Lost It All

      Я скучаю по вам. Я скучаю по тебе. Каждое утро, открывая глаза, я надеюсь увидеть перед собой успевшие стать такими родными лица, подведенные чёрным смеющиеся глаза, знакомые куртки одинакового фасона с рисунками на спинах. Мечтаю снова сыграть вместе с вами хоть одну песню, стукнуть кулаком по тарелке Криса, специально толкнуть Джейка во время соло, чтобы тот погнался за мной с громкими матами через всю пустыню, стащить у Джинкса - куда же без этого? - новенькую подводку. И, наверное, снова спеть в один микрофон с тобой. Может, ты ещё помнишь тот концерт, когда мы стояли рядом, почти обнявшись, и пели, не замечая орущей толпы? Я помню. Я просто не могу забыть. Я не могу забыть ничего. Потому что вместо таких дорогих мне людей, проснувшись, я вижу лишь безжалостную, бескрайнюю, унылую пустыню... Как так произошло? Почему? Почему я не смог удержать, спасти вас? Спасти тебя? Эти вопросы преследуют меня днём и ночью, не дают сомкнуть глаз, когда на небо высыпают серебристые холодные звёзды, не позволяют забыться, когда от зноя всё живое забивается в норы, чтобы не быть сожженным горячим пустынным солнцем. Почему вы ушли? Так глупо, так бессмысленно, так... ненужно. Словно кто-то наверху просто дунул на мерцающие огоньки ваших жизней. И зло усмехнулся, посмотрев на меня из-под облаков, усмехнулся, потому что знал, что для меня нет муки ужасней, чем остаться без вас. Остаться без тебя. И теперь я обречён скитаться по пустыне, за километр обходя те места, где мы когда-то были счастливы, где делали хоть чуточку счастливее других, где спасали жизни и одной только музыкой пробуждали от тяжелого сна отчаяния и горя.       Тишина... Впрочем, как и всегда. Я уже привык к её вечному мрачному присутствию. Наверное, я схожу с ума, потому что она кажется мне такой же близкой и неотъемлемой частью моей жизни, как и одиночество, и бессилие. Её нарушает лишь тихий шелест гонимого ветром желтого песка по камням. Солнце медленно, нехотя опускается за горизонт, окрашивая небо в фиолетовые на западе и желто-оранжевые на востоке тона, словно знает, что завтра ему придется опять появиться над землей и начать новую главу в жизнях тысяч людей, и не хочет делать этого. О, я согласен с ним, потому что ненавижу то, что расфуфыренные господа в идеально выглаженных фраках, свысока поглядывающие на таких, как я - одиноких, побитых судьбой, вынужденных подпитывать свою музу наркотиками и алкоголем - называющие себя великими писателями и философами, в своих якобы глубокомысленных произведениях обзывают громким словом "жизнь", а я теперь считаю лишь жалким существованием. Новый день - новая боль. Потому что, проснувшись, я не увижу напротив твоих теплых, с искорками веселья на самом дне, карих глаз, не поймаю твою задорную, озорную улыбку, не услышу, как ты подпеваешь мне откуда-то сзади своим приятным красивым голосом, который я так люблю. И всё, на что сейчас хватает моих сил - это сидеть на песке лицом к закату, опустив голову и до боли сжав руками собственные волосы, и беззвучно шептать в никуда адресованное неизвестно кому:"Прости..." Я правил миром этими руками. Я спустил небеса на землю. Я отправил богов на покой...       Я был почти всесилен. Нет. Мы были всесильны. Мы построили то, что не удавалось никому. Мы смогли противостоять СТРАХу. Взявшись за руки, остановить их безумный натиск. Спасти тысячи, десятки тысяч. Они шли за нами, шепча наши имена, повторяя, как заклинания, слова наших песен, впитывали в себя нашу музыку, живую и близкую им, так разительно отличающуюся от той, что они привыкли слышать в городах. Они были готовы на всё. Они любили нас, верили нам и доверяли, и эта вера и была тем, чего не хватало каждому из тех молодых парней, которых они с восторгом в широко распахнутых глазах называли Черным Легионом. И мы отвечали им. Поддерживали, помогали, спасали, защищали. Мне никогда не будет никого роднее вас, ребята, но и моя Армия была для меня всегда чем-то большим, чем просто сборище фанатов или каких-то "левых чуваков", как иногда говорил Крис. У меня был ключ от царства, а львы охраняли стены замка, приветствовали Царя Смерти...       Пророк. Пророк, чёрт побери! Зачем мне этот дар, если он не помог мне предотвратить весь тот ад, который тогда только предстоял мне, предстоял всем нам? Если не смог предвидеть это стремительное падение на самое дно, гибель тех, кто дорог мне, от рук моих злейших врагов? Как так могло случиться? Даже в самых жутких своих кошмарах я не мог и представить себе такого финала, я не мог и подумать о том, что когда-нибудь останусь без вас. Что потеряю вас, как потерял своих родителей. Что потеряю тебя. Когда моя жизнь играла всеми красками молодого счастья, я просто не задумывался об этом, отметал любую подобную мысль, наслаждаясь моментом, словно был уверен, что так будет всегда. Но судьба решила по-другому.       Всё началось ещё тогда, когда мы пели в пустой церкви лунной пустынной ночью. Когда мы вывели СТРАХ настолько, что, задыхаясь от бессилия и ярости, они отдали своим верным слугам приказ уничтожить не дающих им покоя повстанцев-дикарей. Я как сейчас вижу эту картину: огромная темная зала, освещаемая лишь лунным светом и сполохами редких белых молний, поющая, кричащая толпа, тянущиеся почти отовсюду и одновременно ниоткуда худые руки несчастных заключенных, бледная девушка с размазанной под глазами подводкой на скамье, не замечающая неподвижных черных фигур за своей спиной... и музыка. Она заполняет всё. Я не узнаю собственного голоса, не ощущаю дрожания древних стен от неимоверной силы звука... Хрипло смеюсь в лицо орущему что-то грозное бледному человеку на экране. Тогда я был уверен, что победа будет на моей стороне... Я был на вершине...Ещё одна война — eщё одна жемчужина в королевской короне. Я стал тем, кого боятся люди...       Я устал. Я чертовски устал. Устал от бесконечных попыток убежать, спрятаться от самого себя, заткнуть уши и не слушать невыносимо громкого голоса собственной совести, устал от ожидания чего-то, о чем даже не имею представления, от смутной, тупой боли где-то в груди, даже не физической, что ещё больше пугает меня. Устал от безумной битвы, в которую сам превратил свою жизнь, сражаясь бок о бок с лучшими друзьями ради чужих мне, но таких близких по духу людей, от славы и восхищения, которыми они встречали меня после каждой новой победы. Вся моя жизнь была бесконечной войной с самим собой, бесконечной прямой, состоящей из совершенно одинаковых отрезков. Я строил, разрушал и снова строил, с каждым разом всё ближе подбираясь к совершенству. Ломая себя в очередной раз, я понимал, что без вас, без тебя, я бы не выбрался из той ямы, в которую раз за разом загонял сам себя. Да, у меня была моя Армия, ради которой стоило жить, но... В ту ночь больше половины из них остались в стенах неизвестной заброшенной церкви, остались вечно лежать на каменных плитах, беззвучно повторяя сведенными предсмертной судорогой губами:"Я не боюсь умирать..."* А остальные... испугались. Когда-то бесстрашные и всесильные, теперь они стушевались, растеряли тот боевой дух, который вёл их вперед, спрятались за спинами тех, кто никогда их не оставлял - за нашими спинами. Да, мы ещё пытались воскресить медленно затухающее в их сердцах пламя, но страх оказался сильнее. В этом нет вашей вины, вы не могли предотвратить неизбежного, просто враг впервые смог найти правильный путь - уничтожить тех, кто был так дорог им, моим воинам. Вселить в их души недоверие, ужас и отчаяние, то, от чего мы все эти годы берегли их. Армия была разбита... Но я был слеп, не видя мира, который простирался передо мной. Но теперь я вижу... Пятеро против всего мира - жалкое и смешное соотношение, не правда ли? Вы знали это, но продолжали бой, заранее обреченный на неудачу. О, я знаю, как тяжело далось вам это решение, решение идти навстречу смерти без шанса спастись, гибнуть по собственной воле такими молодыми... Чёрт, я знаю, что бы ты сказал, услышав мои "рассуждения", больше похожие на сопливые причитания тех же великих писателей в их якобы гениальных романах. Ты бы опять сморозил какую-нибудь из своих постоянных шуточек, посмеялся бы над моей расшатанной психикой, весело похлопал бы по плечу с сочувственным "Стареешь, чувак!" или поучительно-насмешливым "Курить меньше надо!", и, как обычно, не заметил бы, как я провожаю тебя долгим, полным какой-то надежды и боли взглядом. Боли — потому что ты тоже не спал ночами, пытаясь справиться с подступающими к горлу слезами бессилия и отчаяния, ты тоже прятал их за маской обычной веселости и беспечности, а в твоем смехе всё чаще проскальзывали нотки горечи. Потому что ты был слишком дорог мне, чтобы я не заметил этих перемен, и мне становилось лишь ещё тяжелее от осознания того, что тот, кто воскрешал надежду парой слов и одной песней помогал упавшим подняться, не мог помочь справиться с собой человеку, который был ему ближе самых близких друзей. Надежды — потому что лишь в те моменты, когда ты был рядом, дурачился, шутил, болтал о всевозможной ерунде, начиная жалобами на вечно заканчивающиеся невовремя сигареты и заканчивая самыми неимоверными историями из твоей прошлой жизни, половина из которых уже стали легендами, которые армейцы рассказывали и пересказывали друг другу по несколько раз, лишь тогда я чувствовал, что ещё не всё потеряно, что ещё есть смысл жить, как сам убеждал слушателей в своих песнях... Я верил, что, пока мы вместе, нас не тронет ни смерть, ни горе, что мы непобедимы, что, несмотря на все препятствия, снова, как и раньше, выйдем сухими из воды. Но, чёрт, как же я ошибался! И, знаете, никогда не догадывался, что снимать розовые очки так больно и тяжело... Потому что я все потерял, теперь мёртвый и разбитый, прижат к стене, изрезан... ...Первым был Джереми. Джереми, невероятный музыкант, умеющий играть, кажется, на всём, что способно издавать звуки, наш Мистик, управляющий огнём... Вру. Уже управлявший. И умевший... Он погиб в бою, пытаясь остановить собирающихся расправиться с раненым Плакальщиком Теней. Мы с Крисом были слишком далеко тогда, чтобы прийти на помощь, а монстры наступали, и наступали слишком быстро, чтобы Кома успел отбросить их от Джейка, без движения лежавшего на ярко-алом от собственной крови песке с превратившимся в жуткое, красное месиво правым плечом и сломанной от удара черным жезлом ногой. И, когда смертельное оружие было уже занесено над ним, когда, казалось, уже ничего не могло спасти раненого парня, когда сердце замерло в груди, предчувствуя последний, смертельный удар, отнимающий жизнь у одного из тех, чьи жизни были частью моей, в сомкнувшемся вокруг легионовца кругу одинаковых черных рогатых фигур появился Джинкс. Я до сих пор не знаю, как это произошло, но видел его совершенно ясно, растрепанного, помятого, со смазанным макияжем и порванной в двух местах курткой, но решительного и твёрдого, словно уверенного в своей победе. Замерев в отдалении и не в силах шевельнуться, мы молча наблюдали, как с длинных пальцев гитариста срываются оранжево-красные языки пламени, медленно разрастаясь в бушующий пожар, пожирая Теней одну за другой и превращая их сначала в живые факелы, а затем - в кучки серого пепла, который тут же подхватывал и уносил вдаль горячий пустынный ветер. Словно находясь в каком-то тумане, я слышал, как удивлённо присвистнул Разрушитель справа от меня, восхищенным взглядом следя за битвой, но перед моими глазами стояла совсем другая картина - искаженное болью лицо Мистика, вложившего в огненный вихрь слишком много сил, чтобы самому не сгореть в безжалостном пламени, использовавшего все свои возможности и потому постепенно превращая самого себя в свою стихию, не в силах противостоять ее разрушительной мощи. Поэтому, когда пожар погас, в центре очерченного золой и пеплом круга остался лишь истекающий кровью Джейк... ...Кристиан. Сероглазый смуглый красавец с длинными, чёрными, с еле заметным матово-синеватым отливом волосами, барабанщик, каких поискать, надежный товарищ и просто неплохой козырь в рукаве в борьбе со СТРАХом. Разрушитель - так называли его в Легионе, имея в виду мистические способности и невероятную силу парня, способного одним ударом кулаком о землю вызвать мощную силовую волну, уничтожаюшую всё на расстоянии нескольких метров. Казалось бы, что могло уничтожить такого, как он? Но это что-то существовало. Как и все мы, он был слишком сильно зависим от своих друзей - нет, не друзей, скорее, родных. Смерть Джинкса, который был всем нам за старшего брата, стала для него слишком сильным ударом. Слишком... Закрывая глаза вечером в очередной тщетной попытки впасть в спасительное для воспаленного мозга забытье, я часто снова вижу, как проходит сквозь человеческое тело, пронзая сердце, разрывая ткани и сосуды, ломая кости и заставляя захлебнуться нечеловеческим предсмертным криком боли, то ли жезл, то ли копьё рогатого черного монстра, увенчанное сверху эмблемой СТРАХа, и, тяжело дыша, вновь вскакиваю на ноги, иногда не замечая текущих по щекам слёз... Я просто пытаюсь дышать, пытаюсь понять, ведь я строил эти стены, чтобы смотреть, как они рушатся... ...Джейк угас быстро, как ярко пылавший когда-то костёр, о котором вдруг забыли и бросили среди камней и песка, не подбрасывая дров. Костёр... Это слово напоминает мне о Мистике. Может быть, он ещё винил себя в его гибели. Может быть, и в гибели Разрушителя. Я знаю не по наслышке, что значат для человека его мысли и чувства, и как они влияют на его состояние, поэтому единственное, что могу сказать о нём, то это то, что именно эта незаслуженная вина и бесконечное, уничтожающее самобичевание и добили его. Наверное, ты помнишь это худое, осунувшееся, словно полупрозрачное и до синевы бледное, несмотря на яркий солнечный свет, лицо с темными синяками под пустыми, ничего не видящими глазами, неожиданно острые, как у покойника, черты лица, тонкие, слегка посиневшие у ногтей пальцы, судорожно сжимавшие и разжимавшие колючий песок, почти белые пухлые губы, шепчущие бессвязные, непонятные слова, иногда походящие на древние заклинания? Ты не можешь не помнить, ведь тогда мы оба сидели рядом, пытаясь сделать хоть что-то, чтобы помочь Плакальщику, и не могли, потому что никто из нас не мог поставить заслон его дару - дару слышать голоса мёртвых, голоса, медленно сводившие его с ума. Я часто слышал по ночам, как он звал Джереми по имени, умолял сказать хоть что-то, простить его, как почти беззвучно стонал от боли, пытаясь сдержать рвушиеся наружу слёзы, не обращая внимания на скрипящий на зубах песок. А когда его не стало, то мы оба будто умерли ещё раз... Но самая страшная, как я теперь понимаю, участь была приготовлена мне. Дожил бы я до этого момента, сложись всё по-другому? Я не знаю, как не знаю, доживу ли до завтра. Если бы тебя не было рядом, то давно бы пустил себе пулю в лоб. Глядя по ночам на твои любимые звёзды, я всегда думаю о тебе, повторяю твоё имя снова и снова, словно верю, что ты откликнешься на зов и придёшь. Насвистывая какой-нибудь незамысловатый мотивчик, едва ли не вприпрыжку появишься из-за большого валуна, плюхнешься рядом на песок, небрежно отшвырнув рюкзак в сторону и с наслаждением вытягивая уставшие руки и ноги, зевнешь пару раз для приличия и улыбнешься своей неповторимой и ослепительной белозубой улыбкой:"Совсем обленился тут без меня, да?" А потом, не дожидаясь ответа, прижмешься к мне, крепко обнимая сильными руками за плечи, и закроешь глаза, неразборчиво, сбивчиво и нежно шепча, что безумно скучал, что ни за что меня больше не оставишь... А я просто тепло обниму тебя в ответ и зароюсь лицом в твои чёрные волосы. Да, именно тогда, когда, казалось, вся жизнь окончена, когда цель была уничтожена, а счастье - разрушено, именно тогда мы, наконец, поняли, что действительно значим друг для друга. Наша боль стала общей, наше горькое счастье с металлическим привкусом крови погибших друзей стало общим, и даже то, что люди называют бесконечно сопливым словом "любовь", тоже стало общим, а мои пальцы, наконец, сплелись с твоими в жесте доверия. Я помню наш первый поцелуй, трепетный, нежный, почти благоговейный и чуточку неуверенный, помню сладковатый вишнёвый привкус твоих тонких губ и мягкий внутренний свет на дне внимательных карих глаз, так тепло заглядывающих в мои. Помню прохладные прикосновения твоих на удивление мягких рук, ласковый шёпот на ухо и горячее дыхание на своей шее. Помню, как нехотя, медленно, но верно отступала навязчивая, тупая боль, когда ты осторожно обнимал меня за плечи и с рваным вздохом опускал голову на моё плечо, когда не нужно было слов, чтобы понять и разделить чувства друг друга. Помню твое искаженное гневом и страхом за меня лицо, когда я пытался застрелиться, поддавшись очередной волне отчаяния, как ты потом долго не отпускал меня от себя, беспокоясь за каждый мой шаг. А ещё помню тот дикий крик, больше напоминавший рычание или стон раненого зверя, который пронесся по пустыне, когда твоё сердце остановилось навсегда... Потому что я всё потерял, и кто теперь спасет меня?.. Последние солнечные лучи гаснут на потемневшем небосводе, уступая место холодным, надменным звёздам. Странно... Когда ты сидел рядом, мечтательно улыбаясь, их свет казался таким тёплым, манящим, родным, а сейчас он совсем другой - отталкивающий и неприветливый, как осколок льда, красивый на вид, но твёрдый и холодный, когда его возьмешь в руки. На них не хочется смотреть так же, как я смотрел тогда, восхищенно следя глазами за яркими хвостами комет и тихо повторяя за тобой незнакомые названия далеких созвездий, но сейчас это всё, что я могу делать. О, если бы кто-нибудь из вас, ребята, увидел бы меня в этот момент, то, наверное, не узнал бы. Бледная, сухая кожа, глубоко запавшие, кажущиеся неимоверно огромными глаза, остатки когда-то прекрасного макияжа на щеках, давно превратившиеся в черные подтеки, остро выпирающие скулы, тонкие до ужаса руки, которые, наверное и тронуть страшно - рассыпятся, и жутковатая улыбка на почти белых губах с металлическим колечком пирсинга - вот во что я превратился. Точнее, превратил сам себя. Я медленно становлюсь тенью, бестелесным призраком, словно таю в собственных воспоминаниях, собственном прошлом. Я не ем уже почти две недели, как мне кажется, ведь счет дням давно потерян, позволяя себе лишь несколько глотков воды, но не чувствую голода - его заглушает боль. Я не сплю уже давно, потому что стоит мне закрыть глаза, и перед ними встают ваши образы. Я чувствую, как жизненные силы медленно покидают меня, оставляя лишь пустую оболочку. Да и, в принципе, какие жизненные силы, ведь вся моя жизнь превратилась в серое, бесцельное существование. Ты, кажется, говорил мне, что у каждого человека есть душа? Так знай - больше всего я хочу, чтобы моя осталась с тобой. Улетела к звёздам, растворившись в синей вышине, оставив этот слишком жестокий, слишком безумный и ненавистный мир, потерялась среди планет и созвездий. И где-то там нашла тебя. Я верю, что все мы иногда падаем. А ты видишь, что мы все иногда падаем? Да, все мы падаем, но не все можем подняться. А если и поднимемся, то горький привкус поражения, падения не забудется никогда, как не затягивается оставленная в памяти кровавая рана потери или обиды. Их, этих ран, уже слишком много в моей... нет, не в памяти. В сердце. Медленно, словно во сне, опускаюсь на землю, не замечая, как больно впиваются в щёку колючие песчинки и мелкие камешки. Говорят, умирающий волк предчувствует свою смерть, так же и я. Пророк... Из последних сил горько улыбаюсь краешком губ, чувствуя, как бесконечное напряжение отпускает скованные болью мышцы, уступая место долгожданным и таким желанным слабости и спокойствию, охватывающим все тело и окутывающим его ласковым теплом забытья. Сквозь подступающий к голове туман я разбираю смутные образы знакомых фигур, движущихся ко мне с протянутыми вперед руками, бесшумно шевелящиеся, силясь что-то сказать, твои тонкие губы, светлую улыбку Криса, Джейка и Джинкса где-то позади... А когда, наконец, накатывает мягкая волна темноты, заполняя всё вокруг и отрезая от мира живых, я вдруг понимаю, что совсем не боюсь смерти... Да, я потерял всё. Но, кажется, знаю, кто спасёт меня теперь. Мистик, Плакальщик, Разрушитель, я иду к вам. Девиант, я иду к тебе.