salem

– Мне больно. Хансоль раз­ма­зыва­ет слёзы по впа­лым ще­кам, нек­ра­сиво кри­вя рот с об­ку­сан­ны­ми в кровь гу­бами, – он цеп­ля­ет­ся за чужие пле­чи тон­ки­ми паль­ца­ми с острыми ногтями и смотрит своими до жути чёрными глазами прямо в гнилую душу мальчишки. Ха. Кажется, у них одна печаль на двоих: в этих вправду безумных отношениях Ким почему-то так легко ломается от жалкого нажатия руки. Санвон же молчит, давя из себя злую усмешку, – ложь. А эта тварь, что притворяется обычным человеком, просто бесит. Со знает всю его подноготную – он видит потаённые страхи Хансоля изнутри, и как же, чёрт возьми, прекрасно кричат слабые ведьмы, когда их сжигают в пронзительно синем огне очищения. Черноволосый парень со слип­ши­мися от невольных слёз рес­ни­цами и свежими ранами на ненормальной бледной коже уже давно привык к таким бойням. У него сухие пальцы, от слабости которых Санвона всего выворачивает, – он искренне ненавидит этих мерзких созданий, что творят свою запрещённую магию. И мальчишке так хочется разорвать всю бледную кожу Хансоля – оставить его истекающим, обнажённым мясом падали, чтобы он, сука, понял, что такое боль. Чтобы Ким осознал – в их мире каждый ненавидит чёрных, столь тошнотворных ведьм из, правда, существующих сказок. Чтобы он глотал свои сла­бые мер­зкие сле­зы с привкусом крови. А Санвон не может быть праведником, следующим заповедям любимой семьи – церкви. Он без сожаления уничтожает опасных для обычного люда ведьм, но держит на стальных цепях свою личную куклу – месть. Хансоль же потеряет веру в смерть, когда впервые почувствует горячие губы мальчишки на своей тонкой шее со следами когтей. – Мне больно, – вновь беспомощно хрипит адская ведьма. Но горькие слова тонут во влаге случайных слёз – Хансоль словно с вывернутыми наружу костями, а в его глазах начинает медленно скапливаться кровь. У него нет сил терпеть этот безумный обряд Со, но собственные слёзы так глупо прожигают тонкую кожу. – Это твоя участь, тварь. И всё, что получается у Кима, – это стонать (от боли) в грубый поцелуй от Санвона. Мальчишка, воспитанный церковью, чувствует металлический привкус на влажном языке и не может сдержать довольную улыбку. Он будто зверь. И вправду глупо быть нежным с будущим смертником, от которого не останется даже чуждая память. Со просто нравится лизать глубокий укус, тогда как Хансоль брыкается, впиваясь острыми ногтями в плечи мучителя. И если бы в нём был хоть жалкий грамм яда – надежда выбраться из этого ада. – Отпусти меня, прошу... Но на чужие молитвы, что обращены сатане, Санвон лишь оттягивает голову ведьмы за длинные чёрные пряди. У других послушников инквизиции странные фетиши со скальпами своих жертв, а Со просто вцепляется крепкими пальцами в грязные волосы очередной суки. Больно. Хансоль же стойко молчит, размазывая слёзы по своим разбитым щекам. Лучше бы всё это просто закончилось. Но мальчишка ве­дет юрким язы­ком по нелепо торчащим рёб­рам, что так и норовят проткнуть ненавистную кожу. Он скре­бет паль­ца­ми по чужим бо­кам, оставляя глубокие раны на сломанном теле – сломленной душе. И какое же счастье приносит чужое страдание. Хансоль должен быть весь покрыт вечными шрамами, как явным знаком собственной слабости – тьмы. Как жгучей меткой огня, что принадлежит лишь безумцу Санвону. У них одна печаль на двоих, где Ким ревёт и его рвёт от всей боли. Со лишь собирает его могильные слёзы, обжигая лживым ядом и губы, и глотку. – Ты будешь вечно моим, – шепчет он, тая злобу. И его голос срывается в крик, когда он резко двигается, держа костлявые руки ведьмы над его головой. Санвон до новых синяков сжимает хрупкие – как вся их чёртова судьба – запястья, твердя что-то дурное. Ему нравится наблюдать, как Хансоль выгибается от жгучего пламя чужой ненависти, – Со без сожаления стирает в серый пепел его ломкие кости. Но на ведьме те же стальные оковы – Ким прячет заплаканный взгляд кровью в ледяной пустоте, где всё ещё нет мальчишки Санвона. – Я ненавижу тебя, – покинуто бормочет Хансоль, где-то в глубине чёрной души проклиная себя, что однажды вступил в чёртов салемский город. И когда-то сдался в плен этому безумцу – лживому богу.