Святые и Грешники

Вой. Он слышен даже сквозь толстые стены часовни. По всему Ярнаму к бледной луне поднимается сонм леденящих душу воплей. И это не звериный рык. В этих криках боли есть странный проблеск человечности. Отчаянная молитва о помощи из сипящих глоток, невероятные вопли страдания. Этой ночью тысячи душ молят о помощи, теряя рассудок или уже полностью растворившись в своём безумии. Капля за каплей пропадает их человечность, а тела покрываются шерстью, зубы превращаются в клыки, кости ломаются и тут же срастаются неестественным образом. Их искорёженные тела теряют речь и рассудок, и не остаётся ничего, кроме безумия и воя. Вой... бесконечное, неустанное завывание. «...но бойся слабости людей. Их воля слаба, их разум молод. Грязные звери будут качать нектар и заманивать невинных в глубины. Опасайся и дальше слабости людей. Их воля слаба, их разум молод. Если бы не страх, смерть была бы безжалостной…» Сестра Аделла уже сбилась со счёта, сколько раз она произнесла эту молитву. Она знала её с тех пор, когда была ещё маленькой девочкой. Эти слова часто повторяла её мать, а позднее и её наставница, викарий Амелия. Она усердно молится своему божеству – Великому Бесформенному Идону, настолько могущественному, что Ему не нужно принимать обличие. Если какое-то божество и может избавить их от этого кошмара, то только Он. Если кровь и может исцелить тех, кто страдает, то только Его. Она молится, чтобы Он дал ей сил, и пусть святая кровь течёт через неё, так что она может передать её народу Ярнама. Даже жалким, потерянным грешникам, скрывающимся в этой часовне с ней. Аделла оглядывает этих несчастных, расположившихся по всей часовне. Они не добрые горожане. Она гневно смотрит на постоянно раздражённую старую леди, которая не слушает её слова утешения и не принимает помощь. На ворчливого старика, который называет ее лицемеркой и мошенницей. На убогое деформированное существо, закутанное в красное сукно. Но больше всего её злит женщина, которая с радостью общается с жалким обитателем этой часовни. Она странно смотрится в интерьере часовни, белокурая женщина в богатом красно-золотом платье, ткань которого давно выцвела и износилась. Это единственное, что выдаёт в ней потомка павшего дома. И, похоже, даже в этом священном месте она не испытывает ни раскаяния, ни угрызений совести. Ругательства то и дело срываются с её губ, когда она разговаривает с обитателем часовни. Того, что она говорит о положении Ярнама, о Церкви Исцеления, о священном кровослужении, достаточно, чтобы заставить Аделлу буквально кипеть от ярости. За то время, что они были заперты в этих стенах, слова этой женщины не раз причиняли ей боль. Но она не намерена это больше терпеть. Аделла встаёт и приближается к ней спокойным, размеренным шагом: — Вам не мешало бы проявить немного уважения к Церкви Исцеления и Великим, особенно в их святилище. Женщина смотрит снизу вверх. Выражение её лица нечитаемо, голос спокоен. Но Аделла слышит в нём яд. — Я отношусь с уважением к тем, кто способен уважать в ответ. Как только Церковь и её божества проявят хоть толику почтения к своим прихожанам, я отдам им должное. Её слова только распаляют ярость сестры Церкви. Как смеет эта женщина так говорить о её святынях? Никто не имеет права, тем более кто-то вроде неё! Аделла делает шаг вперёд, её голос дрожит от гнева. — Ты же не думаешь, что я не знаю кто ты? Ты проститутка Арианна. Шлюха, отродье Кейнхёрста! Ты продаёшь свою отвратительную нечистую кровь членам нашей Церкви! Ты даже дала её доброму Охотнику, который привёл нас сюда! Ты паразит, питающийся за счёт нашей Церкви, разрушающий её! На миг Аделле кажется, что Арианна будет шокирована. Она только что выложила перед ней и её собеседником всю правду о её грязном прошлом. Кажется, существо на самом деле испугалось. Оно будто осело в свой красный балахон, смотря на Арианну с трепетом. Но шлюха по-прежнему до жути спокойна. Более того, кажется, обвинения даже наскучили ей. — Я действительно проститутка. Но то, чем я зарабатываю на жизнь, уже не кажется мне чем-то столь отличающимся от того, что делаете вы. Аделла чувствует, как к ее лицу прилила кровь, так что из малинового оно стало багровым. Как она посмела? Как она посмела предположить, что они похожи в какой-то мелочи? Аделла выпрямляет спину и говорит ещё громче: — Как ты смеешь сравнивать своё распутство с тем, что делаю я? Я кровавая Святая! Моя кровь исцеляет людей, дарует им спасение. Всё, чего я прошу взамен — это небольшое пожертвование для поддержания нашей Церкви и преданность, чтобы мы могли продолжать наши добрые деяния! Что я делаю, никоим образом не похоже на твои грязные делишки! Шлюха лишь презрительно фыркает в ответ: — Я не вижу разницы. Мы обе даём нашу кровь другим в обмен на что-то. Единственное отличие заключается в том, что в какой-то момент Церковь Исцеления стала считать тебя святой, а меня — проклятой. Она больше не может это терпеть. Ярость заполняет всё ещё существо, пальцы правой руки сами собой сжимаются в кулак. Она чувствует, как он поднимается и стремится к лицу Арианны. Острая боль проходит через кожу, как только её ладонь прикасается к щеке шлюхи. Эхо от удара разносится по всей часовне. — Не смей так со мной говорить! Аделла еле сдерживается, чтобы не зашипеть от боли, причинённой ей контактом. Арианна не издаёт ни звука. Кровавая Святая видит, как красный след от удара расползается по её щеке, но выражение её лица не меняется. Кажется, она даже бровью не повела. Если пощёчина и причинила ей боль, Арианна прекрасно это скрывает. Однако в её словах сквозит злость, которая превосходит ярость Аделлы. Та чувствует, у неё не получается обрадоваться хоть какой-то реакции от шлюхи, потому что кровь стынет у неё в жилах. Злость в голосе собеседницы не всепоглощающая, и её нельзя отразить так же легко, как бормотание пристыженного грешника. Это холодная, направленная ярость женщины, которая прекрасно контролирует себя; и сейчас этот гнев направлен прямо на Аделлу. — Я буду разговаривать с тобой тоном, который ты заслуживаешь. Ярнам катится прямиком в ад. Чудовищное проклятие распространяется по городу до самого Главного собора, и святая кровь Церкви не спасёт нас. Но ты здесь, молишься и бахвалишься своей справедливостью вместо того, чтобы хотя бы попытаться помочь всем здесь пережить этот кошмар. Аделла озадачена резким ответом, но всё же находит в себе силы вновь заговорить: — Не думай, что ты сможешь читать мне нотации, отродье Кейнхёрста. Никто из твоего клана вообще не вправе говорить о том, что правильно, а что нет. Арианна кривит губы в усмешке: — Нечистокровные Кейнхёрста... ты думаешь, мне есть до них хоть какое-то дело? Если бы всё ещё было — я бы сейчас сидела на бархатных подушках и потягивала вино. Но нет, и пусть Аннализа и дальше упивается сгустками крови в надежде, что когда-нибудь Великие благословят её ребёнком. Я опираюсь на здравый смысл и человеческое сострадание к моим друзьям-ярнамитам. Мне всё равно, что ты думаешь обо мне, но сомневаюсь, что ты помогаешь из альтруизма, а не во имя самовозвышения. Таким образом, ты ничем, кроме имени, не отличаешься от Нечистокровных. Все возражения Аделлы умирают на её губах. Она таращится на Арианну и стремительно бледнеет. Всё, о чём она может думать — это о том, как она узнала. Откуда эта шлюха может знать? Как и многие другие в Церкви, она берёт кровь прихожан. Нет ничего слаще, чем поглощать эти капли, передающие частичку её божества через его почитателей. Благодаря им она чувствует себя ближе к Бесформенному Идону, будто она может услышать, как он говорит с ней. Как может быть неправильным то, что делает её ближе к Великому? Несмотря на то, что такие недалёкие люди, как мастер Виллем и мастер Лоуренс предостерегали от этого? Даже если так, это слабое утешение. Её грех, пусть даже от греха в нём только название, теперь известен. Эта шлюха знает, и, если пожелает, узнают все в часовне. Аделла ненавидит её ещё больше за то, что она не рассказывает. Вместо этого, Арианна только смотрит на нее с со смесью усталости и ненависти, как будто ей стыдно, за даже за то, что она вступила в беседу. — Мы закончили? Аделла не хочет отвечать. Несмотря на то, что её гордость уязвлена, она всё ещё несломленна. Она знает, что проиграла бой, но она ни за что не склонит голову перед этим ничтожеством. Она отступает, прячется обратно в свой угол, бормоча последнее предупреждение от имени Церкви Исцеления себе под нос: — Великие покарают тебя за твою ересь... Сразу несколько вещей вырывают Аделлу из беспокойного сна, в который она провалилась, даже того не заметив. Вой снаружи, кажется, стал еще громче, а шум внутри часовни отражается эхом от древних камней. Шум, которого раньше не было. Она застывает. Неужели чудовища нашли путь в здание? Этого не может быть! Отвратительный обитатель часовни сказал, что ладан будет их отпугивать. Неужели он лгал? Она, дрожа, поднимается на ноги, испуганно оглядываясь, но её глаза не находят чудовищ. Несмотря на это, ей кажется, что тьма вьётся над ней. Голоса, чей шёпот она слышит в голове, говорят на иноземных, чужих языках, и от этого мороз по коже. Она клянётся, что она слышит предупреждения в темноте, бесчеловечные слова. Они ропщут, дразнят и издеваются на этом ужасном, странном языке, и она может поклясться, что чёрные ледяные пальцы копошатся в самых сокровенных уголках её сознания. Чудовищные образы мелькают перед глазами, нагоняя панику. Она чуть не прикусывает язык в попытке прекратить эти видения. А что же с остальными? Она обводит взглядом часовню. Похоже, они все мучаются в тихой агонии. Старушка беспрестанно что-то бурчит себе под нос. Старик просто-таки источает тихую ярость. Маленький обитатель часовни, повторяет снова и снова, пряча лицо в руках, что Ярнам обречён. Аделла чувствует, как стучат её зубы, но то, как ведут себя эти люди, не идёт ни в какое сравнение с тем, что делает шлюха. Арианна скорчившись на кресле: страдальчески стонет и плачет, пот стекает по лицу, отчего длинные светлые волосы прилипают к коже. Обхватила руками живот, пальцы впиваются в бархат платья, пытаясь добраться до бледной кожи под ним. Уступив нездоровому любопытству, Аделла подходит к ней. Арианна бьётся в конвульсиях, будто пытается выцарапать что-то изнутри. На мгновение Кровавая Святая задаётся вопросом, слышит ли она тот же шёпот, видит ли те же ужасные видения. При ближайшем рассмотрении, она замечает нечто гораздо более странное. Ненормально вздутый живот и стекающая по ногам жидкость. Её бросает в дрожь. Арианна беременна? Аделла оставшимся разумом понимает, что это не должно удивлять её. Ведь эта женщина — шлюха. Даже если она в основном торгует кровью, она так же легко могла бы раздвинуть для кого-нибудь ноги. Просто нежеланный ублюдок внутри этой женщины, это должно было случиться. Но голоса продолжают нашептывать свои грязные предположения. Они даже стали более разборчивыми, теперь Аделла их почти понимает. Они раздирают на части чувство здравого смысла, дарят озарение, понимание того, что она не хочет признавать. Животы беременных женщин не растут так быстро за одну ночь. Но это если отцом ребенка является человек. Это что-то другое, что-то, во что она едва может заставить себя поверить. Великий благословил её ребенком. У Аделлы дрожат колени. Великие здесь. Её божество, Бесформенный Идон, находится здесь. Он сошёл на эту землю, как было предсказано. Но из всех тех, кого он мог благословить Непорочным зачатием своего дитя, он выбрал Арианну. Проститутку Арианну. Падшую из рода Нечистокровных Кейнхёрста. Шлюху, которая даже не соизволит чтить Церковь Исцеления. Она падает на колени, срывающимся голосом взывает к небесам: — Почему она, Великий Идон? Почему она? Почему эта наглая шлюха, которая даже не чтит тебя? Почему не я? Разве я не служила достаточно хорошо? Разве я не была верна? Она кричит. Вопит и плачет, пока не срывает голос. Великий Идон, однако, не даёт ответа. Всё, что она слышит — это её собственные причитания, эхом отзывающиеся от стен часовни, и не смолкающий вой снаружи. Они примешиваются к коварному шёпоту в ее голове, заглушая тишину с её тайнами и выходя за рамки, которые она не может или даже не хочет постичь. Слёзы струятся по ее лицу, она нетвердо встаёт и хромает обратно к своему месту в углу. Она едва не падает на камень, наклонившись вперёд. Ей хочется обхватить себя руками и начать качаться из стороны в сторону, потому что не в состоянии найти утешение в нынешней реальности. Тишина кажется далёкой, и в своём отчаянии она делает то, что в чём всегда находила утешение. Она начинает молиться. «Боже милосердный, помоги мне... во имя Церкви Исцеления, очисти нас от этого ужасного кошмара...» Конечно, никто не ответит на её молитвы. Бесформенный Идон молчит, не собираясь утешить её в страдании. Он был здесь только затем, чтобы разрушить всё, что она знала и во что верила; чтобы возразить всему, что она считала Его волей. В доказательство его присутствия остается воющая от боли шлюха, которая вот-вот родит его благословенного ребёнка. Её крики присоединяются к голосам снаружи, образуя один ужасный псалом в честь единственной жуткой истины, что не в состоянии постичь ни один нормальный человек. Скоро молитвы Аделлы превращаются в безумный смех; она только и может, что бесконечно хихикать, смотря на свои сцепленные в молитвенном жесте пальцы. Не осталось ничего, что можно теперь сделать. На этот раз Охотники не спасут их. Не спасут ни её или людей здесь, ни даже Церковь Исцеления или весь этот город. Всё, что она может сделать теперь — это ждать конца и надеяться, что все случится быстро. Ей не приходится долго размышлять, чтобы прийти к выводу: уродливый обитатель часовни был прав. Ярнам обречён. Обречён утонуть в крови и бесконечном вое.