День взросления

Как никогда тихие улицы Гравити Фолз греет яркое солнце в самом своем зените. Ни монстров, ни зомби, ни птиц-переростков не видно вокруг, и даже солнце в этот день самое что ни на есть обычное, ни капли не аномальное, быть может, лишь на пару-тройку градусов больше разогревшее воздух, чем того бы желал сам Диппер. Козырек старой кепки нисколько не спасает от слепящего света, а август, кажется, дожимает последнее, пытаясь продлить такие короткие каникулы еще на пару деньков. Диппер ступает по пустым улицам городка, не вынимая рук из карманов. Давно уже не видно плакатов Робби, его неумелых граффити взрывов, не видно полицейских, не видно следов пребывания некогда популярного Шатра Гидеона, не видно и портретов его самого, не видно фотографий Пасифики на первых страницах журналов, не видно оставшихся на городе шрамов после странногидона — и Диппер вдруг задумывается, а было ли все это на самом деле. А был ли Билл? Были ли Гидеон и гномы? Были ли дяди Стэн и Форд? Была ли Хижина Чудес? Было ли то лето? И были ли они с Мэйбл, вместе, счастливые? А потом отдергивает себя — конечно были — и только ниже натягивает кепку. Нужный магазин находится чуть дальше. До него еще нужно дойти. Пустые улицы кажутся в разы больше, расстояния увеличиваются, и Диппер никак не может добраться до конца. Вот он видит дверь, сухую, пыльную, видит вывеску с лопнувшей выцветшей краской, точно хлопьями сухой кожи, видит ручку, старую, отшлифованную сотнями рук, с остатками бледной позолоты лишь у самого дерева. Окна грязные и тусклые, точно закопченные изнутри. Диппер вдруг беспокоится, что в вымершем городе и магазины теперь заброшены. Но надпись из четырех выцветших букв на пыльном четырехугольнике возвращают ему уверенность. И Диппер берется за горячую, нагретую солнцем ручку. Внутри душно. Окна затворены. Пахнет пылью, старостью и вонючими благовониями, курящимися на прилавке. Продавец не поворачивает головы, когда Диппер входит внутрь, не реагирует на него, застывшего в нерешительности в проходе, и никак не дает себя обнаружить. Он знает, кто это, знает, зачем этот кто-то пришел, и не ждет лишних разговоров, он всегда молчит, этот мальчишка, этот герой, этот безвременно выросший мальчуган. Диппер не идет между полками, а почти проплывает, не задерживая взгляд на определенных вещах и лишь отыскивая среди пыльного старья что-нибудь до ужаса глупое и нелепое, странное, бесполезное на вид. Такие вещи Мэйбл любит буквально до чертиков. Чем страннее и бесполезнее, тем больше вероятность, что она будет в восторге. Такой вещью становится старое чучело бобра или утконоса с криво приклеенными за спиной жалкими крыльями и — что самое главное — в вытянутом дырявом свитере, у Мэйбл так много слабостей, что и не сосчитать. Между тем, заплата в виде треугольника приковывает взгляд Диппера, но он берет себя в руки с тяжелой улыбкой на сжатых губах, оставляет на прилавке деньги — ровную сумму, без сдачи — и уходит прочь. Улица встречает его порцией горячего пыльного воздуха прямо в лицо. Дует ветер, но толку от него ни на грош. Небо не столько голубое, сколько серовато-желтое. А в остальном, его ничего больше и не волнует. Он обходит Хижину чудес за несколько десятков метров, от дерева к дереву, боясь встретиться со стариной Зусом или Венди. Уже год как он избегает воспоминаний, игнорирует звонки и письма, любое упоминание о Гравити Фолз лишь больше разжигает в нем прежние, еще детские, чувства, которые он гасит, пытается гасить в себе, пока сам не начинает захлебываться — это пламя не подвластно законам физики и лишь горит еще жарче, чем прежде. Лишь в глазах и улыбке Мэйбл он видит, что все хорошо, что все в порядке и беспокоиться не о чем. Их ждет чудесное будущее. На холме за городом всегда тихо, всегда светло. Диппер кладет чучело у булыжника под навесом старых деревьев, кепку — себе на лицо, закидывает руки за голову и слушает. В тишине, в шебуршании листьев и веток, травы и зверей он слышит свое прошлое. Их прошлое. Он слышит голос и смех Мэйбл, слышит собственное невнятное бормотание, радостное похрюкивание Пухли, слышит звон кассы и мелкие взрывы в подвале, слышит музыку Робби, слышит то лето. От Диппера теперь пахнет дезодорантом, потом и газировкой, он больше не носит шорты, не торчит над дневниками и не рыщет по лесу в поисках загадок. Он вырос, не хотел, но вырос. Слишком быстро, слишком неожиданно. Он ушел запредельно далеко, теперь и вовсе казался существом совсем другого измерения. Лишним здесь. Совершенно ненужным. А ветер по-прежнему треплет прикрепленные к стволам фотографии того далекого лета, каждый кадр из тех трех месяцев фантастических приключений, где они, будучи детьми, спасали и спасались сами, терпели, боролись и улыбаясь одной на двоих улыбкой шли вперед. Здесь же висит и розовое приглашение на тот праздник, плакаты из их комнаты на чердаке, старый календарь, вырванные страницы из дневников. Здесь же последняя фотография Мэйбл, навечно оставшейся подростком, заставившей его взрослеть в одиночку. Из близняшек-детективов остался только Диппер, да и тот уже совсем не прежний мальчуган. Диппер тихо шепчет ветру: — С днем взросления, Мэйбл. Слезы катятся по вискам, щекочут кожу и теряются в волосах. День приходит к концу. Теперь он старше еще на один год, еще на одно лето он обогнал свою сестру. Теперь ему семнадцать, в то время как ей все так же четырнадцать. Диппер уходит с холма, оставив подарок, и бредет к автобусу, который должен будет вернуть его домой. Спустя время ветер доносит ему тихий голос Мэйбл: — С днем взросления, Диппер. А баннер за спиной в который раз повествует о неизбежном: Вы покидаете Гравити Фолз.