Разорванные кусочки

«Меньше, чем пальцев на руке. Тех, кому я все ещё могу доверять» — Глотай, я держу. В бреду этот голос слышен шепчущим сразу на два уха. Джейкоб мотает головой из стороны в сторону и вместо голоса слышит гул, который волной перекрывает боль и сквозь неё —попытки сипло вдохнуть, чтобы так не мутило. Пару раз он даже решает, что это не Иви, а лишь её назойливый, задушенный собственными бусами призрак, что ещё рядом в этой камере и вместо неё он глотает горькую жижу с рук Джека. Это проходит, когда он едва разбирает смуглый силуэт и край белой рубахи. Потом его легко приподымают одной рукой и говорят куда-то в сторону: — Заправляй быстрей. Когда Джейкоб начинает понимать и принимать, что сейчас лежит в постели, то ему становится спокойней слышать, как справа от него слышно насупленное девчоночье: — Угу. То есть вот, мисс Фрай. В нём не сразу можно узнать неугомонную и появлявшуюся при нём чаще пьяной Воробьишку Салли. Зато когда Джейкоб начинает поправляться, то пытается встать с постели от осознания: Салли жива. Она выжила лишь потому, что он счёл её в силу возраста слишком неопытной, чтобы полноценно возиться с Джеком да и вообще, окончательно и бесповоротно разъяснить все риски жизни как его ученицы. Малейший подъём отплачивает Джейкобу болью: всё то, что он только что мог разобрать одним глазом — серость потолка, темноту занавешенных штор, мазки выцветшего орнамента на обоях — качает точно картинку в медленно крутящемся калейдоскопе. Джейкоб мычит и едва находит силы чертыхнуться.       Когда сестра оказывается рядом, боль уже проходит, утопленная в его неподвижности среди множества подушек. Может, он и опять не сможет заснуть, но способность не первый день ясно соображать и понимание, что Иви здесь, а он раненый и живой чуточку успокаивает. Видеть её сидящей рядом и ждущей хоть каких-нибудь его слов уже нечто вроде обещания, что ещё не всё потеряно. Джейкобу вообще не хватает ни духу, ни сил на мысль: а что если бы она не справилась? Думать об обратном, о том, как ей оказалось по плечу его вытащить из этого персонального кошмара — мысль, слишком засевшая в голове, чтобы считать её просто спасительной соломинкой. Но с чего это вдруг не хвататься за неё после этого? — Иви… Я… Ты… Жемчуг… Иви быстро заканчивает с перевязкой и как-то легко, даже слегка подзабыто кивает, выходя из комнаты. Джейкоб так и остаётся лежать с распухшим и распахнутым зрячим глазом, оставляя лежать поверх одеяла раскрытую и не успевшую её толком коснуться ладонь. В коридоре слышен скрип двери и ящика, копание в вещах и стук обутых в домашнюю обувь, но по-прежнему чётких и ритмичных шагов. Джейкоб не успевает задуматься, как давно он не слышал этого намеренно отмечающего собственное присутствие ритма обуви по паркету, как снова всматривается в что-то сосредоточенно несущую ему фигуру. Иви садится рядом, кладя бусы ему в здоровую руку и аккуратно зажимая здоровые пальцы так, чтобы удержать их все в горсти: — Сам ведь тянулся к ним, когда они выпали из кармана. Ну, пока ты метался в горячке. Часть жемчужной нитки всё равно свисает между пальцев. Джейкоб, осторожно кашлянув так чтобы не ныли рёбра сопит, шепча одними губами: — Спасибо. Посиди ещё. Иви сидит рядом ровно секунду, не разжимая пальцы и упираясь ему в бок бедром. Джейкобу слишком уютно от исходящего тепла её тела и он даже не сразу осознает, что сильно скучал по этому простому ощущению. Но тут она спохватывается, боясь задеть его раны и отодвигается, оставляя жемчужную нитку у него в руках. Джейкоб не столько видит, сколько ощупывает её: вот тут сколото, вот тут еле держится на шнурке, здесь, если не тревожить болящие пальцы на раненой руке, под повязкой и не уследишь, как же много бусин не хватает. Иви со вздохом поясняет: — Положила в карман перед тем как зайти. Когда Джек пытался пнуть в живот, остались лишь синяки. Сестра явно умалчивает, что по форме они напоминали эти самые бусы, а сам Джейкоб не знает, много ли тут ненужных глаз и ушей, чтобы признательно погладить уже желтые следы от отпечатка бус у неё под рубашкой. Но пробует видеть, прикрыв глаза, когда Иви подменяют две остающиеся полупрозрачными фигурами ученицы. Когда из-за кошмаров Джейкоб не может уснуть, то при них сонно сопит, морщась от жидкого дневного света, прильнувшего под тонкими занавески. Реже он мучается от звуков: он не в силах оценить ни шёпот пришедшей Аиши, ни подумать, что именно его ошибка свела её с копошащейся над бинтами Салли, что сдерживает хохот, когда Аиша прижимает её к себе и шутливо ругает, что та от неё сбежала на помощь. — Мисс Фрай! — гогочет Салли куда-то вниз, отжимая мокрые бинты из таза и обнажая отбитый зуб, — Скажите ей, что я тут честно ухаживаю за больным! Аиша сама смеётся и прижимаясь поближе, одной рукой убирает встрепанные ей же волосы за ухо. — Ну мисс Фра-а-ай! — картавя как все кокни, тянет Салли, тряся кудряшками и оставляя на косяке двери влажный и слегка мыльный цвет руки. — Спуститесь кто-нибудь, — строго окликают их, намекая, что они слишком шумят. Сзади их догоняет сипящее: — Обе. Джейкоб недолго морщится от боли, Аиша торопливо извиняется и бежит за готовой кубарем скатиться с лестницы Салли, обгоняя её на ходу. Потом он решает подсмотреть, кто именно побежит с поручением Иви по лужам, наверняка притащив ему пару пузырьков с лекарствами под курткой. Наполовину мутным орлиным зрением можно разобрать: девчонки под конец уже бесшумно сбегают вниз, их плечи явно трясутся от смеха, а вот они уже выбегают и целуются под лестницей, пока их не отловила Иви. Джейкоб не раненой рукой хватается за голову — теперь он явно платит болью за такую малость — подсмотреть, как беззаботно этим девчушкам — и думает, что это в лучшем случае надолго: валяться постели, слышать влюбленный смех по углам. Если подумать, то ведь этим Салли с Аишей легче. Это он с Иви боялся, это им было так горько что некому было прийти и сказать чем подпитывались их тогдашние ссоры. А Иви уже научила их, что делать, рассказала, что вопреки считающему их безумными за «неправильную» любовь Лондону хотя бы в этом доме их примут. Им с Иви такого не достанется. — Ты их отпустил? — она опять внезапно возникает в проеме, — Что, опять от любого движения болит голова? Лежи. Разувшись, Иви проскальзывает под одеяло, укрывая только ноги. От малейшего резкого движения кружится голова, давит болью в затылке, а в мыслях проносится «она так приходила раньше». Стыдно, неловко было ему тогда, сколько они бы не ругались, сложно было подумать, что будет, если она уйдет на свою кровать. А теперь они тут и Иви честно с ним возится, хоть порой терпеть эти кошмары нет никаких сил, пускай это и не в пример лучше чем когда он метался в полуотключке и бредил напропалую. За годы она посмуглела, сравнялась с ним по цвету кожи и на фоне лица её глаза стали совсем пронзительными, точно мутная вода, обратившаяся в лёд. Стоит ей чуть нахмуриться — и тебя точно готовы пришпилить ледяными кольями к земле, но Иви только смотрит, насколько ему тяжело двигаться и только потом облокачивается на изголовье, устало устраивая подушку под поясницей. Джейкоб не может толком повернуться на звук: его мутит от таких попыткок под аккомпанемент раскалывающейся головы. Единственное, что спасает — это местами сколотый жемчуг на нитке: самая едкая насмешка перебираемым чёткам в руках. Ведь ему лучше, когда под звук отсчитываемых бусин получается думать о самом мирском, материальном. Бусы лишь напоминание о том, что их владелица оказалась сильна, чтобы спасти его. Просить отдать Иви ненадолго, перебирать их, пока она уходит, баюкая себя под их незатейливый перестук и вот уже через пару дней ему немного лучше. Ровно настолько, чтобы привстать за едой, пока вместо Иви остаётся Аиша, хотя порой ей явно охота сбежать прямиком в объятья смешливой Салли и по-хорошему, он уже задолжал им с десяток капризов обычного раненого и замечаний за плохо скрываемые беззаботные смешки со двора. Разумеется, на них он пока не тратит сил. Вместо этого он просто пытается не шевелиться, утопая в подушках и облегчённо вздыхая, что наяву ему стало легче. Ещё лучше ему становится, когда Иви в его воспоминаниях вдруг всплывает не только такой как она сейчас, но и маленькой девчушкой, что молча подошла к одному задире и сказала, что если он считает, что если брату было не так легко перенести удары крапивой, чтобы таскать с ними патроны с чьего-то явно не предназначенного для посторонних глаз сарая, то пускай проверит, как легко это даётся ей. Джейкоб успел туда прибежать, когда задранный рукав её рубашки был уже в алых полосах, а левой она заехала прямиком обидчику в фингал. Это уже потом он понял, что Косой Сид не сдержал обещания и лишился зуба за насмешливое «зачем нам мелкая девчонка». Всё равно когда они потом швырялись в них камнями, Иви лупасила их с знакомым ему ещё тогда осознанием собственной правоты, чтобы сквозило даже в её сосредоточенно нахмуренных бровях. Когда годы спустя лежавший у неё на коленках Джейкоб целовал ту же руку на сгибе и видя, как довольно мелькает над ним её довольно задранный нос и ямочки на щеках, то шрамов от крапивы там уже давно не было. Пока он не пробыл долгие дни с Джеком в сырой и казавшейся последним помещением, где он будет жив, камере второе воспоминание было ярче. Но под тикий цокот уцелевших бусин мысли Джейкоба неизменно легче льнут к первому. Причем от обоих хочется прижаться к Иви и вспомнить, каково это, открыто плакать и ныть. Не от того, что он не верил в то что Иви сильна, чтобы его спасти, и как ни странно, не от пережитого или страха, а просто от осознания, что вот так вышло, вот так её сила проявила себя в восемь лет, а сейчас это его спасло. Джейкоб не помнит, сколько их было — мужчин и женщин, что делили с ним постель и кому из них он даже вусмерть напившись не побоялся бы показать слез, но точно знает: явно не больше пятерых, ну прям меньше чем пальцев на руке. И вспоминая, как много отдали ради того чтобы быть вместе эти убежавшие толкать друг друга в лужи девчонки, не зная, что Иви для себя в конце концов (мало ли, ещё передумает остаться) решит, он признает: что начинать, (а может и заканчивать) этот короткий список почти безграничного доверия предстоит именно ей. И вот сейчас этот факт не доставляет ему ни капли недовольства.