Любовь её - химера?..

Деметриос, Эстебан и Самия пришли ближе к вечеру. Только тогда я покинула свою относительно безопасную спальню. Ни за что не останусь больше наедине с этим полоумным монахом! — Фьора, а что за лента у тебя на шее? — спросил Эстебан, когда мы сидели за столом на кухне и ели жареного цыплёнка, запивая пищу вином. — Нравится? — я расправила бант. — Сегодня сделала. Было нечем заняться, — я старалась не терять беззаботного вида. Самия с подозрением посмотрела на мой левый висок и на красующуюся на нём ссадину. Как раз этим местом и ударил меня Игнасио сегодня в ванной о лохань. — Фьора, а ссадина на виске у тебя откуда? — обратил на это внимание уже Деметриос. Надо же, какой у Деметриоса острый глаз! Заметил, что меня монах со всей дури приложил! Я только открыла рот, собираясь рассказать обо всём, что произошло между мной и Игнасио в ванной, но я раздумала воплощать своё намерение, когда сам Игнасио вошёл в кухню и сел за стол, напротив меня. — Я ударилась, — соврала я, поколебавшись только несколько секунд. — Ударилась? — не поверил Деметриос. — И как же так произошло? — Я вышивала бисером, но он у меня рассыпался. Тогда я принялась собирать его с пола, а когда поднималась, задела виском угол стола, — я ощутила, как щёки у меня запылали, окрасившись румянцем. — Об стол, значит, ударилась? — уточнил Деметриос, как-то странно глядя на меня. Очень пристально. — Да, — стояла я на своём. — Об стол… При этих моих словах монах странно на меня покосился. Я ответила ему взглядом, полным гнева и презрения. — Что ж, Фьора, осторожнее в следующий раз, — сказал Деметриос. — Не стукнись об стол. — мне показалось, что греческий учёный что-то заподозрил. Не решаясь выдержать мой взгляд, Игнасио переключил своё внимание на анжуйское вино и жареного цыплёнка. Всё с ним понятно. Не может смотреть в глаза женщине, на которую он поднял руку и которую едва не утопил. Если Ортега такой трус, то пусть прячет от меня взгляд своих бесстыжих чёрных глаз. То-то же! Знает кошка, чьё мясо съела. Пока никто не видит, я показала Игнасио язык и принялась доедать свой ужин. Монах даже покраснел. Вот пусть помучается! Пусть помучается так, как мучаюсь я! Эх, Игнасио, ты многое разрушил своими руками. Сам и по своей вине лишился того, что я была готова тебе отдать: любовь, верность, руку и сердце, душу и тело… Я была готова любить тебя, пусть и вопреки мужу. Многое ты, Игнасио, пытался утопить в той ванной комнате. Ты окончательно утопил мою веру в любовь… Утопил только что зародившееся в моей душе доверие к тебе. Пожинай теперь плоды своих поступков. — Спасибо за ужин, было очень вкусно, — поблагодарив, я отодвинула от себя пустые тарелку и бокал. — Я спать. Доброй ночи. — Доброй ночи, Фьора, — пожелал мне Эстебан. — Тебе не нужно выпить настойку? — напомнил Деметриос. — Нет, спасибо, Деметриос. Думаю, что сегодня мне удастся нормально поспать, — постаралась я изобразить перед Деметриосом беззаботность. Только Игнасио Ортега смотрел на меня, как забиваемый камнями мученик на площади. Он ничего мне не сказал. По-прежнему прятал от меня взгляд. Я вышла из кухни и направилась к себе в спальню. Конечно, закрыла дверь на ключ и легла, не раздеваясь. Под подушкой я спрятала свою заколку. Ею вполне можно защитить себя и нанести вред противнику. Случай в ванной комнате научил меня быть осторожной. Не хватало второй раз подвергнуться риску быть задушенной, если не утопленной. Хотя от этого безумца Игнасио Ортеги можно всего ожидать. Девственник, называется! Как-то постеснялась я спросить, где он так научился с женщинами обращаться. Нет, не в плане битья и попытки утопить, а в плане ласк. Уж точно не в своём монастыре! Напрашивается вопрос: на ком он тогда тренировался? Увы, в мой мозг закрадывались отнюдь не невинные мысли. Деметриос правда поверил в мою выдумку со столом или только делает вид? Только бы он не погубил себя, из желания защитить меня! Полночи я не спала, а проплакала, обнимая подушку, прикусывая свои пальцы, чтобы не зареветь во весь голос. А так хотелось! Так хотелось, чтобы вместе со слезами меня покинули горечь, тоска, злость, обиды и ненависть, пожирающая душу, будто пламя. Так хотелось, чтобы рядом были Хатун и Леонарда, Кьяра Альбицци! Один Бог знает, как мне не хватает их! Хотя бы их увидеть, обнять и поделиться наболевшим, чтобы мне посочувствовали! Игнасио повезло, что о его попытке меня убить не узнала Леонарда! Нисколько не сомневаюсь, что для него бы наступили не самые лучшие последствия. А пока я искала забвения в трудах своего любимого Платона. От мысли подсыпать яду Игнасио отвлекало. Ситуация немного вышла из-под моего контроля, но ничего. Я смогу это исправить. Правда, чего мне это стоит? Немного игнорировать, не замечать монаха. Делать вид, будто он умер для меня. А потом случайно, но в результате того, что я делала нарочно, попасться ему на глаза. До этого принять на себя самый скорбный вид, какой только можно. Пустить слезу, тяжело повздыхать. Постоянно спрашивать, за что он так со мной обходится, а когда Игнасио будет умолять о прощении, сказать ему, что любишь его и поэтому прощаешь за всё. На это моих актёрских способностей хватит. Решив для себя, что завтра буду неукоснительно следовать своему плану, я легла спать. Зря я не выпила настойку Деметриоса. Опять эти сны! Как они меня замучили… А как иначе, кроме кошмара, назвать сон, где я вышла замуж за этого деспота Игнасио Ортегу? Так тут одной свадьбы было мало! Понадобилось, чтобы мне приснился родившийся ребёнок от этого полоумного! Нет, конечно, я б не смогла ненавидеть дитя, даже если его отец Игнасио Ортега, если предположить. Ребёнок-то не виноват. Ладно бы ещё приснившийся мне ребёнок от Ортеги, но вернувшийся не вовремя с войны Филипп де Селонже!.. За что?! Я ожидала во сне, что он убьёт меня за мой второй брак без расторжения предыдущего с ним. За супружескую неверность, за рождённого от другого мужчины ребёнка. Ну, всего достаточно! Но что меня удивило, так это то, что Филипп не убил меня и Игнасио! Он взял из колыбели маленького ребёнка, прижимая его к своей груди и укрывая шерстяным плащом. — Я забираю мальчика, — объявляет Филипп. — Распутная женщина, которую волнует лишь удовлетворение плотских потребностей, не достойна воспитывать ребёнка, её нельзя назвать хорошей матерью. — Затем он поглядел на малыша, который был надёжно укрыт от холода его плащом. — Мы уйдём отсюда. Не бойся, у этой дамы сомнительного поведения я тебя не оставлю… Филипп уходил, унося с собой моего ребёнка, а я стояла, не в силах сдвинуться с места и помешать ему забрать у меня дитя. Во сне я мучительно думала, как же я объясню Игнасио исчезновение крохи. А потом я проснулась в холодном поту. Посмотрела в окно. Предрассветные сумерки. Весенняя прохлада. Значит, солнце ещё не взошло. Открыв дверь, я прошла на кухню и заварила себе травы, которые Деметриос мне посоветовал пить, чтобы кошмары не мучили. Выпив отвар, я снова отправилась к себе, закрыла дверь в комнату на ключ и легла спать. Нет, всё-таки мне не надо прекращать пить этот отвар. Хорошо помогает. Сны ужасные не посещают.