(Не) приходи ко мне

Он пришёл ровно в двадцать два ноль-ноль (специально подгадывал, что ли?). Робко постучал в дверь—звук получился глухим и каким-то нервным, как он сам. В глазок было видно, что вид у него неважный. Больше всего он сейчас походил на побитого щенка, которого пинком выкинули на улицу. Тёмные с кирпичным оттенком волосы прилипли ко лбу. Впечатление усиливали струи воды, стекавшие с него на коврик под дверью. Жуков открыл замок. «Принёс же чёрт его на ночь глядя», —с тоской подумал он, предвидя глупые и не нужные ни ему, ни гостю разговоры. Вечер, который он хотел посвятить блаженному отдыху, катился на дно. Явление Бальзака ни разу не способствовало появлению положительных эмоций. —Заходи. В чем дело? —ни намёка на доброжелательность, только раздражение и усталость в голосе. У Жукова не было ни малейшего желания видеть кого-либо сегодня. Гость шагнул внутрь, рассеянно огляделся, точно в первый раз посетил эту квартиру, хотя мог спокойно ориентироваться в ней даже с закрытыми глазами, и неуверенно переступил с ноги на ногу. —Ну? —рявкнул Жуков. —Долго молчать будем? Хотя дайте-ка угадаю, Наполеон снова послал тебя в пешее эротическое, а ты решил по пути заскочить ко мне. —Верно, —уныло отозвался Бальзак и прошёл на кухню, немного пошатываясь и оставляя за собой мокрый след. —Ты на часы смотрел? В курсе вообще, что в такое время я никого уже не принимаю, а? Серая майка, облеплявшая спину Бальзака, которой адресовались вопросы, молчала. Бальзак тоже. Он сел на стул, поставил локти на стол, прижался лбом к скрещенным пальцам и, кажется, забыл, где он и зачем сюда заявился. Жуков с трудом удержался от желания тихо завыть, которое неизменно возникало в нем всякий раз, когда Бальзак приходил к нему, и отправился на поиски спиртного, стуча дверцами ящиков. Нашлось полбутылки вина, оставленного совсем для другого случая и другого человека. Даже слепой смог бы почувствовать неудовольствие Жукова, когда тот наливал вино. Он глухо стукнул стаканом о стол перед Бальзаком. Гость без лишних слов опрокинул всю жидкость в себя. Лицо его оставалось все таким же безучастным. Это абсолютное отсутствие эмоций злило Жукова. Если бы Бальзак бился в истерике, кричал и был посуду, проклиная Наполеона, было бы проще с чистой совестью выставить его за дверь. А омерзительную апатию Жуков не понимал и не принимал. —Ты мой дом с баром не попутал? Давай-ка я тебя провожу. —Я был в баре. Как раз перед тем, как Наполеон меня выгнал, —даже голос у Бальзака какой-то бесцветный. Серая личность. Тёмно-серая. Под цвет неба за окном. —Ты пошёл в бар, прекрасно зная, как к этому относится Нап? —удивился Жуков. Наполеон не переносил алкоголь. Кажется, по медицинским показаниям, а может, чисто из принципа, Жуков не знал точно, да и не интересовался этим, лишь запомнив, что Политику нельзя предлагать выпить, если нет желания нарваться на истерику и получасовую лекцию и вреде употребления спиртных напитков. Жукову однажды пришлось все это выслушать. —Да, пошёл. Имею право ходить, по возрасту разрешено, —огрызнулся Бальзак и внезапно (даже для себя) вспылил, глядя на Жукова помутневшими глазами: —Да заебал он меня со своим тотальным контролем. То нельзя, это нельзя, туда не ходи, ни с кем не общайся, сиди дома и люби меня! Бесит, блять. При том, что сам таскается непонятно где, непонятно с кем, непонятно зачем, а говорить об этом отказывается. Бе-сит, —отчётливо проговорил он и снова положил голову на руки, а Жуков подумал, что это была самая короткая вспышка, которую он когда-либо видел. Ответить на это ему было нечего. О том, как Наполеон относится к своим партнерам, знали все и заранее сочувствовали человеку, коль тому доводилось попасть в поле интересов Политика. Бальзаку повезло (или напротив)—пока что он держался дольше всех. Видать, Наполеон и сам не ожидал, что так получится, потому и бесился. Хотя кто его знает. Политик был слишком непредсказуем. Рука Бальзака отцепилась от головы и поползла вниз к джинсам, извлекла из кармана мятую мокрую пачку сигарет и вернулась обратно. —Зажигалка есть? —глухо поинтересовался Бальзак. —Ты бросил курить два месяца назад, —напомнил Жуков, но зажигалку дал. —Два месяца назад я был с Наполеоном и считал себя абсолютно счастливым человеком без никотина. А теперь—зависимость зависимостью выбивают. По кухне поплыл серый дым. Бальзак терялся в нем, сливался с ним и тоже куда-то плыл серыми полупрозрачными кругами, напоминая собой синюю гусеницу Абсолема. От сигарет Критика всегда болит голова. Жуков поспешил открыть окно, глотая влажный насыщенный воздух. Косой дождь тотчас брызнул в комнату. —Человека тебе надо, Баль, а не никотин, —сообщил Жуков, когда вернулся к столу. Бальзак как-то странно усмехнулся, а потом потушил сигарету о собственную руку, не меняя выражения лица. Жуков закашлялся. —Обойдусь, —коротко отрезал Критик и вяло попытался отмахнуться от подскочившего к нему Маршала. Одной рукой тот вывернул запястье Бальзака, чтобы заставить выронить сигарету, а другой потащил к раковине, где засунул ожог под струю ледяной воды. Бальзак дергался, порываясь вывернуться, но Жуков не отпустил его, пока у самого ладони не свело от холода, а потом размахнулся и влепил Бальзаку две пощечины. Комментировать произошедшее он не стал—к периодическим мазохистским пьяным выходкам Критика он уже привык и только пытался вовремя их предотвратить или максимально уменьшить последствия. На вопросы о том, зачем Бальзак это творит, тот тактично молчал. Жуков боялся, что в один далеко не прекрасный для Критика момент у него кончится терпение, и Бальзаку не придётся калечить себя самому. —А впрочем… Будь моим человеком. Приюти под крылом, большая птица. Пожалуйста. Мне сейчас этого не хватает. Бальзак поднял голову. Жуков посмотрел ему в глаза—серо-синие, не голубые, а именно синие, с вкраплениями, из-за чего создавалось впечатление огромной глубины. Огромной и совершенно пустой. А на дне было что-то такое, из-за чего в Жукове поднялась давно собиравшаяся волна отвращения, обожгла раскалённым железом нервы, дошла до горла и там застряла. Он резко отшатнулся. Пальцы сами собой сложились в кулак, и было ясно, что эти кулаки скоро могут врезаться в уныло-обреченную ухмылочку Бальзака, по которой становилось очевидно, что он предвидел реакцию Маршала. А пока что костяшки пальцев судорожно постукивали по столу в попытке убрать из себя хотя бы немного желчной злобы. Разумеется, это не помогало. —Знаешь, Баль, я был согласен оказывать тебе минимальную психологическую поддержку по доброй памяти, но на такое я не подписывался. И добрая память, кажется, закончилась, —выдавил из себя Жуков, с трудом преодолев чёртов комок. Злоба продолжала разъедать его изнутри. —А в чем проблема? —поинтересовался Бальзак, будто ничего не понимая, сделал шаг к Маршалу и аккуратно взял его за запястье. На одних рефлексах Жуков прижал его ладонь своей и одним плавным движением заломил руку. Бальзак ахнул от неожиданности и рухнул на колени. Завершающим этапом можно было добить его коленом в лицо, но Жуков смог взять себя в руки. —Ты прекрасно знаешь, что я не переношу разговоров такого рода. И ты прекрасно знаешь, почему. И ты знал, что я так отреагирую. А ещё ты мне противен. Ты жертва, Бальзак, чёртова вечная жертва, и самое страшное, что тебе это нравится, что ты получаешь от этого наслаждение, что ты хочешь быть и оставаться жертвой. Бальзак смотрел снизу вверх и продолжал улыбаться, подтверждая слова Маршала, и это выбесило его ещё больше, провоцируя на продолжение речи, хотя сейчас он бы с куда большим удовольствием разбил Критику голову об пол. Всё то, что давно копилось и сдерживалось внутри, потому что Жуков уважал старые связи, теперь пыталось выплеснуться наружу—не через физическое воздействие, так хоть через эмоциональное, но этого было мало, очень мало. —Ты жалок, ты противен, ты омерзителен, Баль, ты слаб и не хочешь быть сильнее, и тебя все устраивает. Тебя устраивает Наполеон, вытирающий о тебя ноги, тебя устраивает, что ты можешь в любом момент оказаться выкинутым на улицу, ты доволен всем этим. Это жутко, Бальзак, чёрт тебя побери, это недопустимо, а ты предлагаешь мне поддержать тебя в этом. Серьёзно надеялся на моё согласие? Бальзак покачнулся, сел на пятки и запрокинул голову, открывая свою шею, словно предлагая задушить его или выбить кадык, а потом рассмеялся, несколько истерично, как показалось Жукову. —Как ты это хорошо заметил—меня все устраивает, —прохрипел он сквозь смех. Маршал смотрел на него с нескрываемым ужасом в глазах. Когда припадок—а как по-другому это назвать? —закончился, Бальзак продолжил: —Я устал. Просто устал, понимаешь, Жук? Я бы с удовольствием поговорил с тобой обо всем, что тебя беспокоит во мне, но сейчас я просто хочу спать. Сообщив это, он откинулся назад, с тихим стуком ударившись об пол и, кажется, действительно вырубился. «Выкинуть», —подумал Жуков. «Выкинуть сейчас же это тело на улицу и забыть о нем. Плевать что с ним будет, это уже не мои проблемы». Решив это для себя, он поднял пьяную бессознательную тушу Бальзака (между прочим, не такую уж и лёгкую, худобой он не страдал), но вместо того, чтобы выставить Критика за дверь, отнёс его к себе в комнату и свалил на кровать. Отвращение потихоньку уходило из него, уступив место спокойному презрению. Жуков пододвинул тело поближе к стене и вышел из комнаты. Нельзя беситься, нельзя так реагировать, да и самое главное—на что? Чёртов Бальзак. В кармане пикнул телефон. «Ку. Моего придурка не встречал? Если вдруг заявится, сообщи мне, уебу его нахуй», —радостно гласило сообщение от Наполеона. Жуков наморщился и смахнул оповещение, убирая телефон в карман.