Галахад поит Страйкера текилой. Галахад ненавидит Страйкера, оттого текила — лучшая. И еще потому, что Галахад Страйкера уважает. К хорошей текиле не нужно ни лайма, ни соли.
— Отлично пьешь, шоколадка, — они на равных. Страйкер опрокидывает шот, не отводя взгляда.
Галахад работает управляющим в борделе, он умеет пить спиртное как воду, оценивать девиц с первого взгляда, ловко зубоскалить, никогда никого не прощать. Страйкер видит его насквозь. Между ними царит полная взаимность. Галахад ничего не прячет, ему незачем, окружающие просто не понимают, насколько он опасен, ведь все на виду — улыбка, жетоны; шутки его смешны, движения — неторопливы. Он — как нож на столе. Привычное зрелище, столь же привычное, как бытовая поножовщина. Ну труп, ну другой. С кем не бывает?
Они молча пьют. Вечер, бордель — целый матово сияющий, стеклянный мир. В нем мужчины становятся не так страшны, женщины выглядят привлекательней. Алекс на сцене поет. Ей сшили золотистое текучее платье, она стоит — статуэтка в музыкальной шкатулке — и изливает потоки своего фальшивого сладенького блюза, сентиментального и утешительного. Страйкер рассеянно и сыто смотрит на нее.
Он — бродячий кот, нашедший себе дом. Он жаден. Все вокруг теперь его территория и подлежит аккуратному пересчету: голос Алекс, Эмилио, зачарованный ее песней, Беретта за угловым столиком, скучающая над вазочкой с парфе, Галахад, наливающий ему еще стопку текилы.
— Будь здоров, шоколадка.
— И ты, Страйкер, и ты.
Они пьют. Из кухни пахнет горячим яблочным пирогом — вечер еще ранний, в зале заказывают ужины и десерты, за порогом дождь брызжет на лоснящиеся мостовые и охранников у дверей. И им же, этим колючим городским дождем пахнет Марко, когда заходит с улицы и тихо закрывает за собой тяжелую дверь. Волосы у него влажные. Галахад все еще смотрит на Страйкера и видит, каким беззащитным и почти что заискивающим становится его взгляд. Кошки не поддаются дрессировке, но зависимости и любви — запросто, точно так же, как все остальные.
Галахад протягивает ладонь. Лицо Марко смягчается, он с улыбкой дает Галахаду «пять». Плечи, затянутые в черный пиджак, расслабляются, Марко устало и неуклюже громоздится на барный стул.
— Галахад…
— Налей ему чего-нибудь сладенького.
Страйкер заботится. Марко осунулся, выглядит голодным и вымотанным — до такой степени, что даже еда, кажется, не пойдет ему впрок. Галахад открыто, ясно смеется:
— Розовенького, как той шлюшке на коленях у коменданта? Или жельтенького, как у Генриетты?
Генриетта — местный трансвестит, до противного манерный.
Марко устало трет лицо. Страйкер смотрит на Галахада, и во взгляде его обещание пыток. Галахад весело ему подмигивает и идет варить шоколад: густой и горячий, на молоке с щепоткой мускатного ореха.
Когда он возвращается, видит: между плечами Страйкера и Марко просвет в половину ладони. Оба напряжены, но по-разному. Страйкер смотрит на Галахада, глаза его пустые, такие, словно он к чему-то прислушивается изо всех сил. Галахад — ровно то, чем кажется: сумеречный, сутенер, гангстер, убийца, компанейский парень. Констанс Раво говорит у него в голове: «Пора».
Он ставит шоколад перед Марко, наклоняется, его тень накрывает бледное усталое лицо, обреченный холодноватый взгляд.
— Марко, — голос Галахада мягок, почти нежен, — Страйкер не убивал Конни, свидетельствую.
Алекс поет о любви.
— Но кто же?
— Не он, — шепчет Галахад, — клянусь. Верь мне.
Марко верит. Они повязаны, Лоретта стоит между ними и держит каждого за запястье. Они не лгут друг другу никогда. Это основа их мира.
— И что теперь? — спрашивает Марко. Галахад со стыдливой жалостью отворачивается от его растерянного лица. Это вопрос всей жизни, ее смысла и порядка.
— Теперь — пей, — Страйкер резко толкает к Марко бокал. Запах шоколада смешивается с ароматом дождя и ржавчины. Черный отлично скрывает свежие кровавые пятна.
Марко, все такой же потерянный, пьет. Галахад плеснул в шоколад коньяку, Марко тут же согревается и пьянеет.
— Идите.
Страйкер плавно закидывает руку Марко себе на плечи, — в этом нет нужды, шепчет Марко, глаза у него потемневшие, с болезненным блеском, — обнимает его за талию. В этом столько медленного смакования, ласки, что Галахад опять отворачивается. Страйкер волочет Марко наверх. Галахад следит за ними краем глаза, Беретта — смотрит в упор, больше не смотрит никто, ведь Алекс поет, и в голосе ее обещание рая.
***
Марко зажмуривает то один глаз, то другой. Как же Страйкер от него устал.
— Ну, чего? — спрашивает он грубо.
— Никак не могу сосчитать сережки. Страйкер один, сережек — много.
— Это приглашение?
Марко сидит на столе, уперевшись ступнями в подоконник, штанины задрались, видны носки, полоска голой кожи и кобура, пристегнутая к левой лодыжке.
— В ушах — колечки. У меня тоже были колечки.
Страйкер мертвеет. У Марко были колечки. Два. Он носил их когда-то на цепочке на шее.
— И сережка, — продолжает Марко спокойно, и Страйкер понимает, что он вовсе не пьян, просто сильно устал. — Вот здесь, — говорит Марко, поворачиваясь ухом, в котором не хватает куска. — А потом ее вырвали, и я решил больше не рисковать.
Про сережку рассказывал Галахад. Ее, раскаленную, воткнули Марко в ухо, чтобы пометить, как метят коров. Никто точно не знал, кто такой Марко, но о туманной его связи с резней сумеречных отчего-то слышали все. Он носил ту сережку с гордостью. Она стала символом его цели, его новых связей. А потом эту сережку вырвали у него вместе с куском уха. Где-то между этим событием и приходом разрушителей Марко завел себе следующую цель и следующий символ — кольца и Конни.
«Бестолковый мальчик, — странным высоким голосом сказал Галахад и, покосившись на Страйкера, пояснил: — Так говорила бывшая бордель-маман. Земля ей…» — Галахад отдал честь бокалом с виски.
— А у тебя сколько?
— Сколько чего? — какое-то все мутное, Страйкер тоже устал — от путаной этой недоговоренности, косых взглядов, того, что ничего не понятно.
— Сережек, — Марко улыбается ему как Галахаду. Страйкер вспоминает, что он ни в чем его не обвинял, вел себя как всегда, как будто так и надо в наступившие странные времена, как будто место Страйкера и впрямь здесь, у стойки, как будто он имеет право пререкаться с их этой белобрысой девчушкой, как будто может жить. Самая подлянка — Страйкер сам наделил Марко правом все это решать, а когда понял — было уже поздно: себе он больше не принадлежал.
— Не помню.
Марко встает, подходит. Он снял пиджак, кожа по цвету сливается с рубашкой, поперек груди черная линия перевязи.
— Я начну, — говорит Марко, зажимает ухо Страйкера между средним и указательным пальцами, мягко ведет сверху вниз. Страйкер чувствует, как сережки сдвигаются в ухе, Марко считает:
— Раз, два, три…
Голос его расплывается, у Страйкера встает. Он расстегивает жилет, задевая руку Марко.
— Язык у меня тоже проколот. Соски. Член.
— Я помню, — говорит Марко. Они уже трахались. Такая… ебля за пределами каждодневной рутины, о которой нельзя друг другу напоминать. Эпизод на выброс.
— Будешь считать?
Марко гладит оба его уха, перебирает сережки. У Страйкера сухо во рту.
— Десять, — послушно считает Марко, — девять, восемь, семь, шесть…
Страйкер глядит в темноту под зажмуренными веками. Он готовится принять все, что угодно, ждет, покорный, смирившийся. Марко облизывает ему сосок, тянет зубами сережку, перекатывает ее во рту. Страйкер знает вкус железа на языке. Под веками у него расцветают огненные цветы.
— Три, — шепчет Марко.
Страйкер его едва слышит: в ушах бухает кровь.
— Два.
Еще одна вспышка под веками: другой сосок.
— Один, — говорит Марко, голос его идет снизу. Под веками у Страйкера становится белым-бело.
***
— Персикового бренди? — Галахад услужливо пододвигает Беретте круглую рюмочку.
— Меня продолжает мучить один вопрос, — Беретта смотрит, как Галахад перебирает бутылки. — Кто же убил Конни?
Есть время утра и вечера, сна и смерти, урожая и его сбора, лжи и правды. Выбора и совершения его.
— Ее убил я, — говорит Галахад: сумеречный, сутенер, гангстер, компанейский парень, убийца Конни. Человек, охраняющий свою территорию и своих людей, умеющий выбирать безжалостно и хладнокровно — между жизнью одной девушки и отрядом преданных, отборных убийц. Между Марко и Конни.
— Составьте мне компанию, — Беретта довольно улыбается. — Чин-чин.
Они пьют, просто пьют, но в конце Беретта целует Галахада — у поцелуя вкус будущего и персикового бренди.
