***
Как курит хён, Минсок видит второй раз в жизни, и парню становится не по себе. В прошлый раз у отца Чондэ случился инфаркт, хорошо, что без серьёзных последствий. С одной ногой на подоконнике, прислонившись к простенку, оперевшись локтём о колено Чондэ глубоко затягивается. Трёхсекундная пауза — и сизый дым медленно покидает лёгкие, ленивыми струйками тянется к одной из приоткрытых створок. За неимением в их доме пепельницы Чен стряхивает пепел прямо на подоконник. Есть определённое мужское очарование в том, как курит Чондэ, но Мина почему-то волнует сейчас не это: на столике лежит папка. Парень сильно подозревает, что именно она является причиной мрачного настроения хёна. Мин хмурится и с нехорошим предчувствием её открывает. Перекладывает листы, наискосок пробегает взглядом текст, подробно излагающий инфу начиная от психологического портрета преступника и заканчивая местами обнаружения трупов. В глаза бросаются страшные фотографии, и Мин от неожиданности чуть вздрагивает, невольно вспоминая себя на месте жертв. Чондэ тут же шагает к нему и закрывает верхнюю корку папки. — Не смотри, — он прижимается своим твёрдым горячим телом к спине, обхватывает кольцом рук. Чондэ выше Мина почти на полголовы, и поэтому утыкается тому в макушку, тепло дыша под волосы, прогоняя озноб. — Зачем это?.. — Минсок как всегда зрит в самый корень. — Они хотят, чтобы ты побыл приманкой. — Вот как… Почему я? — Ты самый подходящий. Но ты не обязан соглашаться, — Чондэ до дрожи неприятна вся эта ситуация: их вроде и не прессуют приказом, но и в то же время не оставляют моральной возможности отказаться. Одно дело спокойно работать в аналитическом отделе и видеть криминальную грязь со стороны, совсем другое — участвовать во всём этом непосредственно. Чондэ не привыкать, но Мин… Чен очень жалеет, что вынужден впутывать его в предстоящую операцию не имея возможности предсказать, насколько благополучно она пройдёт и какими последствиями может обернуться. А они не так давно, наконец-то, обрели душевное равновесие и своё маленькое счастье на двоих. — Я так понимаю, больше особо и некому. Аналитическому складу ума Минсока не требуется много времени, чтобы сделать нужные выводы и принять решение. Чондэ осознаёт это и льнёт к нему уже всем телом, зная, что парня невозможно будет переубедить, что чувство долга перевесит всё остальное. — Как же я тебя люблю… — Я знаю, любимый, — Мин наслаждается объятием, откинув голову на плечо позади себя. Накрывает ладонями руки, что лежат на животе и груди, аккуратными пальчиками бездумно прослеживает проступающий под кожей рельеф вен на кисти Чондэ. Мужчина разворачивает его лицом к себе и, бережно обхватив голову, смотрит так, словно заново запоминает каждую чёрточку давно изученного лица: — Я же с ума сойду. Лучше бы ты ему не повстречался… — Поцелуй меня. Чондэ поглаживает подушечками больших пальцев скулы Мина. Он хочет, очень хочет поцеловать его, а ещё прижать к себе и никогда не отпускать. Только так донсен будет в полной безопасности, только так будет полностью спокоен Чондэ. Чен медлит, ведь он только что курил. Мину наплевать. — Хочу. Этому повелительному, почти капризному «Хочу!» невозможно противиться, и Минсок это прекрасно знает, и бесстыдно этим пользуется. И Чондэ целует. Долго и с отчаянной нежностью. Мин не отвечает — просто стоит, замерев и прикрыв глаза, впитывает в себя эти желанные прикосновения с привкусом сигарет, позволяет мужчине безмолвно поделиться своими переживаниями. Мин бывает до невозможности мудр. Чондэ неохотно отстраняется — совсем-совсем немного, его дыхание продолжает колыхать и нагревать тонкий слой воздуха между ними, — не убирая рук, прислоняется лбом ко лбу донсена: — Я буду рядом. Всё будет хорошо. Минсок слегка улыбается в губы хёна: Чен-Чен уговаривает сам себя. — Не переживай, конечно всё будет хорошо. За мной же будут следить… Пойдём ужинать, а? Я есть хочу. После ужина прямо в одежде они заваливаются на кровать и обнимаются весь остаток вечера, говорят о незначительных пустяках, просто наслаждаясь близостью, голосами и теплом друг друга. Голова Мина уютно покоится на плече хёна, и мужчина отчаянно желает, чтобы завтрашний день не наступал никогда.***
Минсока немного подстригли и для пущей заметности перекрасили в тёмно-рыжий цвет. Перемерили кучу вещей и остановились на яркой оранжево-зелёной футболке и узких коричневых джинсах с низкой посадкой, которые не падали с бедёр только потому, что плотно обхватывали стройные ноги и налитые ягодицы. Рукава просторной, но достаточно короткой футболки прикрывали и скрывали подкачанные плечи, но слишком широкий вырез горловины то и дело норовил сползти то на одно плечо, то на другое, оголяя выразительные ключицы. Стоило Мину чуть приподнять руки — и над поясом штанов соблазнительно приоткрывались обтянутые гладкой кожей тазовые косточки. Лёгкие конверсы и белая с чёрным козырьком бейсболка завершили прикид, и Мин вышел показаться ребятам из группы слежения. Все дружно отвесили челюсти, оглядывая манящее тело парня с головы до ног и обратно. Преображение оказалось впечатлительным, наглядный пример того, как одежда и цвет волос меняют человека. Некоторые невольно покосились на мрачного Чондэ, что присел на край стола со сложенными на груди руками, по-новому переоценивая обладателя такого сокровища. — Ваа… — первым отмер Чанёль и озвучил общее мнение, — конфетка. — Угу, прям мечта маньяка, — согласился Крис. — Он точно захочет развернуть обёртку, — подлил Ёль масла в огонь, и Чондэ на своём столе скрипнул зубами. — Ну-ка, рот приоткрой, — ожидающе уставился на Минсока Крис. Остальные тоже зачем-то ожидающе уставились. — Чего?.. — удивился Мин. — Рот, говорю, приоткрой. Мин послушно разомкнул леденцово-розовые губы в своей всегдашней невольной манере. Вместе с удивлённо расширенными глазами его лицо стало выглядеть одновременно невинно… и парадоксально по-блядски. По помещению прошелестел всеобщий вздох, лишь Чондэ остался недвижимым памятником самому себе. — Что и требовалось доказать, — заключил Крис и вручил парню скейтборд. Мин покрутил его в руках. — Я не умею… — Вот как раз и поучишься, — Крис втиснул в задний карман его джинсов телефон, в боковой — маленький плеер, последним штрихом повесил на шею парня проводочки наушников, — Инструктаж ты прошёл… Вопросы есть? — Мин отрицательно мотнул головой. — Тогда вперёд.***
Минсок не очень ловко соскакивает с доски и чуть не наворачивается. Выпрямляется, мимолётно отмечая, как ворот футболки естественно так снова сполз на плечо. Прекрасно должна быть видна тонкая ключица, и это то, что сейчас надо. Он порядком подустал, второй день мотаясь по скверам и паркам района. И почти уверен, что зацепил-таки того, кого так тщетно пытаются разыскать опера из криминального отдела. И не только потому, что тот уже битый час как прилип к скамейке и отслеживает броуновское движение Мина по площадке в попытках освоить преодоление различных препятствий. А потому, что переместился вслед за парнем на эту очередную площадку аж с противоположного конца парка. Мужчина выглядит благонравно и непримечательно: неопределённо-средних лет, прилизанные волосы, классический серый костюм; лицо со смазанными чертами, которые сразу же забудешь, как только отведёшь взгляд. И бутылочка лимонада в руке, к которой за всё время так ни разу и не приложился. Парень направляется к лотку с мороженым. Нашарив мелочь в заднем кармане джинсов, выбирает фисташковое и плюхается на слишком высокую скамейку, которую заранее заприметил и которая как раз очень удачно находится напротив сидящего на другой стороне мужчины. По-детски болтая немного не достающими до земли ногами, Мин беззастенчиво облизывает присыпанную шоколадом верхушку рожка. Ведёт плечом, привычным движением возвращая строптивую футболку на место. В этом непосредственном жесте нет, казалось бы, никакой сексуальности, но от Минсока не ускользает нечитаемый мимолётный взгляд соседа напротив. Волосы на затылке неприятно встают дыбом, и кожа покрывается мурашками, но надо играть свою роль. Мин продолжает увлечённо обсасывать тающее мороженое, время от времени слизывая его с губ… Успокаивает то, что не только этот скользкий тип сейчас так пристально следит за ним, но и свои парни тоже. Мин у них под невидимым колпаком, они его прекрасно видят и могут слышать сейчас каждое его слово. И незаметно где-то рядом Чен-Чен. С рожком, наконец, покончено, и возникает необходимость вытереть липкие пальцы. Об себя обтирать не хочется, и Мин растерянно оглядывается вокруг в поисках чего-то подходящего, подавая подозрительному мужчине замечательный повод приблизиться и протянуть вынутую из кармана салфетку. — Спасиб! — сияет Мин одной из самых очаровательных улыбок своего арсенала. — Можно? — Конечно, — парень пододвигается, и мужчина присаживается рядом. — Здорово катаешься, — льстит он. Мин хлопает ресницами и немного смущается, подпинывая скейт. — Я только недавно начал, плохо получается. — Пить хочешь? — любезно предлагает незнакомец свой лимонад и даже сам скручивает крышку. — Ага… Рассудок вопит: «Опасность!» и включает красный свет семафора. Про запрет ничего не брать из рук чужих дядей знают даже маленькие дети. Но Мин заставляет себя с благодарностью принять бутылку и прикладывается к горлышку. Их диалогу не суждено стать продолжительным. Достаточным оказалось одного глотка: реальность покачнулась внезапным приступом головокружения, мир перед глазами смазался, но совсем не пропал. И Минсоку предоставилась возможность отстранённо понаблюдать, как из рук забирают бутылку и измятую салфетку, заботливо вкладывают вместо них скейт, как побуждают подняться с лавки и под локоток ведут в сторону парковки. Со стороны может показаться, что парень добровольно садится в машину, но это не совсем так… Воля испарилась. В мыслях нет ни малейшего желания сопротивляться. Да и мыслей тоже — нет. Мин остаётся там, где его оставили — на заднем диване авто, и апатично созерцает мелькающие за окном деревья, перекрёстки нешироких пригородных дорог, крыши частных домов. Машина останавливается, дверцы распахиваются, и на периферии зрения чьи-то руки в латексных перчатках начинают обшаривать карманы. Телефон, плеер, бейсболка, скейт, обувь — всё летит в придорожные кусты. И снова — скорость и мельтешение деревьев.***
…Минсок не может, да и не хочет разбираться в том, куда его привезли и зачем заводят в дом. Нормальное восприятие действительности приходит лишь тогда, когда в нос бьёт резкий запах нашатыря. Мин отдёргивает голову и стукается затылком. Опутывающий сознание дурман рассеивается, зрение проясняется, и до него доходит, что он находится в полутёмном, скорее всего подвальном помещении. Пахнет сыростью… и кровью; этот металлический запах ни с чем не спутаешь. Ещё чем-то тошнотворно-сладковатым и околомедицинским. Мин шевелится и понимает, что сидит у стены — каменной кладки, что постепенно вытягивает тепло из тела; что поднятые вверх руки привязаны к вбитому в стену металлическому кольцу; что после действия какого-то наркотика по телу разлита противная слабость; что какой-то кусочек жизни выпал из памяти, потому что на нём нет одежды. Совсем. Накатывает жуткое чувство дежавю. Опять это душное ощущение плена и обнажённой беспомощности, когда собственное будущее представляется безнадёжно коротким. Связанные руки. Снова связанные руки! Ничто другое, только этот единственный факт мгновенно выбивает из-под парня платформу самообладания. Тело предаёт, вспоминая прошлое — и предощущение невыносимой боли скручивает живот и сковывает волю не хуже действия запрещённых препаратов. Мин начинает биться в оковах в тщетной попытке освободиться, задыхаясь, покрываясь холодной испариной, задним умом понимая, что это паническая атака, но ничего не может поделать с этой минутной слабостью. Наворачиваются слезы… Надо же, даже не пришлось играть роль испуганного мальчишки. Напротив него на корточках сидит тот самый мужчина, а вот выражение лица другое. Похититель сбросил маску и уже не улыбается притворно. В неверном свете, пробивающемся сквозь малюсенькие окошки под потолком подвала, заинтересованно разглядывает своё новое приобретение. Видит в глазах пойманного страх и отчаяние и словно вампир пьёт эти чистые настоящие эмоции. Он с самого начала не скрывает лицо — верный признак, что не собирается оставлять в живых. Мин знает множество приёмов обездвижить находящегося на таком коротком расстоянии противника. Он достаточно тренирован, чтобы справиться с одним, ну, двумя противниками. Это тогда против шестерых у него не было шансов. Но хоть ноги и остались свободными, связанные руки и бессилие как-то не способствуют полноценному активному сопротивлению. — Хм! А ты крепенький, не ожидал… Какие глазки… Оставлю-ка я, пожалуй, их себе. На память. Маньяк осклабляется так, что кровь стынет в жилах, приближается к оцепеневшему парню вплотную, обдаёт зловонным дыханием и слизывает скатившуюся по щеке одинокую слезу. Мина передёргивает — от омерзения и неожиданности столь близкого, такого интимного чужого контакта. — Какой гладенький… — похититель вожделенно ведёт тыльной стороной ладони по начисто выбритой подмышке, по груди — вниз, через солнечное сплетение к пупку, ещё ниже… Парень судорожно подтягивает колени к груди. — Такой слаааденький, — голос маньяка дрожит от предвкушения, он собирается насытиться упоительным чувством полной власти над человеком. — Поплачешь для меня, м? Это так заводит… — Отпустите… Что вам от меня надо? Голос получается ломким. Маньяк недовольно морщится. — Все вы одинаковые… ещё мамочку позови. Он поднимается. Бесцеремонно распихивает ногой Мину колени и наступает на пах — парень вскрикивает, скорее от унижения, чем от боли, и пытается вывернуться из-под прижимающего ботинка, проскальзывая пятками по полу. — Тебя ещё никто не испортил? Я буду первым? Мужчина отходит от него — Мин переводит дух, — исчезает где-то в полумраке и клацает рубильником. И только что сделанный вдох застревает у Минсока в лёгких: жёлтый круг вспыхнувшего света перед ним четко очерчивает в остальной сгустившейся темноте «рабочее» место. И парень с ужасом понимает, что покрытый жестью, как раз под рост человека стол очень похож на разделочный. Как в каких-нибудь фильмах ужасов. Рядом лежат разнообразные железки и приспособления, в назначении которых не приходиться сомневаться. Задев головой свисающий с потолка на цепи крюк, похититель подходит к обширному стеллажу и гулко гремит там «реквизитом» в поисках чего-то нужного. Выуживает широкие браслеты, соединённые длинной металлической палкой, — в таких кандалах невозможно свести ноги — демонстрирует их пленнику. Сцепивший зубы Минсок видит его приближение словно в режиме «слоу моушен» и пытается мобилизовать для отпора все имеющиеся в наличие физические и душевные силы. Он не позволит нацепить на себя эту мерзкую штуку. — Будешь хорошим мальчиком — и мы с тобой ещё долго не расстанемся… Маньяк не успевает озвучить до конца столь незавидную перспективу: одновременно с грохотом внезапно выбитой двери в подвал стремительно скатывается группа захвата. Мгновения всеобщей неразберихи — и в мельтешащих лучах фонарей Минсок с облегчением видит, как морального урода профессионально скручивают и отволакивают от него в сторону. Теплым летним ливнем согревает душу голос Чен-Чена: — Мин! Мин… Как ты?.. — Чондэ подлетает и рушится перед ним на колени, торопливо развязывает верёвку, туго накрученную на успевшие занеметь запястья; освобождённые руки плетьми падают вдоль тела. Оперативник мечется беспокойным взглядом, ощупывает на предмет повреждений, выспрашивая у парня: — Он тебе что-нибудь сделал? Поранил, нет? Болит где-нибудь?.. Мину очень хочется вытереть осквернённую зловонной влагой щёку, но почему-то он не может пошевелиться. Думает — и это первая связная мысль после вспыхнувшего перед глазами жёлтого круга, — что надо успокоить хёна, сказать, что все хорошо... ну, не совсем хорошо — нормально, терпимо, — но что-то в нём застопорилось, и он никак не может заставить себя сделать хоть что-то. Да что ж такое?.. Чондэ обхватывает теплыми ладонями лицо. Как приятно… — Мин, родной, испугался, да? — донсен не отвечает, он бледен и заторможен, и зрачки расширены. Чондэ осторожно тормошит его: — Ну же, не молчи, поговори со мной, пожалуйста. Подходит Исин и деликатно накидывает на поникшие голые плечи термопокрывало. Светит маленьким фонариком в глаза и легонько хлопает по щеке Мина изящной ладонью: — Психодинамический шок. Это от стресса. Скоро пройдёт. Парня пробивает дрожью — то ли нервной, то ли оттого, что действительно замёрз на холодном полу. Чондэ притягивает его к себе, заворачивает в защищающие объятия, прижимает крепко-крепко, укладывая головой на грудь — и Мин не только слышит, но и ощущает, как тревожно бьётся о грудную клетку сильное сердце хёна. По пространству подвала топчутся криминалисты. В поле зрения не верящему в происходящее преступнику зачитывают обвинение в похищении человека, насильственных действиях сексуального характера и применении запрещенных препаратов. Чондэ снова заглядывает парню в глаза. — Мин, всё закончилось, видишь? Он больше до тебя не дотронется. — Чен… — губы такие непослушные, что разжимать их пришлось силой, и Минсок никак не может продолжить. — Что? Что? — тревожно вопрошает Чондэ. Мин делает невероятное усилие, чтобы со второй попытки прошептать: — Забери меня отсюда. Голос так слаб, что теряются все интонации, но оперативник интуитивно слышит в нём мольбу и не медлит ни секунды: обхватывает Мина за плечи и хочет поставить на ноги, но те не держат, и Чондэ подхватывает своего донсена на руки, чтобы вынести на свежий воздух. На полу звякают позабытые маньяком кандалы, а дневной свет слепит Мину глаза. Исин не отстаёт и ведёт их к фургончику мобильной криминалистической лаборатории. Показывает, где удобнее положить парня и сразу перетягивает тому руку жгутом, прокалывая вену. Прямо на месте делает экспресс-анализ крови, пока Чондэ растирает Мину затёкшие запястья. Успокаивает, что ублюдок не успел сделать с парнем ничего фатального. Снова колет что-то в вену, чтобы исключить возможное оставшееся действие попавшего в организм психотропного вещества. Психодинамика постепенно приходит в норму, Мин начинает реагировать, как положено и вполне трезво отвечает на вопросы. Кто-то протягивает в машину новую одежду и термос, и Исин отпаивает Минсока чаем. Вопреки протоколу Мина не мучают дознанием — и так всё ясно, — удостоверившись, что герой дня относительно пришёл в себя, сразу отпускают домой под конвоем Чондэ.***
Уже успевает стемнеть, прежде чем они добираются до своей квартиры. Всю дорогу Минсок пытается бодриться, но Чондэ видит, как его парень вымотан физически и потрёпан эмоционально: уголки губ опущены, а в глазах всё ещё стоит темень того подвала. И держит, держит его там. В прошлом. Мин целый день почти ничего не ел, но всё равно отказывается. Чондэ настаивает, чтобы он выпил хотя бы какао. Ведёт в ванную и помогает раздеться, засовывает под душ. Мин с трудом держит себя в вертикальном положении, и Чондэ выполняет роль опоры, прислоняя его к себе. Покрывает душистой пеной, скользит ладонями, смывая с кожи и волос въедливый запах страданий и смерти. Успевает сполоснуться сам и, наконец, оборачивает парня махровой простынёй и сгружает на кровать. Всё это время Мин молчит — память не хочет его отпускать, вера в человечество снова дала трещину, но Чондэ уже знает, как нужно лечить такое состояние. Есть такое ёмкое слово — «вылюбить». Именно этим самым молодой мужчина сейчас и собирается заняться. Так, чтобы до умопомрачения, до потери в пространстве, до грохочущего пульса в висках и сбившегося дыхания. До испарины и искусанных губ, до всхлипов и неосознанных громких стонов. Чтобы сильнее, быстрее, так глубоко, как только можно. Чтобы с каждым толчком примитивного желания бледнели и исчезали воспоминания о прошедших часах такого эмоционально тяжёлого дня. Так, чтобы до острого наслаждения и сорванного голоса. До опустошённых лёгких и захолонувшего сердца. До почти оборванных нервов и сладких судорог. До удовлетворённого изнеможения и неудержимых слёз. До перезагрузки. До желания жить. Чондэ склоняется и хаотично начинает покрывать поцелуями лицо любимого сначала медленно, а потом всё больше приходя в исступление: подбородок, кончик носа, линию челюсти, переносицу, виски, гладь скул, нежность век, разлёт соболиных, волосок к волоску, бровей. — Мой… только мой… со мной… никому не отдам. Отстраняется, отбрасывает со своих бёдер полотенце и, перекинув ногу через парня, нависает над ним. Собственнически сминает упругие нежные губы в крепком, жарком, долгом поцелуе. Организм не остаётся равнодушным, и внизу живота сгущается будоражащее томление. Чондэ вжимается пахом в пах, давая почувствовать своё возбуждение. Простыня неимоверно раздражает, не позволяя ощутить нежную кожу донсена собственной, и он распахивает её… в мягком приглушённом свете светильника очаровательно порозовевшее после душа тело Мина прекрасно. Чондэ прижимается к нему, стараясь не придавить тяжестью, но желая, чтобы парень ощутил его всего по всей длине своего тела, с нежным напором продолжает целовать. Мин немного оживает, начинает отвечать: растирая капельки воды, ведёт ладонями по плечам, бокам хёна, пояснице, старается ещё больше вжаться, шепчет: — Твой… Хочу тебя… Возьми меня, Чен-Чен. За простыми банальными словами стоит гораздо большее, чем возможно ими выразить. Минсок жаждет единения, очищения и исцеления. Он не может быть сильным всегда, он надломлен. Он нуждается во внимании и заботе. Ему, словно ребёнку, снова необходимо почувствовать себя защищённым, оказаться за надёжными стенами крепости, имя которой Ким Чондэ. Мин хочет окунуться в объединяющие только их двоих чувства и ощущения, потеряться в них, забыться, отрешиться от остального мира — так, чтобы не осознавалось больше ничего, кроме данного жизненного мига, так, чтобы не вспоминалось даже звучание собственного имени. Он разводит ноги — приглашая, не просто предлагая самое нежное, всецело отдаваясь не только физически, а откровенно распахиваясь на всех остальных уровнях своего существа. Мин разводит ноги — вверяя себя Единственному в полноправное владение, заранее и безоговорочно соглашаясь на всё то, каким образом Чондэ заблагорассудиться в этот раз его любить. Разводит ноги — и этот сверхдоверительный жест мутит молодому мужчине разум. Желание обладать превращает кровь во вскипающую пену, шумит в голове зашкалившим адреналином. Усилием воли Чондэ сдерживается, чтобы не наброситься на парня сразу же. Рассудка ещё хватает на то, чтобы не глядя потянуться за презервативом и лубрикантом, мазнуть донсена между аппетитных ягодиц. Минсок делает последний нормальный вдох, прежде чем Чондэ с глухим стоном наваливается уже всем весом, подминает под себя стройное гибкое тело, затруднив парню дыхание. Прижимается тесно-тесно, чтобы ни сантиметра воздуха между ними, фиксируя, переплетая с Мином пальцы, втираясь между бёдер… и если бы сейчас донсен захотел выбраться из-под него — не пустил бы. Потому, что парню сейчас нужно именно вот так: чтобы Чен овладел им — властно, с натиском, не жалея, сильно и глубоко, не спрашивая на то разрешения и не извиняясь за возможную боль. Чтобы страсть граничила с грубостью, чтобы под таким напором перегорели все мысли и вылетели из головы образы, что мучают зацикленным повторением отвратного. И Чондэ немедля берёт, доминирует и владеет, так, чтобы Мин всем естеством прочувствовал его на себе, в себе. Загораживает собой парню обзор и весь остальной мир, гипнотизирует карамель волшебных глаз напротив, и Мин прикипает к его горящему взгляду — не оторваться. Теперь только он — вселенная для донсена. …Чондэ видит, как на лице его мальчика сменяются эмоции: желание, мольба, ожидание, тень боли, облегчение, удовлетворение, принадлежность, истома, наслаждение… Удары по простате сливаются в один сплошной кайф внутри, а трущаяся о живот Чондэ головка — кайф снаружи. Мин теряет себя в этом густом эфире острого удовольствия, он совсем близок к разрядке, мышцы напрягаются все до единой, тело выгибает… но любимый не позволяет ему оторваться от простыней. Удерживает, просовывает ладонь между их телами, с выверенным нажимом надавливает на низ живота… и ошеломлённый Минсок распахивает невидящие глаза, внутренними мышцами ещё сильнее начиная ощущать, как двигается в нём налитая силой твёрдая плоть хёна. — ЧОНДЭ! Судорога бренного тела, судорога сознания, судорога мироздания… Невероятно яркий оргазм накрывает парня мощной волной, смывает все чувства и ощущения, которые были до этого, стремительным скачком вознося на уровень совершенно невыносимого наслаждения… После сокрушительного оргазма глубокий сон вконец обессиленного Мина похож на обморок. Он вырубается под Чондэ мгновенно, засыпает, так и не успев вернуться по послеоргазменному пути в реальный мир. Мин дышит тихо-тихо, румянец полыхает на щеках, веки плотно сомкнуты и даже слипшиеся мокрые ресницы не подрагивают, но сердце донсена ещё не успело полностью успокоиться, и отголоски оргазма всё ещё слабо сокращают мышцы внутри. Между животами мокро, но Чондэ не спешит выходить из раскалённого тела. Он не кончил — не было цели достичь пика самому, — и возбуждение ещё держит. Каждый миллиметр члена внутри слишком чувствителен к сокращениям, и бёдра по инерции ещё совершают краткие поступательные движения, а собственное сердце бьётся где-то в горле. Мужчина выравнивает дыхание, постепенно расслабляет мышцы и пытается прогнать неудовлетворённое возбуждение, но это не так легко: перед взором зацелованные, влажные и чуть припухшие, алеющие губы Мина. Они остались приоткрыты, словно всё ещё ждут очередного поцелуя, и к ним вновь хочется прижаться. Тело Мина такое раскалённое, губы такие яркие, а щёки такие пламенные, что Чондэ беспокоится не затемпературил ли донсен. Но взмокшая прядка на лбу говорит об обратном: при температуре испарины не бывает. Чондэ аккуратно убирает её чуть в сторону и тихонько дотрагивается губами до лба — всё в порядке. Ведёт носом по виску, мимо ушка и утыкается Мину в шею. Прикрыв глаза, глубоко и вдумчиво втягивает в себя исходящий от его кожи обычно тонкий, а сейчас усилившийся аромат. Этот притягательный запах Чондэ вдыхал бы вечность. Мужчина не сможет его описать — в человеческих языках не найдётся подходящих слов. Он смешивается с лёгким запахом пота, спермы, с запахом самого Чондэ — и вся эта умопомрачительная смесь, этот особенный запах-после-секса, витает в воздухе их небольшой спальни. Чондэ буквально впитывает его в себя, как и само присутствие любимого человека в личном пространстве. Таком личном, что ближе уже некуда, ведь Чондэ даже внутри. И хочется остаться там как можно дольше. Укрыть Мина собою и продолжать наслаждаться этим упоительным с ним единением. Под подушечками пальцев другой руки на затылке донсена чувствуется небольшое уплотнение, прямо по кромке роста волос — маячок, чип слежения, удаление которого Исин решил отложить на потом, не горит. Оперативник перенервничал, пока Мин находился в руках маньяка, и ненавидел того ублюдка, что своим мерзким существованием заставил парня вновь пережить неприятные минуты. Готов был загрызть ребят, которые тянули время в надежде сразу проследить конечную точку преследуемой машины. Думал, что разорвётся сердце, когда нашёл взглядом прикованного к стене, впавшего в ступор беспомощного Мина, что живым рыженьким угольком светился в пепельно-серой темноте помещения. Такой родной, такой беззащитный, но такой сильный его мальчик. Завтра им обоим улыбается внеплановый выходной, и Чондэ даст Мину выспаться, а потом разбудит своего растрёпанного, словно заново родившегося парня нежным неторопливым минетом — сегодня он непростительно преступно не уделил внимания этой чувствительной части тела, да и всему остальному тоже. И Мин будет млеть, плавиться и таять в охватившей его эйфории. И будет томно звучать, услаждая слух любовника, и оргазм охватит, обласкает его мягко и упруго, и Мин зайдётся долгим чувственным стоном. Чондэ дождётся, когда он придёт в себя и притащит завтрак прямо в постель, и они проваляются там до полудня. Мин найдёт снятую перед поимкой преступника серьгу пирсинга и вложит в ладонь хёна, чтобы тот вставил её обратно в пупок. А потом он поактивничает и сделает Чондэ массаж, и, возможно, захочет повторения утреннего удовольствия, а он такой по-особенному красивый, когда сверху. Донсен будет ластиться и напрашиваться на поцелуи, и мужчина с радостью выполнит все его желания. И даже больше. У Минсока всё будет хорошо, ведь Чондэ всегда будет рядом.***