Revenge/Возмездие

– Я так понимаю, что тебя можно поздравить с удачным завершением первого этапа твоей великой и ужасной мсти? Так быстро и так изящно развалить компанию и довести ее руководителя для инфаркта не смог бы даже я, – голос Кюхёна в трубке буквально сочился полным злорадного удовлетворения сарказмом. – Рано поздравлять: я еще не закончил, – раздраженно бросил в трубку Хёкджэ, окидывая взглядом уже пустую в такой час больничную парковку и думая о том, что каким Кан Минхо был слабаком и трусом, таким и остался. Свалиться с инфарктом лишь от того, что твоя компания разорилась? Хёкджэ даже не надеялся, что эта лицемерная сволочь настолько сильно упростит ему задачу, хотя… Хёкджэ было даже немного жаль, что этот корыстный ублюдок отделался так просто. Он бы с удовольствием еще помучил его и заставил страдать так же сильно, как когда-то страдал отец, но… – В каком смысле рано? Насколько я помню, ты же планировал развалить KMS-Consulting так, чтобы даже падальщикам нечего было подбирать, и, судя по новостям, дела обстоят именно так. Сегодня прошел неофициальный слушок от официальных источников, что на следующей неделе компанию выставят на государственные торги по бросовой цене, чтобы хотя бы частично погасить взыскания кредиторов, а все остальные долги будут взысканы лично с Кан Минхо, разве ты так жаждал не этого? – со смешком уточнил Кюхён, заставляя Хёкджэ скривиться еще сильнее и откинуться на спинку водительского сиденья неприметной черной KIA, которую он всегда предпочитал всем эти дорогим моделям авто, буквально кричащим о количестве нулей, приписанных к твоему личному счету. По-хорошему ему нужно было бы выбраться сейчас из своей машины и закончить то, ради чего он сюда приехал, но пока у Хёкджэ не было сил, и разговор с Кюхёном был отличной причиной для небольшого промедления. Он и не думал, что решиться впервые собственноручно оборвать чью-то жизнь будет настолько сложно, пусть это всего лишь жизнь никчемного дельца, который задолжал Хёкджэ и его семье слишком много, но… он все равно сделает это. Должен. Своими руками отомстить за смерть своих родителей тому, кто был по-настоящему виновен в этом. И никакие минутные сомнения и приступы совершенно ненужной нерешительности не смогут остановить его. – Не совсем, – пробормотал парень, изо всех сил стискивая зубы. Разорить компанию и лишить средств к существованию – это, конечно, хорошо, но для Кан Минхо у Хёкджэ были еще более губительные и более личные счеты, чем для его построенного на чужом горе бизнеса. – Что значит «не совсем»? Ты же не собираешься?.. – озаренный внезапной догадкой, едва не подавился собственным вдохом Кюхён, даже не подозревавший, что когда Хёкджэ говорил, что он готов пойти на все, чтобы отомстить за свою семью и своих родителей, то он действительно имел в виду ВСЕ. Абсолютно все, что только можно представить и сделать. – Он заплатил еще не всю цену, – на губах Хёкджэ сама собой заиграла усмешка, вместе с этими словами словно возвращая ему силы и уверенность в правильности того, что он собирается сделать. И с чего у Хёкджэ вдруг вообще взялись эти сомнения и эта нерешительность? Кан Минхо был одним из тех, кто без сожаления и зазрений совести уничтожил его родителей, и теперь… теперь Хёкджэ точно так же уничтожит его. Все до предельного честно и соответствует главному закону Вселенной о том, что у каждого действия должно быть равной ему силы противодействие. И только так. – Еще не всю цену? Хёкджэ, ты же не собираешься сделать то, о чем я сейчас подумал?.. – начал было Кюхён, но Хёкджэ, в голосе которого звенел лед, спокойно перебил его: – Я еще не научился читать твои мысли, – усмехнулся парень. – Но по-хорошему… тебе вообще лучше не думать об этом и не делать лишних выводов, которые могут отяготить твою и без того слишком чувствительную совесть. Все, что я делаю и собираюсь делать, – абсолютно не твое дело, поэтому… просто расслабься и получай удовольствие, – не сдержался от сарказма Хёкджэ и, не став дожидаться ответа Кюхёна, сбросил вызов, а затем просто взял и выключил телефон, отбрасывая его на пассажирское сиденье и делая глубокий вдох: сегодняшним вечером, хотя вернее будет сказать – ночью, никто и ничто не должны отвлекать его от самого сладкого, самого важного и самого долгожданного заключительного штриха в первом этапе его возмездия. Сделав еще пару глубоких вдохов, Хёкджэ выбрался из машины и, пискнув брелком сигнализации, быстрым шагом, гулким эхом отдающимся по почти пустой парковке, отправился к лифтам. Ему явно не стоило светиться в больничной приемной лишний раз, поэтому он сразу нажал кнопку нужного этажа и, с виноватой улыбкой и десятидолларовой купюрой выпросив у дежурной сестры белый халат и бахилы, уже через пять минут стоял возле дверей нужной ему палаты в отделении реанимации, которую, к удивлению Хёкджэ, даже никто не охранял, хотя… вряд ли теперь семья Кан Минхо могла позволить себе подобную роскошь, и даже эта клиника, честно говоря, была им не по карману, но тем не менее мужчина, все еще пребывающий без сознания и целиком и полностью зависящий от аппаратов, поддерживающих его жизнь, лежал здесь, вернее, доживал свои последние часы. В отнюдь не гордом одиночестве, ведь даже примерная и любящая дочь не слишком-то торопилась навестить своего обанкротившегося и находящегося на грани жизни и смерти отца. – Ну привет, Кан Минхо, – тихо поздоровался, входя в палату, Хёкджэ и, осторожно закрыв за собой двери, приблизился к больничной койке, на которой лежал едва лишь напоминающий тень самого себя, когда-то красивый и успешный мужчина, теперь абсолютно раздавленный, никому не нужный и потерянный – и все это лишь благодаря одному человеку. Хёкджэ. От осознания этого Хёкджэ хотелось смеяться. Громко, долго и со вкусом, но… вряд ли подобное слишком уместно в больничных стенах, поэтому все, что он позволил себе, – совершенно искреннюю, абсолютно безмятежную и полную счастья улыбку. – Я пришел передать тебе привет от моего отца, Ли Джинхёка. Ты еще помнишь его? Тот, кого ты предал и продал, дай мне вспомнить точную сумму… – Хёкджэ наигранно нахмурился, делая вид, что он задумался. – Кажется, за 700 миллионов 583 тысячи и 22 доллара? Столько же тебе заплатил Юнсу за то, чтобы ты прикрыл его зад и дал ложные показания в суде, да? – усмехнулся Хёкджэ, хотя эта усмешка намного больше была похожа на гримасу боли, начинающую скручивать его не только снаружи, но и изнутри. – Вот, оказывается, сколько на самом деле стоит совесть и чужая жизнь, да, Минхо? Но ты же не остановился на этом. Тебе все было мало. Я не буду спрашивать, как тебе удалось оторвать себе такой большой кусок от компании отца: я это и так прекрасно знаю, но вот что я скажу тебе… – скривился Хёкджэ, делая над собой мучительное усилие: – Все получают по заслугам. И ты в том числе. Я сделаю все – ты слышишь? – абсолютно все, чтобы остатки твоего имущества разодрали кредиторы и чтобы твоя доченька до конца жизни просила милостыню на улице, проклиная своего отца. Где она, твоя любимая дочь, надежда и опора? Почему ее сейчас нет с тобой? Где все твои друзья и прихлебалы? Почему ты здесь сейчас один и никто не может защитить тебя от меня? – эти слова Хёкджэ прошептал на ухо мужчине, склонившись так низко над ним, что его ноздри щекотал запах все еще не выветрившегося дорогого, пахнущего чем-то пряно-сладким одеколона, смешавшегося с острым запахом болезни, больницы, лекарств и все еще живого, но уже медленно умирающего, клеточка за клеточкой, секунда за секундой тела – Хёкджэ с наслаждением вдохнул этот букет ароматов, который еще надолго останется в его памяти, ведь именно так пахнет его первая победа. – Удивительно, но здесь только ты и я. И ты же знаешь, зачем я пришел, Кан Минхо, да? Ты все прекрасно знаешь… – с улыбкой протянул Хёкджэ и, убедившись, что прямо сейчас никто не собирается вломиться в палату, достал из внутреннего кармана пиджака тщательно упакованный шприц, наполненный прозрачной, так похожей на воду жидкостью. – Я пришел, чтобы до конца отдать тебе старый должок. Завтра утром благодаря вот этому, – Хёкджэ кивнул на наполненный лекарством шприц, – тебя не станет. И, поверь мне, это лишь сделает наш мир еще прекраснее, ведь в нем станет на одну мразь меньше… – едва-едва сдерживая так и рвущуюся наружу довольную улыбку и делая присущее такому моменту серьезное выражение лица, Хёкджэ, натянув на руки тонкие резиновые перчатки, аккуратно, так, как когда-то дядя Икэда учил его, ввел раствор в подключенную к руке мужчины капельницу, прекрасно зная, что всего два кубика этого средства убьют его ровно через 10 часов, вызвав повторный обширный инфаркт вместе с отеком легких, с последствиями которых организм Кан Минхо уже не справится. Никогда. Конечно, будь воля Хёкджэ, он бы придушил эту мразь голыми руками, но… ему все еще нужно было быть до предела осторожным и аккуратным, чтобы не быть раскрытым раньше времени и завершить начатое, расквитавшись со всеми, с кем он должен расквитаться. Убрав уже пустой шприц и ненужную теперь иглу на место, во внутренний карман пиджака, Хёкджэ не спеша снял перчатки и, склонившись над лицом мужчины, с улыбкой прошептал: – Это тебе за моего отца, за мою мать и за меня. Гори в аду, Кан Минхо, – и, наградив мужчину, как покойника, едва ощутимым поцелуем в лоб, быстрым шагом покинул палату, чувствуя, как жгучая смесь адреналина, эйфории и острого, ни с чем не сравнимого наслаждения скручивает его изнутри. Неужели он и правда наконец-то начал все это и… первый готов? Хёкджэ до сих пор не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Столько лет тщательной кропотливой подготовки – и вот… все происходит. Прямо здесь и сейчас. Сделав пару глубоких вдохов, чтобы успокоить судорожно колотящееся сердце, Хёкджэ с улыбкой вернул дежурной сестре халат и бахилы и, сообщив, что с его тетушкой все в порядке, спокойно отправился к лифтам. Какое же все-таки досадное и нужное упущение, что в этой клинике нет камер нигде, кроме приемного отделения и парковки… Не упущение, а подарок судьбы. Впрочем, даже если Хёкджэ где-то и засветился на камерах, то вряд ли хоть кто-то свяжет его с повторным инфарктом Кан Минхо, особенно спустя такое количество времени, к тому же у Хёкджэ была еще одна, намного более веская и более интересная причина быть здесь сегодня. Спустившись на три этажа ниже и не забыв купить в автомате два стакана с дешевым, но горячим и крепким кофе, Хёкджэ уверенным шагом отправился к палате Ли Хёри и уже по привычке уселся на низкий диванчик возле дверей, чтобы дождаться кое-кого, кого он подвозил домой практически каждый вечер. И поил кофе. А иногда еще кормил. И пусть эти поездки были полны странной неловкости и тишины, но… они были. И с каждым днем Хёкджэ кожей чувствовал, как кое-чей интерес к его персоне разгорается все сильнее и сильнее, и, кажется, его идея о романе с двумя братьями сразу становится все реальнее и реальнее. А уж какие последствия будут у этого романа… Стоило только Хёкджэ подумать об этом, как его тут же захлестывала странная, но определенно приятная смесь ужаса и восторга. Но… кажется, сама судьба и правда благоволит ему, делая путь его возмездия самым легким и простым из всех возможных. Так почему бы просто не пользоваться этим, получая ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что истина наконец-то торжествует?