Закат неуслышанной красоты

На лицо что-то капает. Эта жидкость вязкая и вызывает отвратительное чувство рвоты. Ширазу понимает — это не вода. Он проводит рукой по лицу и морщится. Семя. — Прости меня, прости... — шепчет кто-то из темноты прямо за спиной. Ширазу оборачивается и видит тело отца, подвешенное к потолку. Это точно его белая помятая рубашка, точно его голос и костлявые пальцы на бледных ногах тоже принадлежат ему. По штанам медленно стекает сперма, а в голове Ширазу вспышкой мелькает догадка о том, что будет дальше. Раздается протяжный стон, от которого волосы встают дыбом. Ширазу замирает и чувствует, как страх пожирает все внутри. Ему знаком этот голос. — Умри... пожалуйста, умри... Паукообразная сломанная в локте рука тянется к нему. У её обладательницы два пустых темных отверстия вместо глазниц, из которых льется кровь по щекам, у неё раскрыт рот с черными зубами и дергающимся языком. — Я хочу стать красивой. Ширазу просыпается с истошным криком и резко садится на кровати. По шее и лицу градом катится пот, дыхание сбито, и чтобы прийти в себя, ему нужно потратить не меньше трех минут. Он широко раскрывает глаза и изумленно всматривается в комнату — она меняет форму, цвета в ней становятся контрастными, а затем до боли в глазах ясными. Из-за двери выглядывают Муцуки с Сайко, которые спускают с небес на землю. Точнее, вытаскивают из ада... Вот только их вопросы и глупые шутки не успокаивают. Ширазу думает, что теперь на свете будет крайне мало вещей, способных его успокоить. Следующий сон оказывается ещё дольше, непонятнее и страшнее предыдущего. В нем Ширазу бесцельно бродит по ночному переулку, настолько пустынному и тихому, что в душе поселяется беспокойство, природу которого он не может различить и понять. Она выходит из тени какого-то дома и загораживает ему дорогу, стоит и не оборачивается. Она спокойно скидывает с плеч широкое пальто и коротким движением разминает спину. Её тело облегает короткое черное кимоно с золотистым бамбуковым орнаментом по краям рукавов, которые открывают бледные, почти прозрачные кисти рук. Бамбуковый орнамент украшает и подол, после которого взгляд падает на красивые стройные ноги. Плечи у неё теперь расслаблены и опущены, а спина чуть сгорблена, на кимоно появились уродливые неправильные складки. Она медленно, насколько вообще возможно, оборачивается, подносит руку к лицу и срывает медицинскую маску болезненного блекло-зеленого цвета, и та в свете фонаря приобретает ядовитый оттенок. Ширазу почти не боится — только кончики пальцев немного дрожат, да во рту пересыхает, но ему не страшно. Не страшно даже тогда, когда он видит, что у Щелкунчика разорван рот, а сама рана образует ужасную длинную горизонтальную линию, которая обнажает бескровные десна, черные зубы и почти всю челюсть. Она протягивает к нему руку и легко, почти не касаясь, гладит по щеке с кроткой неестественно женственной улыбкой. В другой руке она крепко сжимает наточенные до блеска ножницы. — Я красивая? Она — Кутисакэ-онна*. Если он ответит «да», она сделает на его лице такой же жуткий разрез, если ответит «нет» — убьет его ножницами, если вздумает сбежать — догонит, а потом все равно убьет. По легенде, чтобы выжить, можно ввести её в замешательство, но вместо этого Ширазу опускается на колени и кладет руки перед собой. — Прости меня. Щелкунчик поднимает голову к небу, взгляд её становится пустым и безразличным. Ширазу слышит, как рядом звякнули упавшие ножницы. Ширазу никогда не держит свой куинке обеими руками, старается лишний раз его не касаться, не видеть и не ощущать где-то рядом. На задания лишний раз не берет и вообще делает все, чтобы не вспоминать о его существовании. Этот куинке «уникален» и «незаменим», но у Ширазу он вызывает только помутнение рассудка и приступ сильного удушья. Как только чемодан раскрывается, Ширазу замирает от шока. Его шею обвивают холодные руки, надавливая на чувствительные участки кожи и вызывая болезненное покалывание. Вместе с убийством Щелкунчика Ширазу впитал в себя её прежнюю жизнь, воспоминания, силу и все ее естество. Третий сон вносит новую порцию всеобъемлющего ужаса, но вместе с этим и ясность. Они находятся в большом загородном доме, причем живут в мире и согласии, как будто она — не гуль, а он — не следователь. — На самом деле глаза — это самое прекрасное в зачастую уродливом человеческом лице, — говорит Щелкунчик спокойно и рационально, стоя у большого зеркала и нанося на веки темные тени. — Если глаза выразительные, они могут скрыть многие недостатки лица. Например, широкую переносицу или некрасивую форму бровей. Но если ресницы тусклые и редкие, то даже цвет и форма глаз здесь не помогут. Лицо и тело человека состоят из множества тонких граней, первое сливается со вторым и переходит в третье, все связано. Имей ты уродливый нос, он бы стал клеймом на всем лице, то же самое с губами, подбородком, скулами, овалом лица. Одна мелкая непримечательная деталь может испортить общую картину. К примеру, зубы. Они должны быть ровными и белыми. У меня они такие и есть, но я окрашиваю их в охагуро** для того, чтобы отвлечь внимание от широкого рта. Что-то вроде оптической иллюзии. Одно скрывает другое. Я не люблю свои глаза. Они необычной формы, зрачок не такой, как у остальных. Они уродуют лицо, они — мой изъян. Поэтому я закрываю их молнией во время сражений. Почему именно ей? Она гармонирует с охагуро, да и выглядит символично — мне часто приходится расстегивать мужские ширинки. Она замолкает, с характерным хлопком закрыв коробочку с тенями. Ширазу с удивлением наблюдает за её действиями, настолько обыденными, что по спине пробегают мурашки. За тем, как она красит губы, по нескольку раз обводя помадой контур, за тем, как подводит тонкие брови, как легким движением откидывает назад мешающие волосы. — Какой смысл жизни, если ты не красив или, по крайней мере, не имеешь среднюю внешность? — сухо спрашивает она, прищуриваясь и смотря в зеркало с таким ожесточением, словно хочет разбить его. — Я каждый день делаю прическу, крашусь, подбираю откровенные и красивые наряды, стараюсь скрыть недостатки, потому что быть красивой — смысл моей жизни, моя вечная цель. Когда что-то не получается, это сводит меня с ума. Когда мне что-то не нравится в себе, я убиваю, пытаясь заполнить пустоту. Если я вижу человека, которого считаю красивее себя, я съедаю его лицо, желая заполучить то, чего у меня нет. Я часто останавливаю прохожих и спрашиваю, красива ли я. Но они говорят, что я «достаточно милая». Они умирают, но так и не могут понять, что я не хочу быть «милой», я хочу быть красивой. Между «просто милой» и «ужасно красивой» глубочайшая пропасть. Я пью мужское семя, потому что знаю, что в нем содержится новая жизнь. А новорожденные обычно всегда красивы. По некоторым преданиям сперма молодит и делает краше, как кровь девственниц. Я не верю в это, но, черт, так хочется. Быть совершенной — не просто потребность, это необходимость, как... воздух, знаешь? Я не знаю, как описать это чувство, чтобы донести его миру в полном объеме, но для девушки осознавать собственную красоту — не просто «прекрасно», это нечто большее. Осознавая это, начинаешь понимать, что жизнь удалась. Мой смысл и моя жизнь — только в этом. Щелкунчик отводит взгляд в сторону, где в зеркале отражается стоящий по правое плечо Ширазу. Она оправляет кофту с глубоким декольте, ещё раз проводит кончиками пальцев по припудренным щекам, гордо вскидывает голову и пытается состроить улыбку. — Как я выгляжу? Ширазу усмехается, подходит к ней со спины и опускает голову ей на плечо, беря тонкие кисти в свои руки. — Ты... безумно красива. Ширазу, привыкший к кошмарам, но не сумевший смириться с тем, что он на стороне бывшего врага и даже, возможно, влюблен в нее, открывает глаза посреди ночи и безразлично всматривается в потолок, по которому плавно ходит свет фар, бросаемый проезжающими за окном автомобилями. Эти сны, его новый куинке и разные видения, касающиеся Щелкунчика — все это очень неправильно, и Ширазу понимает, что пора с этим кончать. Иначе это когда-нибудь сведет его с ума. Слова Урие про «умелого пользователя укаку» въелись слишком глубоко, чтобы просто отринуть их. Ширазу необходимо стать сильнее — он чувствует это, ведь на нем лежит ответственность командира отряда и следователя по гулям, куинкса, в конце концов! Но есть вещь, которая мешает и заслоняет верный путь. Точнее, не вещь — женщина. Женщина? С каких это пор? Не женщина — гуль. Ширазу понимает, что ему нужно перестать раскаиваться, бояться и ненавидеть самого себя за убийство. А главное — перестать думать, размышлять, вникать и анализировать. Щелкунчик была врагом, не больше, она убивала невинных людей, заставляла своих жертв страдать, так почему он должен жалеть о её смерти? Почему должен просыпаться каждое утро, словно в вакууме, почему должен убиваться и винить себя? Сколько ещё на его пути будет гулей, которых он должен уничтожить? Ведь истреблять этих тварей — его прямая обязанность. Однако никакие доводы не срабатывают. Либо самовнушение слишком слабое, либо упрямая мысль прочно засела в голове. Либо теория о том, что душа может застрять между мирами, оказалась верной, и теперь призрак Щелкунчика мстит и не дает Ширазу покоя. Что вообще с ним происходит? — Все должно закончиться с четвертым сном, — уверяет себя Ширазу, ложась спать и выключая свет в комнате. По стенам привычно играют тени, и Ширазу решает закрыть глаза прежде, чем увидит в них женский профиль с черными зубами и молнией, закрывающей глаза. Ему в жизни никогда не приходилось лицезреть такого прекрасного, нежного и в каком-то смысле трогательного заката. Солнце ослепляющей звездой устроилось посреди темно-оранжевых облаков и теперь окрашивает все небо переливающимся золотом. Оно опускает блики на перламутровую поверхность волнующегося моря и озаряет чистый теплый песок под ногами. Ширазу с наслаждением вслушивается в шум прибоя, ощущая, как соленые брызги обдают его кожу прохладой. — Красиво, не правда ли? — раздается откуда-то снизу. Ширазу опускает глаза и видит сидящую у кромки моря Щелкунчика, которая с мирной улыбкой легонько покачивается из стороны в сторону, подобрав колени к груди и сцепив вокруг них руки. Ширазу опускается рядом с ней на мягкий песочный ковер и, не отвечая, кивает головой. Они сидят молча, наслаждаясь звуками моря, потрясающей красоты закатом, свежим бризом и чайками, которые бесшумно порхают над водой, изредка задевая её крыльями. — Вот кому точно повезло быть красивым, так это закату, — нараспев произносит Щелкунчик. — Каждый закат прекрасен по-своему. И даже если в нем нет ничего необычного, он все равно изумителен. Люди и даже гули не такие. Они портятся, словно продукт, у которого истек срок годности, им ежедневно нужно следить за своей внешностью, чтобы быть хоть капельку привлекательным, они стареют, а после смерти разлагаются, и разложение могут остановить разве что заморозка или формалин... Это так печально — уже рождаться с изъянами. С огромным количеством изъянов, которые можно замаскировать или избавиться от них только на время. Я была с самого рождения обречена на все это, но стремилась к идеалу, и в итоге поняла, что все бесполезно только на момент смерти. Но даже если бы я поняла это при жизни, все равно бы упрямо шла к мечте, уничтожая все на своем пути и пытаясь доказать себе, что я могу все. Мне нужны были деньги, много денег для косметических средств и красивой одежды. Я была жадной, жестокой и эгоистичной. Но я не жалею ни о чем, потому что это глупо. Я принимаю все, что сделала и не отказываюсь от этого. Мечта... цель... это такие соблазнительные вещи, что могут затуманить разум, но в итоге именно они делают больнее всего. Ширазу сжимает зубы, хватая рукой теплый песок, который кажется жарче огня и обжигает ладонь. — И, знаешь, должно быть, это все твои фантазии, я не обладаю тем характером, который ты выдумал в своих снах, — продолжила Щелкунчик, неожиданно сдергивая с волос пушистые кисточки. — Однако... когда ещё человек становится настолько настоящим, как не перед смертью? Я не помню, какой была в детстве, но, думаю, именно такой, какой ты хотел бы меня видеть. До маниакального желания стать безупречно красивой. И, знаешь... возможно, мне даже жаль, что мы стали врагами. Расстанемся друзьями или лучше оставить все, как есть? Она смеется и бросает кисточки в море. Ширазу с сожалением наблюдает за тем, как она черпает воду и стирает с губ черную помаду. Закат озаряет её лицо, но он видит только глаза с продолговатым зрачком, в которых отражается нечто такое, чему мог бы позавидовать любой человек. Счастье, должно быть... Закончив, она надолго замирает со склоненной набок головой и растерянным выражением необычно, почти экзотически красивого лица. Ширазу внезапно осеняет мысль — Щелкунчик всегда была красивой. Но ни она, ни кто-либо другой, не хотели этого видеть. — «Я хочу стать красивой, как принцесса» — не так ли говорила твоя сестра? — без капли злобы или иронии спрашивает Щелкунчик бесцветным, не дрогнувшим голосом. Ширазу обязательно бы поперхнулся воздухом из-за некой невидимой силы, что сжимает его гортань, но он только задерживает дыхание и еле заметно дергается. Упоминание о сестре от его псевдо врага — нечто ирреальное и неправильное. Да и он искренне хочет не вспоминать об этом и жить дальше. Может быть, как раз это и неправильно. — Наверное, мы с ней во многом были похожи, — задумчиво продолжает Щелкунчик, пропуская чистый бледный песок сквозь пальцы, словно свою жизнь сквозь невидимое сито. — Поэтому ты не можешь избавиться от меня, не так ли? Ширазу снова отмалчивается, понимая, что его молчание – это кощунство для их последнего разговора, но он ничего не может с этим поделать, голосовые связки словно завязаны в узел, затянутый покрепче. Она усмехается и приоткрывает рот в желании сказать что-то ещё, но неожиданно поднимается на ноги и протягивает ему руку. Ширазу долго смотрит на линии чужой ладони: вот он увидит линию сердца, линию головы, а вот замечает линию жизни. Он не верит в гадания по руке, но на линию жизни Щелкунчика почему-то обращает особое внимание. Она прерывается в самом начале, разрывается пополам. Ширазу принимает помощь и, взяв ладонь в свою руку, подносит её к лицу Щелкунчика, проводит большим пальцем по линии жизни и говорит: — Прости за это. Щелкунчик пробегает понимающим взглядом по своей ладони и спешит её отдернуть. — Ничего. Мне нужно извиниться сотни раз, в отличие от тебя. Она отступает на шаг назад и дает ему правую руку для рукопожатия. Он, на этот раз не раздумывая, пожимает её, чувствуя под кожей приятное покалывание, а во рту — вязкость и недосказанность. — Вот и все. Я отпускаю тебя, Ширазу. Эта трагикомедия когда-нибудь должна закончиться. В конце концов, у таких как ты, и без меня проблем хватает. Спасибо тебе... Ширазу удивленно расширяет глаза, ощутив, как пальцы Щелкунчика растворяются в его руке. Он спешит посмотреть ей в глаза и ответить: — Ты всегда была красивой. Я тоже отпускаю тебя. Щелкунчик кивает и исчезает. Ширазу смотрит в последний раз на живописный золотой закат и думает, что надо просыпаться. Следующее утро он начинает с уверенностью в новом дне.