Похороненные сердца. Продолжение.

      Так уж получилось, даже во сне реальность не могла ослабить свою жилистую хватку. Она вцеплялась в горло и визуализировалась в моих снах дешевым оплотом.       Каждый сон был похож на лоскутное одеяло. Так оно и было, на самом деле.       Отдельные фрагменты долетали до уставшего сознания, и то, в свою очередь, спешило склеить их неоднородными массами невидимого клея, или сшить друг с другом неровными стежками ободранных ниток.       Благодаря абсенту этой ночью я видел один из самых чудесных снов, что снились мне в течении трех лет.       Или даже так, — сегодняшний сон был первым сиквеллом в череде картинных ужастиков.       Он нес умиротворение и светлую грусть, которых мне так не хватало в последнее время.       Будучи во сне, я отметил интересную особенность природы; Утро никогда ещё не начиналось с такой прекрасной ноты, как сегодня.       Я слегка приподнял голову, наблюдая за пламенно — красной полоской, разгорающейся посреди линии горизонта.       Она обнажала свой горделивый «стан», смущенно поблескивая сквозь ветви старого леса.       Небо было безоблачным и удивительно радужным.       Снег напоминал роскошную вуаль, осеребренную сапфировым дождем заморозок; Нетронутый полог притягивал мой взгляд и ослеплял своим мерцающим светом.       Хотелось нагнуться и коснуться снега ладонью, дабы разрушить девственную целину совершенного покрова…       Я жизнерадостно потянулся и замер.       Помимо меня, во сне находился еще один человек, и этим человеком был Вилле Вало.       Вилле, ментальным призраком, оберегал меня от кошмаров, грея своим телом и отводя взмахом руки все горести, которые пытались обосноваться на моих дрожащих ресницах.       Его грудная клетка преспокойно вздымалась, а стройное тело радовало своими изгибами мой пытливый взор.       Его упрямые волосы не желали дружить с расческой, они завивались как попало, падали небрежным водопадом на поразительно — белый лоб, на виски, на, слегка, вытянутое лицо, заканчивая свои умопомрачительные завихрения на перламутровых плечах и груди.       Небесно — голубой свет проник из — за красной полоски восхода.       Вместе с «рыжим» они, на пару, ласкали это создание, которое продолжило свою дрему в моих жадных объятьях.       Как бы он не был красив, я бы не осмелился прикоснуться к нему.       Даже во сне я не мог дотронуться до своей мечты, а так хотелось бы…       — Лучше смерть, чем жизнь без тебя… — Прошептал я, решаясь на отчаянное прикосновение.       К чему описывать, насколько сильно я хотел его поцеловать? Мне кажется, ни у одного из ныне живущих не было причины поступить иначе.       — Кролик? — Сонно пробормотал юноша, с недоумением, приоткрывая глаза и силясь рассмотреть меня на фоне молочно — белого света.       Я не смел отодвинуться, не смел опускать пальцы рук, которыми только что убрал волосы с лица Вилле.       Между нами повисло неловкое молчание.       Вилле слегка улыбнулся, разминая затекшие конечности и, нарочно, задевая мою ладонь, повернутую вверх к восходящему солнцу.       Он поднес фильтр к чувственным, слегка выдающимся, губам.       «О его губах я мог говорить вечность, и ни разу не повторять одно и то же прилагательное»…       Кажется, нижняя была чуточку больше, чем верхняя…       С какой радостью, я бы провел по ней указательным пальцем, раздвинул бы его губы, обнажая искусительную щербинку, заглядываясь на нее, как на восьмое чудо света. А после жарко поцеловал бы этого негодяя, исследуя каждый сантиметр его горячего рта…       Его дыхание тоже меня заводило, и я, стыдливо, прятал глаза, всякий раз, когда ловил себя на не совсем чистых мыслишках.       — Никто не узнает, насколько нам хорошо вместе. — Со счастливой улыбкой проговорил Вилле, стряхивая пепел и проводя рукой по моим волосам. — Мы во сне, но я не вижу разницы между фантазией и явью.       Я, выжидающе, молчал и, едва, мог себя контролировать.       Все силы уходили лишь на поддержание этого контроля, оборона которого слабела с каждой долей секунды.       «Еще секунда, и разум полностью отключится, уступая дорогу первобытным инстинктам»…       — Хочешь, я расскажу о твоей музе? — С горечью прошептал я, стискивая зубы и стараясь отвлечься от всепоглощающего желания.       — Попробуй, — Без особого напора откликнулся Вилле, двигаясь рукой по моим ключицам и легко обводя их контуры.       — Это Вивьен Ли и Кларк Гейбл на фоне заката. Именно этот плакат ты однажды повесил в своей спальне, когда отец велел тебя взяться за гитару.       Несколько ночей подряд ты пытался освоить музыкальный инструмент, пока твой взгляд уныло бороздил серые стены комнаты. И лишь плакат отвлекал тебя от неистовой боли в пальцах, от сводящей зубы скуки, которая обуревала тебя в первые дни игры.       — Каким же я был человеком?.. Почему я этого не помню? Я не помню ни тебя, ни группы… Ни одной из своих песен.       — Я готов напомнить тебе обо всем, лишь бы мои слова возымели силу над твоей пропавшей памятью.       — Неужели кроме музыки у меня ничего не было? А как же друзья, семья? Как же обычные человеческие радости? — Ведь в этом и есть вся прелесть жизни!       — Наша группа была твоей семьей. Тебе чертовски не везло с девушками, — С улыбкой произнес я. — Ты находил их слишком самовлюбленными и пустыми. Видимо, из — за того случая в лесу, когда твоя возлюбленная навсегда ушла из мира живых.       Его пальцы неосознанно коснулись моего бедра.       Я вздрогнул от неожиданности, прикидывая фатальное расстояние до сумасшествия.       «Главное, не думай об этом. Заруби себе на носу», — «Ты и пальцем его не тронешь»! — Зарычал голос в моей голове.        Этим голосом служила моя миссионерская привычка сублимировать похоть в различные игры с собственной головой.       Вилле проворно расстегнул пуговицы на моих брюках и, в мнимой стыдливости, прикрыл рот ладонью.       — Кажется, я перестарался, — С отчаяньем произнес парень. Зато в его глазах была вовсе не потеря, а самое лютое желание.       Ядовито — зеленые, они стали настолько темными от страсти, что я едва мог отличить зрачок от радужки.       — … Хотя, все не так страшно, верно, Лили? Я ведь делал это тысячи раз, так почему сейчас нельзя?       — Потому что теперь ты ребенок, — Я нарочито улыбнулся и вздрогнул от неожиданного прикосновения к животу.       Я понимал, что сплю. Зеленая «фея» постаралась на славу. В этом ей не было равных.       Она заставляла меня идти на поводу обстоятельств, зазывно махая рукой и предлагая заняться любовью с тем, кого мне хотелось больше всего на свете.       В кабине было ужасно жарко. Я едва мог выравнивать дыхание.        Хотя, быть может, у меня просто подскочило артериальное давление и кровь циркулировала с необычайной скоростью, что повысило температуру моего тела… — сносное оправдание.       Оно могло бы потягаться с чем угодно, кроме настырных пальчиков Вилле…       Я старался не смотреть на Вилле, но маленький дьяволенок, поселившийся в моих глазах, так и норовил поднять взгляд и воззриться в лихорадочные штифты моего спутника.       Пару минут я терпел его попытки проникнуть в мои джинсы, но здравый смысл тотчас отрезвил мою горячную голову.       Я откинул Вилле подальше от себя, словно бы передумав.       Может, зря я так поступил, ведь мне так хотелось его поцеловать…       Разрушая мнимые барьеры я снова подался вперед, сумев отключить пронзительный голосок совести.       «Это сон. Всего лишь сон» — Бормотал я, ощущая неподдельное тепло в своих музыкальных пальцах.       Этот поцелуй парализовал мои легкие лишая права на мимолетный вдох, на отчаянную попытку почерпнуть толику воздуха, без которой моя голова кружилась почаще оборотов шарнирной карусели.       Вилле завладел всем, до чего сумел дотянуться, будучи в состоянии отчаянной страсти, граничащей с первобытным безумием.       Волосами, моими гудящими висками, дрожащими плечами и взволнованным шепотом, что срывался с губ беспрестанной несуразицей.       Я пытался увернуться, но небо решило все за нас.       Ни секунды из заветного времени не было потрачено.       Разве я мог променять этот « бой » на один день в серой реальности?       — Тебе нравится, Линде? Признай это наконец! Признай, что тебе нравится меня целовать, ни смотря ни на что. Признай, что любил меня всю свою жизнь и когда все пошло из рук вон плохо ты старался удержать меня подле себя!       — Это не секрет. Я любил тебя так сильно, что подписывался на различные твои идеи и уловки: музыка, секс, бессонные ночи, умопомрачительные прогулки по городу, полугодовые турне с их трудоемкими буднями. — Все, ради того, чтобы быть с тобой…       — Я хочу вспомнить тебя, — Прошептал Вилле, убирая вспотевшую челку с глаз и разглядывая мое замешательство. — Ты вызываешь у меня столько непонятных чувств, и мое сердце, вот — вот, разорвется.       — Интересно, прежний Вилле так же думал при взгляде на меня? — Задумчиво спросил я сам себя, без особой надежды услышать ответ на свой вопрос.       К большому моему счастью Вилле и в этот раз нашелся с ответом.       — Разумеется. Это страсть, Лили. И, как хорошо, что ты умел читать между строк. — Вилле понимающе кивнул. — Видишь ли, когда музыкант или же художник, а может и писатель, делают свою привычную работу, то, наверняка, выкидывают массу нюансов из своего произведения. Все, что творится между строк и между слов песен, между нанесенными слоями краски на холст, остается лишь у создателя в голове. Мы можем лишь высказать свои догадки по этому поводу и, как правило, ошибемся множество раз, предполагая сотни вариаций изначальной версии. Переживания творческих людей случаются по одной — единственной причине, они знают историю «от» и «до». От начальной ее границы до апогея. Одно совершенное искусство — одна искренняя смерть, в смысле которой томится ряд переживаний, благодаря которым рождается то самое произведение. Эдакий самородок.       — Все, до одури, логично. — Я вернулся к заветным губам, чтобы в тысячный раз распробовать их на вкус, играть с ними, покусывать и доводить до искусительного, багряного оттенка.       Вбирая в себя тяжелый аромат шелковистых волос, я усмехнулся.       Так пряно могли пахнуть лишь одни волосы в мире — волосы моего прекрасного спутника.       Безумца, продавшего свою душу за глоток невинного счастья, которое потерялось в закоулках бренного прошлого.       Если бы я только мог проникнуть в тайну давней истории…       Теперь она не пугала меня своей вычурностью, ведь, помимо дряни, в ее «почве» зарождался прекрасный цветок, который пленил меня своими будоражащими и сатурироваными, * соцветиями.       Раз за разом, он залечивал траншеи на моем похороненном сердце, предлагая рассмотреть свои удивительные лепестки с разностороннего ракурса…       К сожалению, сон подходил к концу. Я почувствовал дневной свет на кромке век и рефлекторно зашевелил пальцами.       Вилле постепенно исчезал из поля зрения. Вот, прошла секунда, а от него и следа не осталось…       Окончательно проснувшись, я едва не рухнул со стула на котором сидел.       Акселле, с серьезной, миной тормошил меня за плечо.       — Просыпайся, наглый лис! Это ты выжрал мой абсент? — Со смешком спросил он, пересекая комнату и распахивая окно.       — Прости, — Пробормотал я слабым голосом, — А ты чего не пошел на работу?       — О, ты не знаешь, — Мужчина помрачнел и присел подле меня. — Вилле пропал. Взрослые отправились в лес. Кари, его отец, подозревает, что мальчишка мог убежать из дома.       Я ни сразу понял, что к чему.       Произнесенные учителем слова не желали оседать в голове и находить здравого отклика.       Вот, минуту назад, я нежился во сне, а теперь обязан заниматься лихорадочными рассуждениями, расхаживая по кухне и сцепляя руки за спиной.       — Что на этот раз? Почему он убежал?       — Линде, я понятия не имею. Откуда мне знать, какие мысли роятся в голове этого мальчишки?       — Да ты, наверняка, издеваешься, — Я вскочил и едва не смёл с обеденного стола всю посуду. — Неужели Вилле тебе безразличен?       На моей щеке промелькнул желвак, пальцы рук сжались в кулаки.       — Лил, я не понимаю твоего бешенства. На его поиски уже отправились, и я, от всей души, желаю, чтобы Вало нашли, как можно скорее, но сам бы я не стал рисковать, — на улице жуткий буран. Ты прекрасно знаешь, каковыми могут быть последствия. Я даже будить тебя не стал, потому что знал — ты все бросишь ради того, чтобы поучаствовать в его спасении. Поисками занимаются парни и по более тебя. Вполне возможно, что такой «пушинка», как ты, и метра не пройдет в такую погоду.       — Как давно ты узнал об этом? — Буркнул я, пытаясь игнорировать его слова.       —  Директор лицея оповестил меня буквально минуту назад, а ты уже рвешь и мечешь… Я понимаю твое волнение, но мы ничего не можем поделать. На улице страшная метель, и я не позволю тебе бежать сломя голову и искать неприятности на свою блондинистую башку, ясно?       «Он что, призывает меня к порядку?       Советует обождать, как тупорылому домоседу, ожидая пока труп моего друга благополучно доставят в Валиллу»?       Ничего смешнее я еще не слышал…       Метель… Говорит, будто я сахарный, черт его дери…       Вот так пробуждение! Лучше которого только тычок раскаленной кочергой в горло…        — Лили… — Акселле сдвинул брови, проверяя меня на признак сумасшествия.       И вел он себя так спокойно будто каждые пару дней у них исчезало по одному ребенку…        Может, я и был ненормальным, готовым рискнуть своей шкурой оказавшись занесенным снегом, зато «не мял сиськи» и не нуждался в милых мордочках и поглаживаниях по спине.       Слишком уж нелепо это выглядело. Любой бы негодовал на моем месте.       Да, я не спорю, Вилле мог пробыть в лесу час — два, того более. Вполне возможно — целую ночь.       Зима в наших краях штука суровая, непреклонная.       Пробыв некоторое время на относительном морозе, ты поначалу не почувствуешь ничего, кроме удовольствия от заснеженного вида района, но более двадцати минут даже взрослым не советуют.       Если имеется хоть малая возможность воздержаться от перемещений без особой нужды, то стоит принять ее во внимание.       Надо бы…       Но я не мог.       — У тебя есть что — нибудь моего размера? — Настойчиво спросил я, поджигая кончик сигареты и задумчиво переводя взгляд на Акселле.       — Лили…       — Дай мне одежду: бушлат, шубу, пальто, не знаю… Любые шмотки, которые согрели бы меня. Ты слышишь?       — Ладно, как скажешь, — Учитель махнул рукой и скрылся в соседней комнате.       Я приник к окну, разглядывая млечный и рассерженный ландшафт.       Мне было не страшно выйти на улицу. Потерять Вилле — вот самое ужасное, что могло бы произойти со мною в ближайшее время.       Мне даже курить перехотелось, настолько дерьмово я себя чувствовал.       — Вот, держи, — Акселле появился в дверном проеме.       Он кинул в меня изрядным количеством зимней одежды, наблюдая за моими переодеваниями.       Одевая свитер поверх борцовки, я чувствовал прохладный взгляд мужчины.       Взгляд человека, который изо всех сил желал помешать мне, но не мог придумать ни одной достойной причины для этого.       Когда я оделся, то не стал тянуть с прощаниями и прочими ужимками.       Всё, в чем я нуждался — в немедленном действии, способном подвинуть меня на шаг к поискам.       — Акселле приоткрыл дверь и крикнул:       — Лил, тут даже дороги не видно.       — Правильно, потому что она возникнет под шагами идущего, — Проворчал я, отодвигая Коскинена и выдвигаясь навстречу непогоде. — И, заметь, не я это сказал…       — Что ж, тогда удачи, — Учитель похлопал меня по плечу и скрылся за входной дверью.       Я остался один.       Не совсем один, потому что за мной наблюдала пара беспокойных глаз Акселле, но то было за плотно — прикрытым окном, а рядом была лишь пустота, способная лишить надежды на благополучное возвращение.       Ветер. Он дул прямо в лицо, словно бы пытаясь сказать мне, — « Остановись, все поправимо», но я не верил ему.       Разумеется, ветер мог говорить, ведь после встречи с Люцифером я сумел поверить в параллельные миры, в демонов, в провалы в памяти, и в мальчиков блуждающих в далеком прошлом.       Кто бы не растерялся в таком положении?       Пожалуй, старина Дьявол выбрал недостойного себе противника.       Я никогда не стану тем, кем не являюсь; — Не смогу защитить любимого мною человека и не смогу бороться с раздирающим душу страхом.       Брось, Линде, — Шептал я, — Признай наконец, что « шубка» не по тебе. Кролик, ты такой идиот, если надеешься на ангелов в этом пропахшем сигаретным дымом мире.       В этой затхлой трущобе, чьей — то больной фантазии…       Если приглядеться ко всему, что меня окружало, то можно понять одну простую истину — оно было создано не для комфорта, а для сражения. Миллиарды километров в разные стороны, ни единого признака жизни на раскинувшемся в белых одеяниях пространстве.       Это ли награда? Нет, всего лишь выживание.       И не жизнь, как могло бы показаться с первого взгляда.       Ветер по — свойски распоряжался моими волосами. Я не удосужился запахнуться, не удосужился нацепить шарф с шапкой, ведь если бы я умер от обморожения все было бы гораздо проще.       .«Интересно, а могу ли я умереть?» — Вот ведь забавный вопрос. На самом деле у меня целый «сундук» таких. Жаль, что не с кем посоветоваться по этому поводу.       Трейлер мерцал слепыми окнами; Его частично припорошило снегом. Надпись «HIM» наклеенная поперек корпуса производила впечатление покинутой усадьбы, — вроде бы все как надо, но нет тех самых «жильцов», которые наводнили бы трейлер своими беспрестанными шутками, задорным смехом и неистовой игрой на музыкальных инструментах.       Я представил лицо Вилле — взгляни он на свой музыкальный «скарб». Да уж, то еще зрелище. Я даже на миг улыбнулся, припоминая змеиные глаза моего любимого оппонента по сцене.       Выдвижная дверь скользнула в бок. Я уныло забрался в нутро машины, с безумной надеждой встретить там кого — нибудь.       Как и следовало ожидать салон фургончика пребывал в забвении. Тогда я забился в угол и, дрожа от холода, чиркнул колесиком зажигалки. «Безумная надежда согреться сигаретой». Великолепная идея, профессор.       Я хаотично сбрасывал пепел под ноги, иногда прокручивая миниатюрный барабанчик, извлекающий неясный свет, который окидывал своим столпом часть трейлера.       …«Почему Люцифер решил явиться такому недотепе, как я? Он что, моего прошлого не помнит? Да я же никогда из себя ничего не представлял. Телепался, как отменный кусок дерьма по проруби, да молчал, покуда зубы не сводило от бесчисленных унижений. Да, как это странно. Будь я в кино, никто бы не пошел на мой фильм, потому что такие фильмы скучны и однообразны, — Французское кино и того веселее будет…»       Делать было нечего… Я подобрался с пола и вышел из салона, намереваясь проникнуть в кабину. Мощная корка льда здоровски препятствовала моим попыткам по проникновению внутрь.       Раздался противный треск и глыбина льда рухнула к моим ногам. Я, с облегчением, забрался в кабину и едва не обмер от страха. На пассажирском сиденье сидел темный образ. Света было настолько мало (крохотная лампочка освещала всего треть салона, щедро заливая водительское кресло и оставляя остальной фронт наблюдения в неясной, не несущей ничего хорошего, тени) мне пришлось воспользоваться резервным освещением.       — Далеко собрался, Лили?       Вилле угрюмо посмотрел на меня и слегка повел головой.       — Ну и чего ты стоишь, — только холод загоняешь в кабину.       Я приоткрыл рот и поспешно повиновался. Что за «дивный» день сегодня, — принимай, либо вешайся.       Я искоса посмотрел на парня, избавляясь от очков, что давили на переносицу. Разумеется от меня не укрылся хищный взгляд Вилле, вот только с чем он был связан (или с кем) не берусь утверждать.       — Ты… Настоящий или как? — Коряво пробормотал я.       — «Или как», — Ты будто с луны свалился, ей — богу, — Вилле хмыкнул, но сразу же осекся. Его губы надулись от обиды. — Ты что, уезжаешь?       — Нет, просто решил прогуляться, померзнуть. Думаю: «а почему мне не сходить за город и «… Стоп. А ты здесь чего забыл? Все с ног сбились — тебя ищут.       — Дома было скучно, я тоже решил прогуляться. Ноги сами привели меня сюда. — Вилле ответил несколько туманно, но я — то знал, что парень темнит.       — И ты решил спрятаться в трейлере, чтобы поставить всех жителей Валиллы на уши? — Так я и поверил…       — Брось свои «профессорские штучки». Ты прекрасно знаешь, что мое сердце не спокойно, когда тебя нет. Не знаю, как это объяснить.       — Нет — не знаю. — Я искренне удивился откидываясь в кресле. — А в чем логика?       — Ты бы, рано или поздно, вернулся в свой драгоценный автобус, ведь он что — то для тебя да значит… Другой бы человек давно его выкинул, или перекрасил, или продал.       Парень деловито перебрался поближе ко мне, обнимая руками.       — Ты чего творишь? — Я взъерепенился.       — Грею тебя, что не видишь? — Мягко проговорил Вилле, укладывая голову на мое плечо. — Нас никто здесь не увидит, можешь не бояться.       — «Можете», сэр, — Я попытался выкаблучиваться, но парень двинул мне локтем в челюсть.       — Да иди ты, — Усталым голосом ответил Вилле.       — Так мне «идти» или остаться? — Задумчиво проговорил я.       — Так и просишься на то, чтобы тебя заткнули по добру по здорову.       Не знаю, как вы, но мне ужасно нравился его несносный характер; Волей — неволей перестаешь противиться его « нападкам».       — Для тебя когда — нибудь казалось странным целовать парня? — С интересом пробубнил Вилле, касаясь носом моего подбородка.       — О, я знаю, к чему ты клонишь… Давай без этих игр, хорошо?       — Не могу понять, отчего ты бежишь? Разве тебе плохо в моем обществе? — Вилле отодвинулся на пол — дюйма и непонимающе посмотрел мне в глаза.       — Ты ненастоящий. Как я могу миловаться с тем, кого вообще не знаю? Ты тоже хорош, — «Лили, я что — то чувствую»… Что ты можешь чувствовать? Хрен с маслом. Это не ты. Кто — то заставляет тебя так думать. — Я ответил пареньку смешливым взглядом.       — Ну, держись, — Вилле пихнул меня коленом в бок; От неожиданности я вылетел из кабины на снег.       — Какого хрена?! Что я не так сказал?       — Я с тебя валяюсь! — «Что»? «Ты — ненастоящий». Я тебе что предмет обстановки? Фритюрница? А может твоя шизофрения, которой конца и краю не видно?!       — Ну, — В прошлый раз ты растаял в воздухе, потому что это был не ты, а Люцифер…       Я только сейчас понял, какую хрень сморозил. Господи, да что со мной не так?       — А я случаем не был фронтменом группы «HIM», а может старина Гас наш клавишник? Или жирдяй Миге научился играть на басу?!       Я открыл рот от удивления.       — Все правильно…       — Ты не выносим. — Вилле хлопнул себя ладонью по лбу и расхохотался. Следом задымила сигарета.       Я лежал спиной на снегу и понуро ловил снежинки. Ну как он не понимает, я ведь не вру…       — …И даже несмотря на это, я готов тебя любить. Да, ты чокнутый, и что с того? — Вилле задорно выпрыгнул из фургона и бросился на меня. Я чуть не лишился глаз от такого давления. Бляха Виллиного ремня уперлась мне в живот.       — Ты меня раздавишь, идиот. — Завопил я, выплевывая его волосы изо рта. — Чертово, волосатое чудовище! Мы сейчас же возвращаемся к тебе домой, где Кари наваляет тебе по полной программе за твое долгосрочное отсутствие.       — Ну вот, ты же можешь улыбаться, когда хочешь, — Хрипло прошептал парень, слезая с меня и протягивая мне руку. — Пошли в кабину, ты заболеешь. А домой я вернусь тогда, когда закончу наслаждаться твоим обществом.        — Ты сам меня выкинул… — Я схватил его ладонь и поднялся. Приняв вертикальное положение мне не хотелось выпускать его руку из захвата, но, пришлось, иначе Вилле понял бы, какое влияние может на меня оказывать.       Но Вилле поменял траекторию шага в самый последний момент; Вместо того, чтобы забраться в кабину, он влез в салон и, по — хозяйски, осмотрелся. Мне ничего не оставалось, как пройти следом.        Наблюдая за скучающим выражением лица Вилле, я достал из-под кровати ящик пива и развел руками.       — Я берег его на тот случай, когда ты «выздоровеешь». Видимо, этот день будет еще не скоро…       — А говоришь, что не веришь и не любишь, — С грустью прошептал Вилле, стряхивая пыль с горлышек. Откупорив одну из выше представленных, парень вышел. Затем вернулся снова и, захватив целый ящик, пошел в известном направлении.       Хоть одна привычка осталась прежней, — парень любил выпить, что ни говори…       Сидя в кабине мы ненароком разговорились. Я узнавал все больше фактов о «прошлом» Вилле. Даже общие темы для разговоров нашлись, что оказалось немаловажной частью нашего общения.       Мой взгляд теплел от его рассказов. Пиво помогало расслабиться и отвлечься от зверски — холодного пейзажа за пределами лобового стекла.       Несколько раз я напоминал Вилле о времени, но парень лишь махал рукой и продолжал говорить. Ясное дело, после часа беседы я не мог настаивать на его уходе. Впервые за три года я имел честь поговорить свободно, легко и непринужденно.       Я блокировал желания своего тела, несмотря на то, как сильно мне хотелось обнять его и сказать заветные слова, которые встряли на языке, оказавшись немолвенным призраком.       Позиция «смотрящего» была отнюдь не плохой. Разве что касания запрещены, будто кто — то свыше диктовал как надо себя вести на данный момент.       …- Мне было бы гораздо интереснее рассказывать, если бы ты, хоть на минутку, прислушался к тому, что я говорю, — Обиженно пробурчал Вилле, прорываясь сквозь мою дрему; — Кажется, я не заметил, как уснул.       — Извини… — Я потряс головой, пытаясь сбросить со своих век мерзкие кандалы Морфея. — Я очень устал. Сложно концентрироваться на реальности, когда твой голос настолько приятный, что хочется укутаться им и предаться сну.       — Первый комплимент. Я должен быть несказанно рад, — Вилле выкинул окурок и похлопал себя по коленке, — Знаю, не номер люкс, но, можешь «прикорнуть».       — Чувствую себя собакой, — Со смешком проговорил я, опуская голову на его бедра. — От них исходило настолько приятное тепло, что я тотчас подтвердил слова Вилле, — «Знает о чем говорит, паскудник»… Куда лучше «люкса» с его накрахмаленными простынками.       Вилле освободил руки и, вместо того, чтобы занять пальцы новой партией сигарет, запустил те самые пальцы в мои волосы. Оставалось только замурлыкать, мать его.       — Это то, чего мне так долго не хватало, — Севшим голосом прошептал я, обнимая его колени.       — Хочешь сказать — тебе нравится? — С любопытством спросил Вилле, меняя положение и полностью расслабляясь.       — Если бы не мерзкий сквозняк, я был бы на седьмом небе от счастья, — Правдиво ответил я.       — Ну, знаешь, абсолютного счастья не бывает, поэтому наслаждайся тем, что есть, — Задумчиво ответил парень. — Может, в этом — то и вся проблема. Мы же всегда смотрим по сторонам: оглядываемся в прошлое, заглядываем в будущее… На настоящее у нас никогда нет времени.       — О да… Сказал человек, который продал свой талант… — Упрек так и слышался в моем голосе. — Ты особо не рассиживайся, нам еще к твоим родителям идти.       — Не знаю, Линде. То был не я. А может я, но немного потерянный. Знаешь, я могу сказать тебе о том, что беспокоит тебя больше всего на свете, — В моей юности меня привлекает лишь то, что я свободен. Я не думаю о насущных проблемах. Моя жизнь не обременена нуждой и потерями. — Это и есть жизнь счастливого человека. Вспомни, как мы были счастливы… В этом и весь ответ…       Я, молниеносно, отнял голову от его коленей и, с неописуемой радостью, уставился на Вилле. Это был он… Вилле сидел внутри этого тела, и, так же, с неутомимым азартом, подглядывал за мной.       Может, я ослышался? Вроде, нет.       Вилле давно провалился в сон. Кажется, он говорил это неосознанно. Так или иначе, я радовался, как ребенок, наблюдая за уснувшим и самым дорогим для меня человеком.       Я смотрел на него покуда не взял себя в руки. Надо было отнести паренька к родителям, иначе они с ума сойдут, узнав, что все это время он находился со мной, а я даже не удосужился сообщить им об этом.       Достаточно было придумать историю о том, как я нашел бедолагу в лесу, где мы потерялись и провели четыре часа в бренной попытке развести костер и согреть охладевшие конечности.       Пока я нес Вилле на руках, на губах моих по — прежнему играла улыбка. — «Все поправимо»… — Шептал я, в беззаботной радости, и только Люцифер не разделял оную со мной.