег ошибался: он видит в этой «бляди» человека и этот человек ему нравится…«Что, блядь, за мысли?» — волной гнева хлестнула в голову мысль, и Хован со всей силой толкнул Дмитрия на кровать, в то самое место, где было пятно. Рассказав «Уткину» о планах на его сегодняшнюю ночь, он пошёл к дубовому шкафу, переоделся в подштанники и лёг на постель. С минуту смотря на худое тело графа под простынёй, разбойник накрыл рукой тело Дмитрия, шепча какой-то оправдательный бред. Глубоко вдохнув, Хован почувствовал едкий запах пота и пыли. Обещая себе вслух устранить и заменить этот запах другим, Глава поймал острый локоть пленника, сжал руку ещё крепче и потихоньку уснул с одной только мыслью: «Я его выебу. И так, что он будет молить о продолжении».***
Следующий день начался с ощущения лезвия у горла. Довольно странного и непривычного ощущения, но пробуждающего в одну секунду. Главарь бандитов распахнул глаза и увидел, что его бёдра оседлал Ларин, который теперь держал нож Хована у горла и смотрел тому прямо в глаза. И единственный вопрос, который возник у Главы: «Почему он не убил меня сразу?». Заметив, что мужчина проснулся, Дмитрий как-то криво улыбнулся и прошептал: — Доброе утро. Как спалось? — Кхм… хорошо спалось, пока ты не решил воспользоваться моим ножом, — Хован перевёл взгляд с лица Дмитрия на его руку. — И кстати, не советовал бы я тебе этого делать ещё раз. — Почему это? — Потому что, Уткин, когда держишь нож, нужно держать его крепче, — прошипел разбойник и, воспользовавшись замешательством графа, резким движением убрал лезвие от своего горла, перехватил тело Ларина и поменялся с ним местами в одно мгновение. И теперь, сидя на худом теле Ларина, держа руки над головой графа и смотря в глаза цвета древесной коры, Глава вдруг усмехнулся и нагнулся к лицу Дмитрия: — Сейчас, блядь, ты выполнишь план, заданный тебе вчера, — увидев вопросительный взгляд, Хован «мило» улыбнулся и уточнил, шепча на ухо. — Я отведу тебя к ручью, ты ополоснешься, переоденешься и придёшь обратно в дом, как послушная сука. Если выкинешь хоть что-то или попытаешься сбежать, то обратно поковыляешь, сверкая своим бледным телом без одежды. Ты меня понял? Всё время разговора глаза Ларина источали волны ненависти, но спустя секунды он кивнул и, когда его руки освободили, просто опустил их вдоль тела. — Вот почему бы не вести себя так всегда? — возмутился разбойник с всё ещё широкой улыбкой. — Проблем бы не было. Пока Хован одевался, связывал руки пленника и выводил того сначала из комнаты, а затем и из дома, граф молчал и двигался лишь когда его куда-то тянули. «Что это с ним?» — мелькнула мысль у разбойника, но тут же ушла, так как началось самое интересное. За то время, что Ларин жил в его доме, жители лагеря слегка подзабыли о графе и теперь с ярым любопытством рассматривали пленника. Ощущение было такое, будто на городскую площадь привели диковинного зверька. Однако больше удовольствия доставляло то, что раны Дмитрия всё ещё сияли на бледной коже, и Хован вдруг осознал, что сдержал своё слово: каждый понял, что это собственность. «И теперь никто не попытается забрать его у меня» — мысленно закончил главарь, почти не осознавая, как звучат эти слова. Подойдя к ручью, Хован привязал пленника и послал за одеждой мальчишку. Подумав, он поставил людей вокруг с приказом никого не подпускать и самим держаться на своих местах. Затем разбойник развязал руки Дмитрия и с ухмылкой кивнул на воду: — Давай, Уткин. Покажи, как умеешь плавать и нырять лапками вверх, — Глава сел на камень и спокойно откинулся на руки. — Я жду. Граф смерил его колким взглядом, который мог бы вскрыть разбойнику горло, однако не был настолько материален. Конечно же, он понял намёк: мыться ему придётся нагим и прямо перед своим врагом. Но выбора не было, потому он снял единственное, что скрывало его наготу — льняные подштанники — и, закрыв глаза, зашёл в воду. Дальше по-настоящему спокойно сидеть на камне Хован не смог. Потому что «мокрая блядь с худощавым телом» оказалась довольно неплоха. Ведь последний раз он видел Ларина обнажённым в ту самую ночь, и ассоциация сама пришла на ум. Хотя, кроме этого было ещё три причины не отрывать взгляда от мужчины. Во-первых: волосы Дмитрия сейчас были убраны назад, и он вновь стал похож на правителя и аристократа. Во-вторых: когда с тела графа ушла вся грязь и засохшая кровь, «нательная картина» стала ещё более великолепной. В-третьих: сейчас Ларин выглядел умиротворённым и от него веяло наслаждением и спокойствием. И последнее заставило разбойника задуматься вновь над задачей сделать так, чтобы пленнику понравилась близость с Главой. «У меня есть идея…, но для этого нужна подготовка» — понял Хован. — И долго ты будешь глазеть на меня? — раздался недовольный голос, заставивший разбойника очнуться от своих мыслей. Оказалось, что граф уже вышел из воды и сейчас смотрел на главаря бандитов с непонятной усмешкой. — А что, замёрз, Уткин? — тут же нацепил усмешку Хован, поднимаясь с камня. — Да нет, что ты! — развёл руками Дмитрий. — Просто так стою тут и жду пока «Великий и Ужасный Глава» даст мне одежду. Разбойник ещё раз показательно пристально осмотрел пленника, задержавшись ниже пояса, а затем, поняв, что впервые видит Ларина смущённым, встал с камня и подошёл к мужчине: — А может, Его Светлость пойдёт так? — с широкой улыбкой спросил главарь бандитов. — А может, ты пойдёшь нахуй? — скопировав улыбку, ответил Дмитрий. — Ты не сильно наглеешь, Уткин? — прорычал Глава, угрожающе приближаясь ещё ближе. — Не сильно, Хован, — оскалился граф. На секунды воздух между ними превратился в грозу. В эти секунды каждый понял что-то своё, в чём никогда не признается. И за эти секунды главарь разбойников окончательно понял — он сделает так, что Ларин будет стонать от удовольствия и наслаждения, выгибаясь дугой и крича в экстазе, а его карие глаза заполнит чёрный омут. Вдруг сзади раздался непонятный звук и, когда мужчины обернулись, увидели мальчика, в чьих руках ворох одежды, а глаза размером с блюдца. Мальчишку можно было понять: его предводитель стоит в жалких сантиметрах от голого пленника, и они не отрывают друг от друга взгляда, метая молнии. Но он быстро очнулся, положил вещи на камень и убежал. А вслед за ним раздался громкий смех. — Похоже, мы испортили парнишке психику, — отсмеявшись, сказал Хован. — Во-первых: не мы, а ты, — начал Ларин, подходя к вещам и беря шерстяные штаны. — Во-вторых: она у него давно испорчена — этот ребёнок с рождения видит убийства и кровь, — граф надел штаны и завязал вокруг верёвку. — И в-третьих: он наверняка видел и других твоих любовников, — Дмитрий бросил последнюю фразу с пронзительным взглядом. Разбойник тут же поднялся с места и медленно подошёл к графу, отчего-то довольно улыбаясь. — Ты что, ревнуешь, Уткин? Ларин лишь хмыкнул и, будто бы не услышав вопрос, стал натягивать рубашку. Ховану такой исход не понравился, и он тихонько взял с камня верёвку. Дождавшись, пока мужчина оденется и наденет мягкие ботинки, главарь разбойников быстрым и отточенным движением заломил Дмитрию руки и затем связал их по локтям. Граф от таких действий только сдавленно захрипел и лишь мгновение спустя понял, что произошло. — Ты не ответил на вопрос, — прошипел Глава, наклоняясь к уху пленника. Тот тяжело дышал и сопел, но молчал. Ответ и так был ясен, хотя граф никогда не скажет его вслух. — Ты не беспокойся, Дима, — разбойник выделил имя голосом, во всю усмехаясь. — Такой бляди, как ты, у меня никогда не было. Толкнув Ларина вперёд, тем самым заставляя идти, Хован повёл пленника обратно через весь лагерь. Теперь люди смотрели на Дмитрия по-другому: более спокойно, даже с долей сочувствия. Здесь среди толпы нашёлся и тот мальчик, стоящий в кучке ребят и что-то яро им рассказывающий, а когда предводитель и пленник прошли мимо, детвора начала обсуждать ещё громче, показывая пальцем на графа. Смотреть на непонимающие лицо «Уткина» было одно удовольствие для Хована. Ведь Ларин даже не понял, что за ритуал совершил Глава бандитов. А всё было просто. Здесь, в его лагере, жили люди, верующие в обряд «Перерождения». По нему считалось, что любого человека можно сделать другим, но если он полностью пройдёт обряд. Его проходит каждый, пришедший в лагерь и заявивший, что хочет стать разбойником. Суть ритуала была в следующем: человек в своей старой одежде (крестьянина, слуги или дворянина) идёт через весь лагерь к ручью, там полностью нагой моется и надевает одежду разбойника с атрибутами того, кем хочет быть: стратег, головорез или разведчик. Затем он оставляет старую одежду на берегу и вновь идёт через весь лагерь, чтобы подойти к главарю и назвать своё новое имя, а точнее кличку. С этого момента он другой человек, и никто не смеет напомнить ему, кем он был раньше. И теперь, сам того не поняв, это сделал Ларин. Вот только он стал не разбойником, а кое-кем другим. Ведь действительно многое зависит от того, какую одежду и с какой вышивкой ты наденешь после омывания. А у Дмитрия были штаны из нарядов личных слуг и полупрозрачная рубаха с красной вышивкой, снятая с одной шлюхи. И теперь, идущий по лагерю, на привязи, в одежде слуги и шлюхи, Ларин переставал быть Лариным. Он становился слугой и шлюхой главаря шайки по кличке Уткин. С этими мыслями, Хован подвёл Ларина к середине небольшой площадки, развязал руки и выставил перед толпой. В ясных глазах Дмитрия было удивление, непонимание и даже секундный испуг. Ему бы стоило объяснить в чём тут дело, но наблюдать за растерянным графом было великолепно. «Почти так же, как трахать его» — подумал главарь, и эта мысль не поспешила покидать его голову. Обернувшись к толпе, Хован поднял руки и привычной широкой улыбкой начал: — Сегодня мы собрались здесь, чтобы совершить старинный ритуал «Перерождения». Сегодня его почти завершил граф Дмитрий Ларин, который, как вы знаете является моей… моим рабом, — в толпе раздались понимающие смешки, сам пленник скривил губы в попытке усмехнуться, а Хован продолжил. — Сегодня он перестал им быть. Как вы видите по одежде и вышивке, с сегодняшнего дня граф Ларин является моим слугой и моей шлюхой. Ему осталось лишь назвать своё новое имя. Глава вновь столкнулся с уничтожительным взглядом, хмыкнул и, наклонившись, прошептал: — Если не скажешь сейчас, что твоё новое имя — Уткин, — на эту ночь станешь не моей шлюхой, а вон тех троих, — разбойник показал на трёх вандалов, пожирающих Дмитрия жадным взглядом. Ларин посмотрел в их сторону, затем в серые глаза главаря, и, глубоко вздохнув, развернулся лицом к людям и громко заявил: — Моё новое имя — Уткин. Хован удовлетворенно кивнул, крикнул издевательское: «Да будет так» и увёл «Уткина» к себе домой. В этот раз тот шёл без верёвки и, судя по лицу, вряд ли не задумывался над этим. Когда они пришли в спальню главаря, Ларин молча взял укулеле, сел у стены и стал играть спокойный мотив. Глава хотел что-нибудь съязвить, но решил, что на сегодня с пленника хватит, потому сходил вниз за едой и вином, чтобы расслабиться перед тем, что хотел осуществить. А когда вернулся, Дмитрий вновь сломал все его планы. Пленник уснул у стены, просто-напросто отключившись. Он даже не выпустил инструмент из рук, и в первую минуту разбойнику показалось, что граф лишь прервался и сейчас начнёт играть дальше. «Ладно, Уткин. Твоё перевоспитание потерпит до завтра» — думал Глава, убирая укулеле на стол и поднимая Дмитрия на руки, чтобы положить на кровать. Тот даже не пошевелился, лишь выпустил струю горячего воздуха в шею главаря так, что у того всё тело покрылось мурашками. Положив худое тело на чистую простыню, Хован стал медленно раздевать графа. Сначала он растянул ворот рубахи, стянул её через голову и кинул на стул. Затем развязал верёвку на штанах, стащил их с довольно крепких ног и бросил туда же. Обнажённое тело Дмитрия вновь предстало перед главарём, и желание отдалось внутри разбойника колокольным звоном, но будить пленника не хотелось, тем более, это было бы сложно. Граф уснул очень крепко — видимо, вымотанный этим днём. И теперь прямые русые волосы вновь разметались по подушке, грудь мерно поднималась и опускалась, а пальцы перестали напоминать черных пауков. Это вновь был тихий и спокойный Дмитрий, которого не хочется убить или изнасиловать. Хочется чего-то другого… Но чего — Хован так и не понял, потому убрал эти мысли в сундук «Подумать позже», разделся сам, залез под одеяло и уснул, на автомате накрывая Ларина своей рукой. Последней мысли не было — в лагере нависла тишина мира и не хотелось её нарушать даже мыслями.