Revenge/Возмездие

Обратная дорога от дома Кюхёна до отеля тоже практически стерлась из памяти Хёкджэ, единственное, что он запомнил, – это то, как он дрожащими пальцами с третьей попытки все-таки правильно ввел пин-код своей новой кредитки, чтобы рассчитаться за целый пакет алкоголя, и как он открыл одну из бутылок прямо в такси, а пожилой дядюшка совсем как маленького отчитал его, но… Хёкджэ уже было плевать на все эти правила приличия, мораль и общественное порицание, да и… честно говоря, ему уже вообще было плевать на всех и вся в этом безумном мире, ведь в нем не осталось никого, совершенно никого, кому был бы нужен Хёкджэ и кто был бы нужен ему. Да уж. Просто идеальное завершение всего, что он сделал. Даже и не поспоришь. И ради этого он и старался? Кажется, да. Внезапно Хёкджэ стало смешно. Хихикая и что-то невнятно бормоча себе под нос, он, звеня бутылками в совершенно дурацком супермаркетном пакете, ввалился в свой номер, едва-едва вписавшись в дверной проем и чуть не раздавив лежащую на пороге и ждущую хозяина Чоко, которая в этот раз получила лишь недовольный пшик от Хёкджэ и, гневно сверкнув на снова пьяного в стельку хозяина, гордо удалилась под кровать – от греха подальше, а то мало ли что может взбрести в голову этому порою очень странному человеку именно сейчас. «Тебе никто, кроме тебя самого, твой мести и чертовой собачонки, и не нужен!» «Ты убил Донхэ… Да, Хёкджэ, молодец, ты сделал это!» Эти слова Кюхёна до сих пор гулким эхом звенели в голове Хёкджэ, заставляя его мучительно кривиться и жалеть о том, что в такие чертовски ненужные моменты его память работает слишком хорошо, услужливо сохраняя каждое слово, каждый жест и каждую интонацию. Вот и этот разговор с Кюхёном… В отличие от дороги домой, Хёкджэ прекрасно помнил его. До последнего слова. И… до последнего слова был согласен с Кюхёном. По крайней мере в том, что в случившемся с Донхэ виноват он. И только он. И что он действительно недостоин не то что его любви, но и того, чтобы даже просто произнести вслух его имя. И зачем он только вообще втянул этого ребенка во все это? Зачем закрутил этот совершенно ненужный роман, хотя прекрасно знал, нет, просто предчувствовал, что ничем хорошим он не закончится? Просто не может закончиться и… не закончился. Зачем он влюбил этого мальчишку в себя? Но… самое главное – зачем он позволил себе влюбиться в него? Ведь он всегда так гордился и так кичился своей натренированной выдержкой и самообладанием, и вот… Скривив губы в горькой ухмылке, Хёкджэ снова приложился к стремительно пустеющей бутылке, но практически тут же отставил ее в сторону, пораженный внезапным озарением, вдруг снизошедшим на него. Ну конечно же! И как он только не додумался до этого раньше! Кажется, сейчас, когда ничего уже нельзя изменить и исправить, это было самым лучшим решением. Для него. И для всех. Но сначала… сначала он должен был попросить прощения. У Кюхёна. И у Донхэ. Да, пусть это было совершенно глупо и малодушно, но... Хёкджэ нужно было сказать это вслух. Хотя бы раз. Чтобы хотя бы немного облегчить свою душу, пусть он и прекрасно знал, что в любом случае будет долго и мучительно гореть в аду, но все-таки… Это совершенно внезапно пришедшее озарение и так же внезапно принятое решение вдруг подарили Хёкджэ то странное облегчение, что он так долго и так отчаянно ждал и искал, но… так и не смог найти. И вот… Значило ли это, что он все делает правильно? Хёкджэ не знал. Абсолютно. Но, кажется, у него просто не было выбора. Сейчас. Да и вообще никогда. И ему уже не нужны были никакие бесполезные цели и чертовы планы, чтобы найти этот проклятый смысл для своей никчемной жизни, и поводы, чтобы еще пару дней провлачить свое до невозможности жалкое существование. Хёкджэ уже вообще ничего не нужно было в этой жизни. Разве что прощение человека, который уже не мог дать его Хёкджэ. Да даже если бы и мог… то Хёкджэ был его недостоин. И точка. Просто недостоин. Как и всей этой жизни. И у него был сейчас лишь один путь, и как бы старательно он ни уклонялся от него, но… рано или поздно он все равно бы настиг его. И хорошо, что это случилось именно сейчас, а не спустя пару лет этой пытки под названием «подобие жизни». Хотя… Хёкджэ всегда был умным мальчиком и все равно бы рано или поздно догадался, что ему нужно сделать, чтобы поставить большую и жирную точку на всем произошедшем. И на самом себе. Как это сделала Айрин, которой понадобилось чуть больше времени, чтобы понять, осознать и принять эту жуткую правду. Реальности, в сети которой они загнали себя сами. И только сами. И сколько бы оправданий они бы ни придумали, кого бы ни винили во всем этом, но… в глубине души все они знали, что у их мести и у них самих всего лишь один, такой красивый, такой логичный и такой гармоничный финал. Впервые за много дней чувствуя себя по-настоящему спокойно и почти хорошо (в сравнении с тем, как он чувствовал себя в последние пару месяцев), едва-едва стоящий на ногах парень неторопливо достал из дорожной сумки разряженный пистолет и пять обойм к нему и совершенно не дрогнувшими руками зарядил его, а затем, на автомате поставив на предохранитель, убрал за пояс джинсов, пряча торчащую рукоятку под полами немного измятого слишком дорогого и слишком брендового пиджака, который был очень даже неплох для погребального костюма. Добродушно усмехнувшись собственным мыслям, Хёкджэ нашел лежащую на низком столике у входа, рядом с телефоном, белоснежную бумагу с золотистыми вензелями отеля и золотой «паркер», приготовленный специально для постояльца президентского люкса, и, присев на корточки, аккуратным каллиграфическим почерком оставил небольшое послание и двести долларов тому, кто придет завтра убираться в номере, попросив передать свои вещи и скулящую откуда-то из-под кровати и наотрез отказывающую вылезать оттуда Чоко Кюхёну, не забыв приписать домашний адрес мужчины. В чем, в чем, а в том, что этот ехидный ублюдок не бросит его принцессу, как бы он ни злился и ни пыжился, Хёкджэ был уверен. На всякий случай заказав для Чоко еды на ночь, Хёкджэ распечатал еще одну бутылку водки и практически залпом, совершенно не чувствуя вкуса и эффекта, осушил ее. И уже собирался было открыть еще одну, но его прервал стук горничной, принесшей ужин для принцессы. Одарив ошалевшую девушку двумя сотнями долларов на чай, Хёкджэ попытался выманить из-под кровати глухо рычащую принцессу, но, кажется, та, как и Кюхён, больше не желала его видеть. Ну и к черту и ее тоже! Затолкнув под кровать миску с кормом, Хёкджэ сделал еще пару глотков водки, которую его желудок наотрез отказался принимать, заставив своего обладателя непозволительно ловко и быстро для человека с таким градусом алкоголя в крови вскочить с места и ринуться в туалет. Поделившись с унитазом из черного мрамора остатками самолетного то ли слишком позднего ужина, то ли слишком раненного завтрака, а также всей имеющейся в организме желчью и, кажется, даже частично внутренними органами, Хёкджэ с мучительным стоном уселся прямо на пол в туалете, чувствуя, как его начинает бить мелкая дрожь, и подумал о том, что ему, кажется, пора завязывать с алкоголем. Так же, как и с этой чертовой жизнью. Хотя… он же и так собирается это сделать. Эта мысль показалась ему неожиданно смешной, и Хёкджэ позволил себе рассмеяться. Немного истерично и громко, так, что у него от этого мерзкого хохота неприятно зазвенело в ушах, вот только почему-то ему было совсем не весело сейчас, сколько бы он ни старался выдавливать из себя этот наигранный и какой-то не слишком человеческий хохот. Решив, что ему пора завязывать и с этим, Хёкджэ осторожно поднялся с пола и, поморщившись от мерзкого привкуса собственной рвоты и желчи во рту, подумал, что если умирать, то хотя бы со свежим дыханием и приятным привкусом во рту, к тому же Донхэ вряд ли бы понравилось, если бы он притащился к нему просить прощения в таком плачевном виде, поэтому следующим пунктом программы стали еще четыре огромных, последних на сегодня глотка водки из уже початой бутылки, которые должны были помочь побороть Хёкджэ эту дьявольскую дрожь, но, увы... алкоголь уже потерял на него всякое действие. Тихонько выругавшись сквозь зубы, Хёкджэ отправился в ванную, чтобы почистить зубы и постараться привести себя хотя бы в какое-то подобие приличного вида, но вряд ли уже хоть что-то могло очеловечить это заросшее красноглазое чудовище, глядящее на него из зеркала и не представляющее из себя даже жалкое подобие человека, поэтому, почистив зубы и кое-как пригладив торчащие во все стороны волосы, Хёкджэ вызвал такси и, улегшись на живот на пол и послав вновь зарычавшей на него из-под кровати Чоко прощальный воздушный поцелуй, поднялся с пола и спустился вниз, совершенно не обращая внимания на косые взгляды, которые кидали на него его случайные соседи по лифту, и обеспокоенный голос девушки-администратора, которую Хёкджэ попросил, если он вдруг не вернется до утра, покормить Чоко и прочитать записку, лежащую на столике у входа, и лишь затем спокойной, почти степенной, пусть и немного петляющей походкой вышел из отеля и сел в уже ждущее его такси, продиктовав улыбчивому молодому европейцу адрес Кюхёна. Игнорируя все попытки таксиста начать разговор, Хёкджэ апатично размышлял о том, что, будь его воля, он бы ни за что сейчас не поехал бы к Кюхёну. Особенно второй раз за день. Особенно после его утренней просьбы, но… Хёкджэ нужно было узнать, где похоронен Донхэ. Нечеловечески нужно. И Кюхён был сейчас его единственным вариантом. Мысль о том, что можно было бы поискать эту информацию в Интернете, позвонить Сонмину или Юнхо, даже не пришла в его неожиданно ставшую трезвой голову. Да и к тому же Хёкджэ не мешало бы извиниться и перед ним. Так что… это сейчас казалось ему самым идеальным вариантом. Как и то, что он заранее озаботился своим завещанием и сейчас ему не нужно было тратить время на все эти глупости. В этот раз дорога до дома Кюхёна тянулась удивительно долго, и Хёкджэ отчетливо запомнил ее, каждую деталь уже начавшего окрашиваться в вечерние тона пригорода: спешащие с работы домой люди, непривычно активные уличные торговцы, зазывающие к себе людей, потихоньку начавшие включаться вечерние фонари и яркие ночные вывески кафе и магазинов. Хёкджэ жадно рассматривал любую мелочь, отчаянно пытаясь запомнить все, что ему сегодня удалось увидеть, и лишь один раз он позволил себе закрыть глаза – в тот самый момент, когда они проезжали мимо владений семейства Ли, от которых теперь осталось только мрачное пепелище, до сих пор по периметру обтянутое кислотно-желтой полицейской пленкой, и мимо своего дома, рядом с которым была вбита ярко-красная табличка с надписью «Продается» и номером телефона риелтора, как и, впрочем, у большинства домов рядом с этим проклятым местом, ведь никто не хотел жить там, где было убито ТАКОЕ количество человек. Оказавшись возле дома Кюхёна, Хёкджэ неторопливо расплатился с таксистом и, чувствуя странную внутреннюю дрожь, медленным шагом на ватных и все еще не слишком хорошо слушающихся его ногах отправился к дому, первый этаж которого был залит ярким светом, жадно глотая прохладный осенний воздух и пытаясь собраться с духом, чтобы все-таки сказать Кюхёну то, что он так сильно хотел сказать ему. Попросить у него прощения и поблагодарить за все, что он сделал для его отца, для самого Хёкджэ и… для Донхэ. Но Хёкджэ сам с легкостью перечеркнул все это и теперь прекрасно понимал, что его слова… вряд ли они будут хоть что-то значить для Кюхёна, но попробовать… попробовать однозначно стоило. И обязательно узнать, где был похоронен Донхэ. Хотя… скорее всего, конечно же, на фамильном кладбище семейства Ли, ведь, как ни крути, а все считали его полноправным членом этого семейства, даже не представляя, что на самом деле уж кто-кто, а Донхэ точно не был истинным представителем этого семейства, а, скорее, их полной противоположностью. Несчастной белой вороной даже среди родных близких… Бедный ребенок, у которого теперь мог появиться вполне реальный шанс на счастливое будущее, если бы… если бы Хёкджэ не лишил его этого самого шанса, будь он проклят, этот чертов Ли Хёкджэ и его возмездие! Закусив губу, Хёкджэ отчаянно замотал головой, пытаясь отогнать от себя эти совершенно неуместные сейчас мысли, и собрался уже было потянуться рукой к дверному замку, когда заметил, что входные двери услужливо, словно приглашая его, открыты, и Хёкджэ даже, не задумываясь, что хозяин дома может быть, в общем-то, сейчас занят чем-то совершенно неуместным и вовсе не ждет его, шагнул в ярко освещенную прихожую, подслеповато щурясь и оглядываясь по сторонам. И, никого не обнаружив в прихожей, отправился на кухню, тоже ярко освещенную и… совершенно пустую, а затем, так же молча, осторожно и бесшумно, так, словно не хотел быть обнаруженным раньше времени, практически прокрался в просторную гостиную, по-прежнему обставленную в стиле хай-тек, и едва не задохнулся то ли от ужаса, то ли от изумления, увидев, КТО, вальяжно рассевшись на огромном белоснежном кожаном диване, встречает его полным холодной насмешки и обжигающего холода взглядом. Словно он специально сидел здесь и ждал его. Все это время. Ровно два месяца и девять дней.