Сказ о Чон Юнхо

Вести о весёлой и пышной свадьбе долго ещё будоражили королевство. Успокоились все влюблённые, думая, что государь забудет о своём «праве первой ночи», очарованный юным и неискушённым супругом, с которого на свадьбе не спускал глаз своих бесстыжих, раздевая взглядом и вводя того в краску. Ну, да, не долго дело делается, не быстро сказка сказывается. Кончились празднования свадебные, и начались будни королевской пары. Юно оказался на редкость сметливым и мудрым омегой, впитывал все ночные уроки своего господина, как губка. Понимал, что государь ходок ещё тот! И хоть метка давала ему гарантию, но уж больно похотливая слава о муже ходила, поэтому старался он, ублажал, исполнял все фантазии альфы своего, а фантазий у того был вагон и маленькая тележка. Так, в игрищах безумных, ласках страстных и наслаждении сладком и прошёл медовый месяц. И тут, узнав, что какая-то из этих ночей дала свои плоды, и в его чреве зародилась жизнь, обрадовался Юнхо, но потом опечалился. «Это же я стану толстым и безобразным, а государь не любит таких, — тихо плача в подушку, думало неискушённое дитя. — А если он меня прогонит? Куда я пойду? Как маменьке в глаза смотреть буду? Что рождённому дитятку скажу?» — пуще прежнего заструились слёзы из глаз у бедного омеги. И решил он, пока ещё живот не виден, скрыть от мужа правду-матку, чтобы хоть ещё чуток понежиться в любви и страсти своего Джеджуна, ну, и привязать его к себе сильнее, чтобы тот на других и смотреть не мог. Наивный! Прошёл ещё месяц, и стал государь замечать, что супруг его как-то осунулся, стал бледным, от еды нос воротит, а если унюхает что неприятное ему, то из царственного нужника не выходит подолгу, да и сонный всё время какой-то. Смекнул государь, что за недуг обуял его половину, наполнилось сердце его нежностью и благодарностью. Стал он ещё больше внимания уделять Юнхо, милостями осыпать, заботой окутывать; уверен был, что в чреве его омеги альфа-престолонаследник растёт, подмога отцу. А как же иначе-то? Кровь государева сильна, и сам он — ого-го! Так и развеял все страхи Чоновские Джеджун-государь, обещая любить и никуда не отпускать от себя. Успокоился Юнхо, расцвёл ещё больше, и даже изменившийся собственный запах перестал его раздражать. Жор напал на омегу неслыханный, и всё хотелось ему плодов экзотических, и в основном по ночам. Загонял он мужа своего царственного: то банан ему хочется, то ананас, а то и вовсе мороженое с селёдкой. Скрепя сердцем, прерывал прелюдию и, успокаивая свой королевский уд, одевался Джеджун и шёл на поиски требуемого. И ладно, если бы ел принесённое капризный супруг, но нет же! Тот сладко посапывал, улыбаясь во сне, пока королевская особа на промысел ходила. Любуется мирно спящим омегой государь: живот округлился, попа аппетитно выпятилась, вызывая у него слюновыделение, а соски топорщатся через ткань, так и маня припасть к ним. Щёки разрумянились, а губы пухлые, вытянувшись трубочкой, так и требуют к себе внимания. Да, делать нечего, пусть лучше уж спит, чем опять попросит икорки с пирожным. И так каждую ночь, оставляя омегу, шёл, понурившись, Джеджун в королевскую купальню рукоблудием заниматься. В таком режиме прошла ещё пара месяцев. Государь уже и мозоль натёр на своей нежной королевской руке, как вдруг вспомнил он о своём праве первой ночи. И правда, ну, не царское это дело — самому себя удовлетворять, когда все подданные государства в твоём распоряжении. Верно рассудив, что не надо знать о шалостях государевых супругу на сносях (не дай бог, родит ещё раньше времени!), Джеджун решил устроить себе тайные весёленькие ночки. А вот как уснёт Юношенька сном беспробудным, так государь тенью в тайное гнёздышко и проберётся, чтобы расслабиться и вкусить невинных омежьих прелестей. Наивный [2]! Не учёл королевская кровь, что у беременных обоняние острое, чужие запахи они быстро улавливают. Так и Юнхо сразу просёк, что дело нечисто. Решив вывести неверного мужа на чистую воду, он притворился спящим и, как только государь юркнул за дверь, скользнул за ним следом, крадясь так тихо, насколько позволил уже опустившийся живот. Прильнув к щели в двери глазом, узрел омега довольный лик венценосного супруга, которого обхаживали аж три омеги, и затаил обиду; но мудро рассудив, что не время сейчас поднимать шум (да и месть, как известно, это блюдо, которое подают холодным), Юнхо, утирая слёзы, отправился в королевскую опочивальню. Там, растянувшись на царском ложе, крепко призадумался он, как же наказать государя, чтобы не повадно было. К утру блестящая идея пришла в голову государевой омеге, а сам государь в это время, в утехах групповых и игрищах изрядно утомившись, спал крепко в тайной комнате своей, раскидав конечности на спящих омег. А тем временем от ночных волнений и обид схватки начались у Юнхо, и забегала королевская челядь по дворцу, с ног сбилась, отыскивая государя, что ни сном ни духом не ведал, какие неожиданности ждут его светлейший лик. Лекари обступили омегу, помогая облегчить схватки предродовые. К вечеру родилась, к изумлению всего дворца, у омеги двойня. Государь, только продрав глаза и растолкав омег, что жались к нему, сопя и пуская слюни, соскочил с ложа и помчался к супругу своему, на ходу отмазки придумывая. Тут-то его и оглушили новостью, что стал отцом он двоих прелестных ангелочков, альфы и омеги, и все ждут, как же наречёт новорождённых новоиспечённый папаша. Надо отдать должное альфе, ринулся он сразу в покои, чтобы отблагодарить своего благоверного и спросить, как тот себя чувствует. Открыв дверь, умилился он картине, открывшейся взору. Юнхо, полусидя, опершись об изголовье кровати на мягкие подушки, со счастливым видом обнимал два свёртка-конверта, прижимая их к себе и переводя взгляд с одного на другой. — Ючонушка, радость отцова, ты — старшенький и наследник своего отца, поэтому расти справедливым и верным, да о Джунсу заботься, о братце своём омеге, он ведь младше, пусть и на пять минуточек, поэтому не обижай его, — повернув голову ко второму свёртку, Юнхо ласково продолжил: — А ты, Джунсу-я, свет папиных очей, слушайся брата своего, не перечь ему, заботься о нём и поддерживай всегда. Прослезился государь и понял, как сильно любит своего великолепного омегу, поэтому никогда и не посмотрит больше ни налево, ни направо. Прошло ещё полгода. Юнхо быстро пришёл в форму после родов — жажда мести заставила. Накачал мускулатуру, наприседал седалище, возмужал, тайно от Джеджуна научился красиво и пластично двигаться. Приобрёл он царственную осанку и благородство. Его прекрасное лицо всегда освещала лукавая улыбка, обещающая блаженство государю. Джеджун задаривал супруга украшениями: то золотыми перстнями и кольцами побалует, то ожерелье драгоценное презентует, то браслет на руку оденет, облизываясь при этом в нетерпеливом ожидании ласк и прикосновений расцветшего и зело сексуального супруга. С того самого дня, шестнадцатого июня, как родились близнецы, не ходил он в свою тайную комнату больше, и не потому, что обещание верность хранить себе дал, а потому, что не твердела плоть его ни на кого другого, окромя супруга. А тот, словно чувствуя, что Джеджун с ума сходит от запаха и появившейся невесть откуда сексуальности, ликом всё хорошел. Если бы не твёрдость во взгляде Юнхо, давно бы уже отымел его Джеджун согласно своей новой фантазии, предварительно отшлёпав плёткой и балуясь с наручниками и всякими штучками заморскими, что недавно привёз ему в подарок друже Хичоль из Китая. Юнхо же специально провоцировал и подогревал желание государя: то выгнется, как бы невзначай, то наклонится в опасной близости от царственного уда, то повернётся, демонстрируя свой офигенный зад, да так, что у Джеджуна в зобу дыхание спирало, а дружочек его начинал поднимать заинтересованно головку, наливаясь кровью. И ждал государь ночи с таким нетерпением, аки страждущий влаги одинокий путник в пустыне. А ночью его ждали пелёнки, бутылочки, соски и пение колыбельных песен, ибо Юнхо, намаявшись за день, оставлял детей под его присмотром в детской комнате, а сам преспокойно удалялся отдыхать в королевские покои, смеясь в душе над тем, как судорожно сглатывает муж от безвыходности. Если с Джунсу не было никаких проблем, и маленький омега под звуки отцова голоса быстро засыпал, то Ючон, уставившись на родителя своими тёмными зенками, готов был до утра слушать этот дивный голос, стоило которому только на секунду затихнуть, как тут же раздавался настойчивый и пронзительный рёв, требующий продолжения. Не выдержал Джеджун капризов младшего альфы и стал увещевать того: — Сынок, ну, давай поговорим, как альфа с альфой, а? Ну, ты же должен понимать, что у моего тела есть определённые природные потребности, а если я тебе каждый день пою до утра, как же мне их удовлетворять? Ты ещё мал, конечно, но скажу тебе вот что: в тебе уже чувствуется государева жилка, — подмасливался отец к сыну, томимый желанием оказаться днесь на ложе своём царском рядом с вожделенным супругом. — Ты моя гордость и надежда! Вон глас какой у тебя требовательный и зычный! А силёнок-то сколько уже, хоть и мал ещё совсем, однако сразу чувствуется моя порода. Совершишь ты ещё немало ратных подвигов, и омеги с радостью перед тобой хлопаться будут и штабелями укладываться. Ну, что, договоримся мы с тобой али как? — глядя на притихшего и задумавшегося принца-Ючона, молвил государь. А тот внимательно оглядел отца, хитро улыбнулся так, подмигнул и закряхтел, переворачиваясь на бочок ликом к давно уже спящему Джунсу, ухватил за руку брата-омегу и в тот же миг сладко засопел. Не мог поверить государь привалившему счастью, а потому, наспех облобызав своих чад, понёсся что есть мочи, ног своих не чуя, в опочивальню. Не веря ушам своим, притормозил государь у покоев царских. Из приоткрытой двери слышались звуки ритмичной музыки, и какие-то тени метались в свете зажжённых свечей, которые стояли на полу, на столике, на окне, а рядом курились благовония, тонкой струйкой расползаясь по огромным покоям, вызывая какое-то томление в груди. Чуть шире открыв дверь, альфа вылупился на представшую перед ним картину, роняя с громким звуком челюсть на пол. Его скромняга омега, его стыдливый Юнхо, стоял у ложа царского в одних кожанных штанах, опираясь поднятыми руками на один из четырёх вертикальных шестов, на которых держался прозрачный, тончайший полог, закрывающий спящих от любопытных глаз и насекомых. Ложе было усыпано лепестками роз, что оттеняли своим кроваво-красным цветом белый шёлк простыней. Закрыв глаза и вторя своим бархатным голосом словам звучащей песни «Catch me, catch me…», его супруг делал недвусмысленные движения бёдрами, потом стал оседать, медленно сползая по шесту и разводя ноги. Только хотел было Джеджун сглотнуть накопившуюся слюну, как омега, резко сжав колени, медленно заскользил вверх, одной рукой придерживая шест, а другой оглаживал, шевеля длинными перстами, свой обнажённый торс. Сантиметр за сантиметром спускалась десница от острых ключиц к торчащим соскам и ниже, к кубикам пресса, пробираясь под кромку штанов. Джеджун обкапал пол слюной, что не успел сглотнуть. А Юнхо, выгибаясь с грацией пантеры, повернулся к мужу спиной, которая блестела в мерцании свечей, маня прикоснуться, и наклонился, согнувшись в поясе. Взору альфы предстали две округлые половинки, обтянутые тонкой кожей так плотно, что от глаз государя не скрылась их упругость. Тут Юнхо потряс половинками своими аппетитными, а Джеджун с громким рыком, не смея больше терпеть этой сладостной муки, ибо восставшая плоть требовала свободы, в два шага оказался позади супруга, страстно прижимаясь своим возбуждением к манящим ягодицам, а руки обхватили перси омеги, чувствуя, как под ними ещё больше набухают соски. Поймав шаловливые государевы руки, Юнхо повернулся к нему ликом и страстно впился в уста царственные горячим поцелуем. Опешив от такого напора, открыл рот в удивлении Джеджун. Не мешкая, ворвался язык его омеги в открытые губы и жадно стал вылизывать королевскую полость внутри, касаясь зубов, нёба, доходя до самой глотки, вызывая в альфе приступ удушливого возбуждения, а уд возмущённо рвался из штанов. Чувствуя, что венценосный супруг уже на грани, Юнхо присосался к языку государеву напоследок, вызывая мелодичный стон у альфы, облизал уста его сахарные и молвил соблазнительным голосом, припав к уху мужа: — А не хотите ли поиграть, супруг мой венценосный? — дождавшись кивка, ибо от зашкаливающей сексуальности омеги и своего вожделения государь не мог и слова путного вымолвить, подхватил Юнхо альфу, подкинул на руках, поиграв мускулатурой, которую явственно ощутил Джеджун, прижатый к нагой груди омеги, и кинул на ложе царское, тут же сверху устраиваясь сам. Подхватив зубами королевскую рубаху, Юн медленно стал тянуть её вверх, а потом, помогая себе руками, и вовсе снял тряпицу, бросив её куда-то за спину. Припал к вые царской, выцеловывая и облизывая; присосался к горошинам возбуждённых торчащих сосков; рукою пробравшись под ткань штанов, оглаживал царское достоинство, доводя изменщика до нужной кондиции. А тот уже и глаза закатил, хрипя от удовольствия и проявленной омегой инициативы, вскидывал бёдра, прося избавить от тесноты ткани. Приподнявшись, Юнхо резко сдёрнул штаны с мужа, обнажив государев уд, стоящий, как солдат на службе (по стойке смирно) и истекающий соками — так велико было возбуждение и желание альфы. Ухмыльнувшись про себя, жаждущий мщения омега склонился над царским достоинством и сразу глубоко заглотил, от чего государь громко застонал, хватаясь дланью за власы супруга и направляя движение. Сделав несколько движений вверх и вниз, омега выпустил из своего горячего рта гордость и достоинство королевства, незаметно вытаскивая из кармана кольцо и надевая его на требующий разрядки орган государя. Тот, почувствовав дискомфорт, напрягся и хотел уже было приподняться, но Юнхо впился в его губы своими пухлыми губами, не давая и пискнуть. Отдавшись головокружительным ощущениям, Джеджун потерял бдительность. Понимая, что клиент созрел, одним ловким движением рук Юнхо приковал его теми самыми наручниками, которые Ким мечтал надеть на супруга, к изголовью кровати. Широко распахнув и без того немаленькие глаза, государь уставился на мужа ещё расфокусированным, но, тем не менее, удивлённым взглядом.  — Это что за игра такая, милый? — вымолвил государь дрожащим от предвкушения голосом.  — «Наказание изменщика», мой господин, — ответил с лукавой усмешкой Чон. Офигев от такого названия, Джеджун проворковал: — И какие правила у сей игры, мой единственный возлюбленный супруг? — А правило одно, свет очей моих, — так же нежно ответил Юнхо, а затем, сделавшись серьёзным, коварно улыбнулся и строго сказал, как отрезал, — наказать изменщика! Джеджун, выпучив глаза, смотрел на омегу, достающего из-под кровати диковинки, подаренные Хичолем, которые Юнхо медленно оглаживал, а потом клал рядом на ложе. Смекнув, что наказывать будут его (рыльце-то в пушку), государь заметался по шелкам, задрыгав ногами. Видя, что догадался королевская кровь, что иметь будут его, Юнхо так глянул на распластавшегося под ним супруга, что того сковал холод ледяной. — Юношенька, Зая, что ты делаешь? Одумайся! — пролепетал Джеджун, кляня про себя на всех языках коварного Хичоля, что презентовал ему наборчик БДСМ на его же, Джеджунову, погибель. Не дождавшись ответа от продолжающего своё тёмное дело супруга, Джеджун грозно рыкнул: — Накажу, сидеть не сможешь неделю! — Согласен, — последовал ответ, — только сначала я отомщу за измену, — на этих словах Юнхо вытащил из коробки кляп и сунул его в рот государю, закрепляя, чтобы тот не выплюнул. Дже чуть не задохнулся от возмущения, но только мычание вырывалось из его запечатанных уст. Сверля загнанным взглядом разошедшегося омегу и понимая, что наказание неизбежно, казня себя за неосмотрительность, государь лихорадочно искал выход из тупика. — Дорогой, просто расслабься и получай удовольствие, — нежничал коварный супруг, — а пока получаешь удовольствие, подумай, захочется ли тебе ещё раз сходить налево или бросить взгляд на любую, даже самую захудалую омегу, кроме меня, — щедро поливая смазкой пальцы, молвил Юнхо. С ужасом глядя, как омега подкладывает под царское седалище подушку, пояснив, что это для удобства второго, государь замотал головой и не заметил, как его ноги раздвинули шире. Когда же девственного входа коснулся холодный, влажный палец, глаза альфы расширились в диком ужасе, шулята поджались, а крик застыл в горле… — Ммм… Ах… Ооо… Милый, скоро мой уд сотрётся от такой скачки, — простонал Юнхо, придерживая за ягодицы вошедшего во вкус Джеджуна, скачущего на его органе, закатив глаза в экстазе, а руками двигая по своей плоти в такт толчкам. Забрызгав кончею живот своего омеги, государь замер, чувствуя, как пульсирует плоть Юнхо глубоко внутри него. Получая непередаваемое наслаждение от этого, альфа замер, откинув голову назад и тяжело дыша, а потом склонился к своему любимому супругу, позволившему ему познать все прелести нижней позиции, нежно и благодарно целуя. Затем наклонился к уху Юнхо и пропел: — О, боже, какой же ты мужчина! И я хочу от тебя сына… — Спасибо, Джеджун, спасибо, тогда роди мне Чанмина! — засмеялся Юнхо. И никто из них не знал, что через девять месяцев это желание сбудется. Ведь сегодня была ночь, одна единственная, что происходит раз в столетие, когда звёзды слышат обоюдные желания влюблённых и исполняют их.

Месяц спустя

— Юнхо!!! Я убью тебя! — разбудил истеричный крик заснувшего только под утро после крышесносящего секса Юнхо. Приподнимаясь на ложе, он простонал: — Что ещё там случилось, Солнышко? Из королевской купальни показался злой государь, яростно тряся какой-то картонной палочкой с двумя красными полосками под носом омеги. — Значит, роди мне Чанмина, говоришь? А, ну, стоять! — и Джеджун помчался догонять очухавшегося супруга, пытающегося слинять из покоев… Fin