Сезон дождей

(не бечено) ─ к этим выходных ожидается увеличение скорости ветра до десяти метров в секунду. Количество осадков так же возрастет. Средний показатель за июнь составит, по прогнозам синоптиков, семьдесят семь и шесть десятых миллиметра, что намного ниже прошлогодних показателей в сто пятьдесят восемь и четыре десятых. Нехватка воды может привести к серьезным проблемам в сельском хозяйстве и… Синтетическая резина, напичканная вкусовыми добавками и ароматизаторами, растягивается до состояния тонкой пленки и насыщенный, ядовито-розовый цвет красителя, блекнет. Полупрозрачный шар какое-то время держит форму, и наконец, достигнув своего предела, непрочная мембрана пузыря лопается с громким хлопком. Чанёль наблюдает за этой идиотией уже добрые полчаса. Дурацкая забава раздражает его. И даже не потому, что это глупо и по-детски. Причина скорее в этом надоедливом звуке, с которым рвется хрупкая латексная основа, пахнущая клубникой, оставаясь розовыми ошметками на светлой коже. Хун собирает пальцами чертову жвачку, снимая остатки эластичной бурды с кончика носа и это должно выглядеть смешно и нелепо. Но Чанёль не смеется. Он наблюдает, как Сехун слизывает искусственный ягодный вкус с треснувших, искусанных губ, прикасаясь языком к свежим ранкам и разбавляя поддельную сладость привкусом соли. И чувствует лишь желание разбить его надменную харю в кровавое месиво, чтобы увидеть, как исказятся от боли красивые черты лица. Может быть тогда он сумеет понять хоть что-то, заглянув на долю секунды под непроницаемую маску полного похуизма. И вероятно, причина по которой Пак стискивает в пальцах кружевную салфетку, нервно отстукивая ногой какой-то сумбурный и рваный ритм, как раз в этом показном безразличие, и в раздражающем звуке, и в глупости происходящего и, конечно в том, что для занятия подобным хернестраданием О решил прийти к нему домой, и занял его любимое кресло, ко всему закинув на стол длинные ноги. Несомненно, все дело именно в этом. Монотонный говор диктора забивается барабанной дробью крупных капель по алюминиевому карнизу, сливаясь в одну сплошную шумовую завесу. Чанёль отбрасывает в сторону разодранную салфетку, с тоской глядя на обрывки витиеватого хитросплетения нитей, и прячет подрагивающие пальцы в карманы толстовки. Просто переизбыток наглости на квадратный метр его скромной жилплощади да слишком тяжелая взвесь никотиновых смол под потолком. Хотя к этому Пак привык… Привык к визитам в три часа ночи. Необъяснимым и неуместным. Они всегда заканчиваются так предсказуемо – головной болью, разбросанными по полу окурками и перепачканным спермой бельем. Чанёль повторяет себе, что дело не только в банальном трахе, что есть что-то еще, что-то большее. Вот только он и сам не знает что. Он просто смирился с вечным беспорядком в столе, потому что Сехун постоянно ищет там «то не знаю что» и так и не найдя, бросает это занятие, оставляя Чанёля разбираться с разворошенным барахлом. Теперь он даже не наводит порядок. Это просто бессмысленно, ведь надолго его трудов все равно не хватает. Потому что Сехун как ураган. Он врывается в его жизнь неожиданно и, как всегда, совершенно некстати. Выпивает весь запас чая и пачкает только что вымытый пол в прихожей, осыпающейся с заношенных кед засохшей землей. Разбрасывает сложенные аккуратной стопочкой диски и умудряется подсунуть в корзину с грязным бельем пару своих футболок. Прихватывает по ходу дела из чанёлевского шкафа рубаху, что велика ему на пару размеров, и ходит в ней как ни в чем не бывало, пожимая плечами на недоуменный взгляд хозяина гардероба. Он в прямом смысле этого слова падает на несчастную голову Пак Чанёля, словно проливной дождь в самый разгар жары. Когда зонты и пуховики давно убраны, а на обувной полке стоят лишь сандалии и легкие кеды из тонкой материи. Прохожие пестрят разномастными футболками, девушки поражают длиной едва прикрывающих бедра юбок и шортиков. Солнечный свет заливает пыльные улицы, отражаясь в начищенных до блеска витринах. Поэтому когда заволакивает тяжелыми тучами прозрачно-голубое небо и слышится перезвон первых капель, бьющихся о пересохший асфальт, все лишь недоуменно оглядываются, пытаясь понять, в самом ли деле начался дождь, или им показалось. А потом небеса, разодранные в клочья раскатами грома, обрушивают на город ледяные потоки воды, смывая мелкий сор с пешеходных дорожек и превращая в жидкое месиво парковые аллеи. Сехун как этот самый ливень в солнечный день. Как вспышка молнии среди ясного неба. В подернутых дымкой глазах плещется не то безумие, не то веселье. Чанёль не понимает. Он вообще никогда не понимает его. Ни долгих взглядов, от которых начинает ныть где-то под ребрами, ни случайных фраз, брошенных невпопад, над которыми потом можно часами ломать себе мозг. Ведь зачем-то же он это сказал! Но у Сехуна нет причин. Нет ответов. Он просто слишком мало спит, а курит непозволительно много. И от того все вещи в доме Чанёля пропахли никотином и дымом. Этот запах въелся в обивку мебели, кухонные полотенца и тонкую тюль на окнах. Впитался в постельное белье и все чанёлевские футболки. Пак даже купил специальный кондиционер для стирки, который обещал ему свежесть альпийских гор, но это вовсе не помогло. Навязчивый аромат из смеси табака и дешевого сехуновского одеколона, отдающего горькой полынью забился в глотку, впитался в каждую пору на теле, осел где-то на самом дне легких. И теперь он может дышать только им. А иногда не может дышать совсем. Когда смотрит на тонкие пальцы, сжимающие измятый фильтр и думает о том, что еще десять минут назад эти же пальцы сжимали его собственный член. Рассудок заволакивает туманом, горячая волна возбуждения бьет под дых. Какое-то болезненное, ненормальное ощущение, растекающееся отравой по венам, выворачивает наружу сжатое острым спазмом нутро и Пак всматривается в остекленевшие глаза сам не зная, что хочет увидеть в них. Бескрайняя бездна глядит на него в ответ черными провалами расширившихся до предела зрачков, и все тело начинает бить крупная дрожь от накрывающего с головой ирреального желания причинить боль. Разодрать себе грудину, переломав к чертовой матери каждое ребро, вырвать с корнем вросшую в мясо мерзость и затолкать ее в самую глотку, чтобы тоже не смог дышать. Чтобы увидеть дорожки слез на сливочной коже. В такие моменты воздух намертво застревает в сорванном горле колючими комьями. Картинка реальности растекается перед глазами цветастой рябью. Адреналин поступает в кровь неровными толчками, словно кто-то впрыскивает дозу за дозой с равными интервалами. От этих припадков словно ломается что-то жизненно важное, трещит по швам, рассыпается, исчезает, оставляя после себя смутное ощущение потери и тянущую боль, застрявшую где-то между девятым и двенадцатым позвонком. А потом все проходит так же резко как началось. Кислород набивается в легкие колкой свежестью с привкусом никотина и запахом сырой земли. Чанёль прикрывает уставшие глаза с вязью кровеносных сосудов на белках, прислоняется острыми лопатками к стене, и дышит, дышит, дышит. Пока еще может. ─ Ты в порядке? – прокуренный голос хрипит в полной тишине и Чанёль только сейчас замечает, что Хун успел выключить телевизор и захлопнуть окно, оставляя навязчивый шелест дождя за прозрачной преградой из звуконепроницаемого стеклопакета. У Сехуна во взгляде почти беспокойство. Пак растягивает бескровные губы в кривоватой полуулыбке, пытаясь представить, насколько же паршиво он должен выглядеть, только усиливая подозрения Се, что нихера он не в порядке. Но ему ведь не объяснишь. А объяснишь, так все равно не поймет. Просто у Сехуна ветер в выбеленных волосах и чернота никотиновых смол вместо легких. ─ Въебать бы тебе – сипит Чанёль и подбирает с журнального столика измятую пачку. Слишком крепкие сехуновские сигареты дерут горло, словно наждак и Пак кашляет куда-то в сгиб локтя, чувствуя, как собирается влага в уголках глаз. Сехун скалит острые зубы, потирает длинными пальцами переносицу, аки великий мыслитель и молчит, глядя в промозглую серую мглу за окном. ─ Чертов муссон – он всегда так, ни о чем и не к месту. Бесит порой до желудочных колик. Чанёль докуривает до фильтра и тушит бычок, вдавливая ненужный остаток в загаженную пепельницу на подоконнике. Сквозь прорези драных джинс, болтающихся на узких бедрах, виднеются куски белой кожи, покрытой едва заметными волосками. Плетеные браслеты, на слишком тонких запястьях, выглядят громоздкими и тяжелыми. Чанёль скользит взглядом по высокой фигуре, от кончиков пальцев в нелепых красных носках в синий ромб и до самой макушки, где сквозь серебро осветленных прядей пробиваются темные корни. Сехун весь словно ледяная корка – только тронь, сплошные острые края да холод. Через растекшуюся по стеклянной поверхности жидкость, размытыми силуэтами проглядываются очертания зданий и желтоватые пятна далеких огней, погружающегося в сумрак города. Раздробленная тень мелких капель ложится на белизну ткани темными брызгами, прямо поверх нецензурной надписи, что растянулась красными буквами по белому фону материи. Сехун любит странные вещи. Наверно потому, что он и сам далеко не образец адекватности. Поверх футболки натянута чанёлевская рубашка в крупную клетку и Пак даже не возмущается по этому поводу. О передергивает напряженными плечами, почти физически ощущая слишком пристальный взгляд. Словно стирая следы чужих прикосновений, проводит руками по волосам, отряхивает несуществующие крошки с подола кофты, оттягивает вниз круглый ворот, обнажая выступающие ключицы. Чанёль ловит каждое неловкое движение, цепляясь взглядом за кончики пальцев. Словно хочет прочувствовать мимолетные касания, до рези в воспаленных глазах, всматривается в изученный до мелочей образ перед собой. От затянутой слишком сильно полосы черной, грубо выделанной кожи, с громоздкой пряжкой темного металла, на горле остались красные полосы. Пак смотрит на продолговатые следы и облизывает запекшиеся губы, стараясь не думать о том, что стоит потянуть сильнее и дышать в этой удавке Сехун уже точно не сможет. Прямо как сам Чанёль. Задохнется, удушенный нелепым аксессуаром. Нальется синевой светлая кожа, чувственный рот, что так часто дарил ему наслаждение, приоткроется, в попытке сделать спасительный вдох. Только выражение глаз не измениться. Это, несомненно, его убьет, зато, может быть, перед тем как сердце сделает последний удар, он сможет понять всю ту гамму чувств, что душит самого Чанёля каждый день? Пак не знает ответа. Он вообще плохо соображает, после бессонной ночи и лошадиной дозы кофеина, который теперь бежит по венам вместо кровяных телец, заставляя кое-как функционировать ослабшее тело. Только в висках набатом стучит бешеный сердечный ритм. Возбужденный член больно упирается в застежку брюк и Чанёль трясет отяжелевшей головой, пугаясь собственных мыслей и желаний. Это кажется таким неправильным, ужасным, кощунственным. Да он же чертов псих! В паху разливается жаром накатывающее волнами возбуждение. Ёль шумно сглатывает вязкую слюну, заталкивая обратно в глотку рвущийся наружу стон и прикладывается раскаленным лбом к ледяному стеклу, упираясь ладонями в подоконник. В волосы зарываются чужие пальцы, перебирая влажные от выступившего пота пряди и внутри словно разжимается тугая пружина. Электрический разряд несется по нервным окончаниям ослепительным чувством сладкой дрожи от затылка, где кожи касается сехуновская ладонь, прямиком в ноющий член, истекающий пахнущей мускусом смазкой. ─ Блядь – шипит сквозь зубы Чанёль едва умудряясь стоять на нетвердых ногах. В голове шумит то ли гул собственной крови, то ли усилившийся ураган за окном. Внутри пузырится обжигающее чувство надвигающейся катастрофы и это пугает и будоражит одновременно. Пак проводит непослушными пальцами по краю ошейника и чувствует дрожь чужого тела. В мозгу фейерверками взрываются моральные принципы и нравственные устои. Не то что бы они у него вообще когда-нибудь были, но какие-никакие границы есть у каждого. И свои Чанёль только что нарушил окончательно и бесповоротно. У Сехуна в глазах смесь страха и интереса и этот нетипичный коктейль только подогревает итак бурлящее кипятком желание. Плавные, пьяные движения, сменяются резкими, грубыми, почти остервенелыми. Одежда летит к чертовой матери, сильные пальцы сминают кожу, оставляя синяки и красные полосы от ногтей. Зубы впиваются в податливую плоть до багровеющих засосов и долгих низких стонов, полных не то боли, не то удовольствия. Он так много хотел ему сказать, но Сехун ведь все равно никогда не слушает. А если слушает, то не слышит. В каждом болезненно-остром прикосновении несказанные слова вперемешку с отчаянием и скопившейся злобой. То, спрятанное на самом дне темное нечто, наконец, выгрызло себе путь наружу и теперь счастливо урчит, упиваясь чужими страданьями. Сехун прогибается в пояснице, принимая откровенно развратную позу и Чанёль не рассчитывает силу, выплескивая себе в ладонь половину содержимого флакона со смазкой. Маслянистая жидкость стекает по пальцам. Воздух наполняется сладковатым ароматом каких-то цветов, смешиваясь с запахом табака, что вьется сизым дымком от тлеющей на дне пепельницы сигареты. Чанёль тянет Сехуна на себя уцепившись за ошейник, проводит ладонью по возбужденному члену, размазывая вдоль всей длинны белесую жидкость. Сжимает скользкими пальцами мошонку, поднимаясь выше, к ложбинке между упругих ягодиц. Перепачканный смазкой палец входит в сжатое кольцо ануса на фалангу, когда Сехун начинает биться в его руках. О дышит тяжело, загнанно, с надрывным хрипом. Хватается за горло подрагивающими руками. Смотрит прямо Чанёлю в глаза ошалело, безумно. Мрачное чувство удовлетворение пробегает по коже колкими мурашками вдоль позвоночника. Ему нравится! Вот так вот больно и грубо. Когда кислород застревает в сдавленной глотке и каждый нерв оголяется, обнажая чувствительную сердцевину. Скользкие от смазки пальцы растягивают резкими движениями сжатые мышцы, наверняка причиняя дискомфорт и Чанёль ослабляет хватку, давая сделать несколько коротких вдохов. О скребет коротко стриженными ногтями полировку, пытаясь удержаться на онемевших руках и хрипит сорванным горлом. Влажная поясница блестит в неровном свете, влажная от пота и перемазанная вязкой субстанцией с дурацким ароматом цветов. Пак стискивает до синяков чужие бедра, стараясь не кончить от одного только вида растянутого ануса и шеи перетянутой кожаным ремнем. ─ Мой – хрипит Чанёль проталкивая крупную головку в жаркую тесноту и впервые ощущая такую власть. Перед глазами расплывается черными пятнами сюрреалистичная картина происходящего. Член скользит в тугом кольце мышц, растягивая до предела. Пальцы стягивают удавку, вновь прекращая доступ кислорода. Все, как в горячечном бреду: нереально яркое и раскаленное до белой пелены, перед крепко зажмуренными глазами. В груди бьется пронзительное чувство горчащего безумием упоения. Перекатывается на языке пряным послевкусием помешательства разделенного на двоих. И пусть это грязно или, может быть, аморально, Чанёль готов распять сам себя и добровольно шагнуть под полыхающие кузнечным огнем, мрачные своды преисподней. Кусок черной кожи впивается в плоть до кровавых ссадин. Ладонь сжимает подрагивающий член. Движения срываются, становятся рваные и сумбурные. Сехун запрокидывает голову назад, выставляя напоказ сжатую в смертельном захвате шею. Чувственный рот приоткрылся в безмолвном крике. Тягучее, острое удовольствие вспарывает нутро, прошивая все тело многовольтовым разрядом. Кто-то кричит и даже не разобрать где чей голос, чье сердце стучит громовыми раскатами в душной полутьме комнаты, затянутой остро пахнущим дымом. Чанёль возится с мудреной застежкой, стараясь не задевать липкими от спермы и смазки пальцами, травмированную кожу. Ошейник падает на паркет, звякнув металлической пряжкой и Сехун смотрит на него странным, нечитаемым взглядом. ─ Зачем? – голос совсем не слушается и Чанёль скорее угадывает вопрос по губам, нежели слышит его. ─ Захочешь потрахаться – наденешь – отрезает Пак, прикрывая слипающиеся глаза. ─ А еще лучше вообще в нем на глаза мне больше не попадайся. Крупный дождь нервно стучит в стекло. Кривые тени ложатся на стены темными кляксами. У Сехуна кожа на горле сплошная ссадина и губы, зацелованные до кровавых трещинок. Красная роспись капиллярами по белку воспаленных глаз и вечно ледяные ладони в рукавах чужой кофты. Просто он слишком мало спит, а курит непозволительно много. Лето за окном тлеет послеполуденным зноем. Принесенная муссонами влага сыпется с неба последними, мелкими каплями. Чанёль морщится, затягиваясь крепкими сигаретами до самого фильтра и запивает бессонницу кофеином. Летние дожди оставили после себя сырой асфальт и грязные лужи, в которых плещется синевой потекшее акварельное небо. У него все еще бардак на столе и хаос в спутанных мыслях. Не убранная земля с заношенных кед в прихожей и липкие куски розовой резины на дне столешницы. В легких сплошной никотин да горькая полынь послевкусием. Он только и делает, что курит и ругается тихим матом, но где-то там внутри так спокойно. Словно ураганами все начисто вымыло. Сехун он ведь как ливень в солнечный день. И Чанёль зарывается носом в светлые волосы, чувствуя как тепло растекается щекотными мурашками по выжженным нервам. От Хуна пахнет табаком, дождем и клубничной жвачкой, напичканной сахарозой. Пак вдыхает до цветных точек перед глазами, пока голова не начинает кружиться. И дышит, дышит, дышит…