Боль

Боль медленными, густыми потоками разливается по тоненьким ниточкам нервов, раскалённым свинцом льётся по беспорядочной паутине вен. Её эпицентр находится в затылочной части головы - это похоже на жесткий, раздирающий плоть ком игл. Я пытаюсь подняться на руках, но голова словно отяжелела на несколько центнеров. Светлые короткие пряди темнеют, впитывая в себя вязкую жидкость. Я почти ничего не вижу, все словно в тумане, перед глазами только это красное месиво, никаких очертаний, только белые и красные пятна. Снег, он такой холодный, не знал, что холод может обжечь не слабее огня. Мои руки, я не могу сжать их в кулаки. Из последних сил получается перевернутся на спину. И вот новая волна боли, она накрывает меня с головой, из-за нее я не могу продохнуть, будто захлёбываюсь. Хочу отключиться, чтобы наконец не чувствовать всего этого. Надо мной склоняется человек: фиалковые глаза, улыбка, окровавленный отрезок трубы в руке. Жуть… - Спокойной ночи, - говорит ледяной голос. Вместе с кровью меня покидает сознание. Вот она - желанная, обволакивающая тьма. Тьма настолько плотная, что кажется осязаемой. В ней тепло, нет боли. Это и есть смерть? Лишь темнота? Я думал увидеть рай, ну или ад, бога в конце то концов. Но ничего нет. Только пустота. Я один. Эй! Кто-нибудь! Я.. я же свихнусь так... *** Холодно и мокро… Чёрт! Я резко сгибаюсь и пытаюсь откашляться. Вода попала в носовую полость. Глаза заслезились. Поднимаю их и вижу, что-то, что очень напоминает каюту, меня мутит, комната покачивается, корабль? Что я тут делаю, ведь я был в Москве… - Почему, Альфред? Этот голос пронзает меня, заставляет вздрогнуть. На лице моего врага извечная полуулыбка, а в глазах… сострадание? Пальцы большой руки разжимаются, на пол падает железное ведро. Как громко. Я смотрю в эти фиалковые глаза и не могу вымолвить ни слова. - Альфред… Он протягивает ко мне руку, снимает треснувшие очки. Горячие подушечки пальцев касаются щеки. Иван, ты ведь только с виду такой холодный… На самом деле ты тёплый! Ты всё поймёшь! Ведь… правда, Иван? Я не вижу того, как он замахивается для удара. Не вижу той невыносимой грусти в его глазах. И тут, щёку обжигает. Я падаю с кушетки на жёсткий, холодный пол. Во рту появляется металлический привкус. Он вложил в удар всё своё отчаяние. Я чувствую его отчаяние через кровь из разбитой губы, через кровь из скошенной о зубы щеки. Эта боль выводит меня из прострации, из глупых иллюзий. Это СССР - сверхдержава. Я напал на него, какое ещё к чёрту понимание должно быть между нами. - Иван… Я, я не хотел! Выслу… Мои влажные волосы сжимает стальная хватка руки, что привыкла ставить на колени. Он с силой вдавливает моё тело в пол. Мне больно, ужасно. Брагинский слишком сильно давит на голову, напоминает о сотрясении, о том, что может раздробить в любой момент мой череп. Он не будет меня слушать. Он разрывает мою одежду. Чего он этим хочет себе доказать? Или этим он хочешь показать мне мою ничтожность? Широкая ладонь ложится на моё бедро, рывком меня ставят на колени. Господи… как это унизительно. Плотно сжатого колечка мышц касается, что-то твёрдое, горячее, большое… Мне страшно. И вот снова эта боль раздирающая, невыносимая. Он входит сразу на всю длину. Я пытаюсь отстраниться, но он сильнее прижимает меня к холодному покрытию железа. Всем своим весом, не жалея. Я кажусь игрушкой в его руках. Игрушкой что можно случайно сломать. Только сейчас я почувствовал, на сколько сильно у меня затекли руки, связанные кожаным ремнём за спиной. Даже не пытаюсь их высвободить, бесполезно. Он начинает двигаться, грубо, резко, глубоко. Я не чувствую возбуждения и не думаю, что в данный момент оно уместно. Вязкая, горячая жидкость обжигающей струей стекает по внутренней стороне бедра. Как же больно… с ума сойти… Его шарф опускается подле моего лица, затылком чувствую дыхание. - Почему, Альфред? Это вопрос риторический, зачем ты задаёшь его снова и снова!? Зачем не даешь мне шанса оправдаться? Зачем заставляешь чувствовать боль, Иван? Господи… Иван, ведь не таким я тебя знаю… *** За воротник куртки он вытаскивает меня на палубу. Мне больно стоять на ногах. Армейские штаны, что он мне дал на смену порванным, уже пропитаны кровью. Словно заклятие я повторяю одно и то же. -Иван… Я не хотел! Мне... мне приказали. Большая рука ложится мне на подбородок и грубо поднимает голову вверх. Меня начинает трясти от увиденного, полусогнутые ноги подкашиваются, в вертикальном положении меня удерживает только то, что Брагинский держит меня под руку. - А это мой приказ. Нью-Йорк в огне. Небоскрёбы неминуемо падают, сносят рядом стоящие. Кричат люди, русские убивают всех без разбору. Почему не было эвакуации!? Откуда в солдатах столько злости!? Они просто с дьявольским остервенением жмут на курок. Я испуганно смотрю на СССР, от его равнодушной улыбки у меня на глазах наворачиваются слёзы. Тяжёлый ком встаёт поперёк глотки. - Ты, наверное, хочешь спросить почему? Слишком много крови впитала моя земля. Пора поливать ею другие земли. Кстати, посмотри вон туда! Я медленно, боясь увидеть то, на что мне показывает Иван, поворачиваю голову. Статуя свободы, в неё летит ракета. - Это твоя «свобода», - взрыв, основание статуи рушится, словно в замедленной съёмке, поднимая тонны воды в воздух, падает олицетворение моей жизни, моей свободы, - теперь она мертва. Я не хочу верить во всё это, это ведь ложь! Это просто не может быть правдой. Моя армия, она больше! Почему я проиграл, почему?.. Ведь я тот, кто должен всех спасти, почему я умираю сам!? Ах да! Может это просто сон? Сейчас я проснусь, и ничего этого не будет. Мы с Ваней всё те же друзья, что и прежде, войны нет и «холодная война» тоже сон, всё это просто сон… - Почему ты выиграл…? – меня до сих пор трясёт, я даже не пытаюсь утирать слёзы, я так близок к истерике, чувствую… Брагинский склоняется ближе к моему лицу, дыхание обжигает ухо. - Потому что ты всего лишь сопляк-переросток. *** Брагинский выбивает дубовую дверь в кабинет президента. Его шинель в крови. Я видел, как он убивает… Теперь я понимаю, почему страны трясутся, как только Иван появляется в зале заседаний. Всего лишь один удар краном по голове, но как он это делает… Невозмутимая улыбка, смертельный удар, кажется, даётся ему невероятно легко, ни тени сомнения. Он делает это так обыденно, так играючи… И вот, что я заметил. Он не нападает первым, никогда. Он, как медведь на цепи - безвреден, если соблюдать дистанцию. Я поднимаю глаза от пола на СССР. Он стоит возле стола, в его руках какая-то бумага, у его ног лежит человек. Щёлкает предохранитель серебряного пистолета в руках самой могущественной страны. Этот человек на полу… Это босс! Я, забывая про боль, кидаюсь к нему, но не успеваю… Я просто не успел… Падаю на колени перед своим «отцом». Мои руки трясутся, я касаюсь его окровавленного воротника. Внутри так пусто… Мне словно выстрелили в сердце, словно сожгли печень, словно подорвали лёгкие… Кажется, я уже мертвец, но моя голова… Она ещё у меня на плечах. Всё как в тумане, я не хочу ничего делать, я не хочу ничего видеть, у меня уже нет сил сопротивляться. Господи, если ты есть, то почему ты меня оставил!? Что я сделал не так!? А может, тебя и нет вовсе, а Господь? Ну же отзовись, дай мне знак! Ха.. Ха-ха-ха! Как же я глуп… Говорить с выдуманным персонажем… Поздравляю, Америка! Ты достиг апогея своей глупости… Снова эти горячие пальцы. Он направляет мой взгляд вниз. Мирный договор на спине мёртвого президента. У тебя, определённо, своеобразное чувство юмора, Брагинский. Он кладёт перо в мою руку, и мягко, с некой нежностью, сжимает мои испачканные в крови пальцы. Железный наконечник почти касается белизны бумаги. Но я останавливаюсь. Не хочу… Просто не хочу… Разжимаю пальцы, беру лист и рву, рву до состояния, что склеить его будет невозможно. Иван стоит и терпеливо ждёт. Посыпаю медленно остывающее тело кусочками бумаги. Думаю, ты сделал бы так же, босс… Брагинский ломает мне нос ударом ноги. Боль, о которой я успел забыть, возвращается, но боль уже не та, боль удвоенная. Боль, мне кажется, она уже стала моей спутницей. Не знаю почему, но я посмотрел на пол слева от меня, там - скомканный лист бумаги. Единственное, что я увидел, это название ракет. Приказ о бомбардировке СССР. Почему он не подписал его? И тут до меня доходит… Босс думал, что я ещё в Москве. Поэтому! Получается всё из-за меня? То есть, смерть босса, захват Америки, поражение на территории СССР… Это всё из-за меня? И вот, я больше не чувствую боли, не чувствую как Брагинский ломает мне рёбра, как он приложил меня головой о стену, я вообще больше ничего не чувствую. Я убиваю самого себя, я просто убиваю самого себя… Я больше не хотел приходить в чувства, но меня заставили. Удары почему-то прекратились. Моих губ касается что-то мягкое, тёплое, влажное, это губы. Иван целует меня, я не понимаю, зачем? Ненавязчиво он проводит языком по моим зубам, которые он чудом не выбил, заставляет открыть рот. Я поддаюсь. Как бы грубо он со мной не обращался, я не чувствовал в его действиях злости, будто он заставлял себя действовать подобным образом. А сейчас я чувствую только отчаяние, к чему оно, я его совсем не понимаю. Кажется, никто его не понимает, может именно это причина его отчаяния? Его руки скользят по моему телу, такие горячие, большие. Он аккуратно расстёгивает молнию штанов, стягивает с меня футболку. Обвивает мою талию руками и отрывает от земли, я на чисто инстинктивном уровне обвиваю его торс ногами. Ни на секунду не разрывая поцелуя, Иван перешагивает через труп моего босса, и садится на его кресло. Да, у Брагинского невероятное чувство юмора. Мне больше не хватает дыхания, приходится разорвать поцелуй. И Иван мстит мне за это. Обхватив мой член своей рукой, он делает пару невыносимо плавных движений. Большим пальцем углубляется в ложбинку уретры и размазывает смазку по головке. Влажную кожу обжигает вечный сквозняк в кабинете. Это сводит с ума. Замечаю, как мой враг начинает смачивать пальцы слюной. Нет, не надо, дай мне ту невыносимую боль, я больше не могу без неё. Я останавливаю руку, скользящую по моим ягодицам к заветному входу. Ловлю непонимание в фиалковых глазах, и отвлекая Брагинского поцелуем, насаживаюсь на его огромный, стоящий колом член. - Зачем, Альфред?- этот севший от возбуждения голос… Только слушая его я уже готов кончить… - Повтори ещё раз моё имя, пожалуйста… - Альфред… - Ты определённо превратил меня в мазохиста, Ваня… Я впервые за всё это время улыбаюсь. Улыбаюсь, не смотря на то, что меня мучают три сломанных ребра и невероятная боль в заднице. Ещё не переждав вспышку боли от проникновения, я начинаю двигаться. Не хочу расставаться с ней, с моей болью. Кровь действует в роли дополнительной смазки. Я впервые так возбуждён. Иван видимо тоже, стон, который он пытался сдержать, звучит жалко. Чтобы скрыть свой небольшой промах, язык Брагинского касается бусинки затвердевшего соска. Мне сносит крышу от всего происходящего. Чувствуя мою скорую разрядку, мой надзиратель начинает двигаться. Сначала как-то медленно, пытаясь не причинить боль. Я поддался ему навстречу, отчётливо давая понять, что меня это не устраивает. СССР обычно только строит дурачка, в самом же деле он очень догадлив. Быстро наращивая темп под конец, он уже начинает вдалбливаться в меня с невероятной силой. На моих бёдрах ещё долго останутся синяки по форме его пальцев. Я кончаю первым, оргазм накрывает меня ледяной волной, никогда в жизни я такого не испытывал. Я не знаю, как громко я стонал. Но думаю, если бы не звукоизоляция, то слышно было бы в ближайших пяти комнатах. Ваня кончает через два толчка после. За две секунды до разрядки он вытаскивает из меня свою бандуру, и струя семени попадает мне на лицо и грудь. Брагинский виновато улыбается. - Прости… - протягивает язык к моему лицу и слизывает сперму с моей щеки. Брагинский… твою мать… у меня сейчас опять встанет, - мне принести новый мирный договор? Иван… Почему ты любишь всё портить. Я не буду его подписывать. Никогда. Я отрицательно качаю головой. Тогда я не знал, что Иван через силу глотает слёзы. Он встаёт и ставит меня на ноги. Застёгивает брюки, поправляет шинель. Сдирает американский флаг со стены. Кутает меня в него, и утирает красно белым полотном остатки спермы с моего лица. Больше он ко мне не прикасается, отходит, открывает входную дверь и что-то негромко говорит на русском. В кабинете появляется третья фигура. Паренёк наставляет на меня свой калаш. Я улыбаюсь. СССР я хочу быть единым с тобой, существовать в тебе… - Я сдаюсь, - шепчу одними губами. К счастью, а может, и нет, я не знал, услышал ли он, понял ли. А он понял. Он рванул отклонить дуло. Но в этот момент, пуля нещадно въедалась в мою переносицу.