Округ Эссекс, колония Массачусетского залива
Ноябрь 1674 года Следуя верхом на коне вдоль замёрзшей колеи, оставленной телегой, Англия поплотнее натягивал пальто на плечи и старался не поддаваться тоскливым мечтам о горячем вине с пряностями и уютном тёплом уголке. Едва ли Америка мог быть где-то рядом, в такой дали от Бостона, но Англия был бы признателен и за кружку слабого пива да трёхногий табурет у камина, лишь бы прогнать холод из костей. Он слишком долго не бывал в Новом Свете и потому всё ещё не мог привыкнуть к ощущениям, обуревавшим его с тех пор, как он высадился на берег почти две недели назад. Если здешний зимний воздух казался таким острым и чистым, что дышать им было почти больно, то грязные улицы Лондона почти за полмира отсюда окутывал дымный смог. Реки, стремительные и вольные, до того отличались от вяло струившейся Темзы, словно даже вода приходила из иных земных недр. И этот народ, его колонисты… Они тоже были другими. Их, изнурённых и закалённых борьбой за выживание в этих негостеприимных землях, не сломило целое поколение войн, пожаров, чумы и Содружества. Странная смесь чувств почти сбивала с толку, но он знал, что вскоре это пройдёт. Сейчас ему оставалось лишь ехать дальше. Что он и делал, пусть с трудом. Америка не встретил его в Бостоне, но это и неудивительно. Всё же у него не было причин предположить, что Англия решится пересечь океан в зимнее время, когда коварство Северной Атлантики могло застать врасплох даже самого закалённого матроса. Тем не менее, корабль Англии прибыл в порт благополучно. Всего за несколько дней Англия уладил самые насущные дела в городе, затем добыл свежего коня и отправился на север, следуя инстинкту, который помогал всем нациям искать своих. (Ах, и почему только не юг! В это время года было бы гораздо приятнее оказаться в Вирджинии. Даже в той горстке поселений и торговых пунктов, которые ему удалось наконец урвать у Нидерландов, погода стояла чуть теплее, чем в колонии залива. Но это был север, и Англия отправился туда.) Он надеялся, что слишком далеко от побережья уходить не придётся. Покидая Америку в прошлый раз (едва ли тридцать лет прошло, а как будто сотню жизней назад), Англия предостерёг его не покидать осёдлые земли и не брататься с дикими племенами, которые скрывались в лесных глубинах — там, где до них не могла дотянуться указующая длань цивилизации. Пока что оставалось лишь гадать, подчинился ли Америка его запрету, но вскоре это станет известно наверняка. Тонкие струйки дыма, поднимавшиеся над тусклым серым горизонтом, указывали на близость деревни, причём крупнее, чем большинство селений, которые он видел на пути из Бостона. Англия слегка подтолкнул коленями коня, переводя его из рабочей рыси в лёгкий галоп. Добравшись до деревни, он потратит несколько минут, чтобы сориентироваться заново и прочувствовать очертания земли, а потом, может быть, сумеет раздобыть горячий напиток в обмен на монету. Возможно, удастся даже невзначай разузнать об Америке. Однако, стоило впереди показаться церкви, как по телу побежали мурашки, и Англия неуютно заёрзал в седле, уже чувствуя, пусть ещё слабо, что в этом месте не всё ладно. Причины этой тревоги трудно было описать со всей ясностью. На первый взгляд деревня ничем не выделялась, выглядела она вполне аккуратно и чисто. Распаханные поля, опрятные огороды, простые жилища для людей и скота. Морозный ноябрьский воздух пахнул дымом из кухонь. Снаружи не было ни души, и стояла такая тишина, что будто бы даже доносилось потрескивание брёвен в домашних очагах. Могло показаться, что всё здесь так, как положено быть, однако гражданская война была ещё слишком свежа в памяти Англии, чтобы он обманулся внешними признаками. В самый разгар боевых действий ему доводилось проезжать через множество таких деревень — с плотно закрытыми дверями и пустыми улицами, на которых не попадалось даже заплутавшего цыплёнка. Деревень, где мужчины ушли сражаться и умирать за короля или за парламент, а женщины и дети оставались во власти армий мародёров, которых интересовали грабежи, а не политика. Повисшая в этом месте тишина была напряжённой до предела, словно каждое живое существо затаило дыхание. Хотя Англия и не мог дать названия своему ощущению, эту атмосферу он не перепутал бы ни с чем другим: деревня в ужасе съёжилась, пытаясь защититься. Почувствовав беспокойство своего всадника, а может быть, влекомый собственным инстинктом самосохранения, конь запрокинул голову и остановился, уперевшись копытами в землю. Англия нетерпеливо щёлкнул языком и попытался угомонить его посредством вожжей и движений ног, но конь не успокаивался. Он снова вскинулся и недовольно заржал, и Англия с трудом удержался в седле. Чтобы не оказаться сброшенным на землю, Англия решил сменить тактику. Он склонился вперёд и стал гладить шею и загривок коня, шепча что-то успокаивающее. Казалось, постепенно конь расслабился, хотя подрагивание ушей говорило о настороженности. — Вот так, умница, — бормотал Англия, ведя рукой по широкой холке. — Всё в порядке, бояться нечего. Он вытащил ногу из стремени, чтобы спешиться, и повёл коня под уздцы через деревню. Краем глаза он заметил движение и, подняв глаза, увидел, что из соседнего деревянного дома выскользнула молодая женщина с закутанной платком головой и закрыла за собой дверь. Женщина заспешила к нему, подошвы её ботинок стучали по твёрдой земле. Англия покрепче сжал поводья на случай, если конь снова занервничает, но за десяток шагов от него женщина вдруг остановилась — так, словно поняла, что приняла его за кого-то другого. Вблизи она оказалась едва ли не подростком, её раскрасневшееся лицо с широко распахнутыми глазами обрамляли пряди волос, вырвавшиеся из-под белого платка. Судя по состоянию её платья и по осанке, она работала служанкой, что было вполне обычно для девушек её возраста. В свою очередь, девушка обратила внимание на пальто Англии из тонкой шерсти, начищенные сапоги и сытого коня и решила, что перед этим человеком нужно прежде всего сделать книксен. Но прежде чем Англия успел поднять руку, чтобы вернуть приветствие, она склонила голову набок и спросила дрожащим голосом: — Вы приехали посмотреть на повешение, сэр? Вопрос был составлен так невинно, что Англии понадобилось целых пять секунд на осознание её слов. — На что посмотреть? — переспросил он, в замешательстве нахмурившись. — На повешение? Девушка кивнула. — И господин, и преподобный, и остальные мужчины — все пошли вешать ведьму, наславшую лихорадку на мисс Сюзанну и всех остальных, сэр. — Ведьму? — Англия нахмурился ещё сильнее. Это стало для него новостью. Обвинение в колдовстве было серьёзным делом, где требовались ордера, присяжные и прочие процедуры, предусмотренные законом, чтобы довести обвиняемого до суда. Если бы какой-то окружной суд вынес приговор ведьме в пределах своей юрисдикции, слухи уже разошлись бы по всему Бостону. Но он впервые за последнее время слышал о суде над ведьмой, не говоря уже о назначенной казни. — Когда это было? — Они ушли совсем недавно, сэр. — Казалось, она обрадовалась, что может быть полезной зажиточному незнакомцу. — И холм недалеко отсюда, если вы отправитесь верхом, то… — Ребекка! — женский голос, резкий и напуганный, оборвал её на полуслове. — Быстро в дом! Служанка вздрогнула, глаза её расширились, и она быстро обернулась на месте. Англия посмотрел в ту сторону и увидел узколицую женщину старшего возраста, с большим подозрением поглядывавшую на них из-за распахнутой двери того же дома. — Д-да, госпожа! — Девушка оглянулась на Англию и торопливо сделала книксен. — Прошу прощения, пожалуйста, сэр, — и она заспешила обратно. Англия проводил её взглядом, и то, что произошло дальше, ничуть не ослабило его беспокойство. На пороге дома хозяйка схватила девушку за руку и влепила размашистую пощёчину, так что эхо удара гулко отдалось в холодном застывшем воздухе. Когда она втолкнула девушку в дом, то её громкий голос раздался ещё раз — гневный, с оттенком истерики: — Растяпа бестолковая, я же велела тебе не открывать двери! Если девушка и попыталась ответить, то Англия уже не услышал, потому что дверь захлопнулась в то же мгновение. Теперь, по крайней мере, он узнал о причине страха, сковавшего деревню. Ведьма наслала лихорадку на нескольких людей… Но тогда тем более непонятно, почему он впервые об этом слышит. Слегка передёрнувшись, он попытался избавиться от неприятного чувства и снова взялся за поводья. Что бы здесь ни происходило, ведьма — не его забота. Эту несчастную деревеньку придётся обходить по полям. Ему нужно найти Америку и вернуться в Бостон, пока не начнутся снегопады, затрудняющие дорогу. Быстро натянув уздцы, он развернул коня и продолжил путь.***
Инстинкт указывал ему идти дальше на север, и он двинулся по широкой дуге на запад, к открытому полю, чтобы обойти деревню и вернуться на главную дорогу. Он слегка ослабил поводья, так что конь удерживал ровную рысь без усилий с его стороны, и отвлёкся на мерный цокот копыт по мёрзлой земле. Хотя горстка домов уже осталась далеко позади, его мысли раз за разом возвращались к ней. Чем больше он силился сменить тему для размышлений, тем громче звенел в его голове голос служанки. «Вы приехали посмотреть на повешение, сэр?» Казни были ему знакомы, и каждая оставляла горький привкус во рту. Все они носили удручающе предсказуемый характер: обвиняемой оказалась какая-нибудь старая дева или овдовевшая старуха, единственным средством существования которой была мелочь, выпрашиваемая от двери к двери. Соседи слишком часто слышали её ворчание и именно её обвиняли первой, когда не варилось пиво, хромела здоровая корова или рождался мёртвым первенец. Если дело доходило до суда, то чаще всего бедная старая женщина пугалась и смущалась настолько, что признавала все обвинения в свой адрес, хотя была не большей слугой Дьявола, чем сам Англия — кувшином с молоком. И дело редко заканчивалось одним обвинением, одним признанием, даже одним приговором. «Вы приехали посмотреть на повешение, сэр?» Его люди были ещё не так сильно охвачены безумием охоты на ведьм. На континенте Англии доводилось слышать истории и похлеще, слишком кошмарные, чтобы быть правдой, а не простыми слухами. Рассказывали о судах над десятками женщин, мужчин, даже маленьких детей, которых доставляли в пыточные для судьбы в тысячу раз более страшной, чем просто верёвка палача. Больше всего Англию терзала мысль, что эти бедные души заслужили свой конец чем угодно, только не магией. Англия знал магию, знал старые пути и средства, давным-давно истершиеся из смертной памяти, и он никогда не стал бы отрицать, что существует мир за границами понимания большинства людей. Но в те дни он держал язык за зубами — так было проще, хоть и казалось предательством — и оставлял бремя доказывания правосудию. — Правосудие… — пробормотал он, лишь краем сознания замечая, что произнёс это вслух. Обвинение в колдовстве требовало полного расследования и судебного разбирательства, как любое другое тяжкое преступление; это самое большее, чего он смог добиться при принятии закона о колдовстве, получившего королевскую санкцию. Однако, насколько ему было известно, за последние несколько лет в сессионные или даже местные суды колонии залива не поступило ни одного обвинения в колдовстве. И всё же, если верить словам служанки, обвиняемую ведьму уже осудили — и приговор приводится в осуществление. «Вы приехали посмотреть…» — Нет! — сказал он с вдруг такой силой, что конь тревожно всхрапнул, а на соседнем поле всполошилась стая дроздов. С возмущёнными криками они взлетели в воздух, как шквал чёрных перьев, описали круг и улетели прочь в поисках более спокойного места. Смущаясь и злясь на себя за смущение, Англия остановил коня, чтобы оглядеться. Судя по солнцу и теням, уже перевалило за середину дня. Он далеко объехал деревню: поля уступали низкорослым опушкам лесных массивов, пока не расчищенных для возделывания почвы. Теперь он поедет немного дальше, постепенно отклоняясь к востоку, пока не минует подножие вон того холма, на котором обосновались дрозды. Но когда он пригляделся к холму внимательнее, то понял, что тёмное скопление, которое он вначале принял за дроздов, было слишком велико для той стаи. Скорее, это была толпа людей, два десятка или около того, собравшихся вокруг одинокого большого дерева на самой вершине холма. Англия посмотрел ещё выше, и сердце его провалилось в желудок — с одной из толстых веток дерева свисала тёмная фигура. «Вы приехали…» — Нет! — выкрикнул Англия, на сей раз полностью осознавая свой голос. В то же мгновение он ударил каблуками по бокам коня. Он мчался через открытую местность на полном скаку, низко склонившись к конской шее. Мимоходом он пожалел о стеке или кнуте, о чём угодно, лишь бы конь как можно скорее преодолел полмили до холма — Англия не знал, сколько провисела там бедная женщина. На счету была каждая секунда. Приблизившись к холму, он окинул собравшуюся толпу лишь мимолётным взглядом. Горстка мужчин, все явно фермеры, ни намёка на сталь или тусклый блеск мушкетов, что усложнило бы его задачу. Казнь действительно свершилась поспешно, из страха и отчаяния, и теперь явила себя во всех чудовищных деталях. Верёвка была завязана и перекинута через ветку дерева, рваный клок ткани скрывал лицо осуждённой женщины — но потом Англия понял, что повешенный носил панталоны, а не юбку, и даже с такого расстояния было видно, какая маленькая эта фигурка, едва ли в половину человеческого роста… (это был ребёнок, ребёнок, как они только могли повесить ребёнка) Внезапное понимание настолько потрясло Англию, что с его губ сорвалось богохульство. Подобную жестокость он не смел даже представить. Обычному человеку может повезти, и при падении узел петли сломает ему шею — относительно быстрая и безболезненная смерть. Менее удачливый будет бороться со впившейся в мягкую плоть горла верёвкой, пока тяжесть собственного тела не утащит его в темноту. Но ребёнок весит слишком мало, чтобы быстро умереть от падения или хотя бы потерять сознание в первые несколько минут. Если в сердцах убийц не найдётся достаточно милосердия, чтобы прикрепить груз к лодыжкам, то ребёнок будет медленно задыхаться. Он и задыхался прямо сейчас. Рука метнулась к кремневому пистолету на поясе, но этот безумный порыв Англия отверг в ту же секунду. С такого расстояния и на скачущем коне шанс попасть в верёвку был один на тысячу; с куда большей вероятностью он бы ранил ребёнка или просто промахнулся. Вместо этого Англия потянулся за мечом, пальцы сомкнулись вокруг истёртой кожаной рукояти, и тогда, готовый обнажить его, он перевёл дыхание, чтобы крикнуть как можно громче: — Обрежьте верёвку! — Головы стали оборачиваться на голос Англии, такой резкий и зычный, как если бы он отдавал команду с квартердека. — Обрежьте! Немедленно, именем… Конец предложения так и не слетел с его губ. Повисшее тело содрогнулось во внезапном жалком спазме, и полоска ткани, наспех обвязанная вокруг головы, соскользнула с лица. Англия рванул поводья так яростно, что конь споткнулся и взвился на дыбы, забив копытами воздух. Обезумев от боли, он издал крик, но его заглушил полный ужаса вопль Англии: — Америка!!! Мальчик неловко дёрнулся на короткой верёвке; его руки были связаны спереди, а лодыжки затянуты крест-накрест так туго, что ступни вытянулись в некой мрачной пародии на прыжок танцора. Лицо было кошмарного пурпурно-красного цвета, в краешках опухшего и исчерна-синего рта собралась пена. Узел располагался под челюстью, заставив шею согнуться под неестественным углом, и струйка быстро сохнущей крови сбегала по подбородку из прокушенной губы. Если он и боролся прежде, то теперь уже перестал, лишь слабо тряслись конечности. Пошатнувшись в седле, Англия ещё силился удержать хоть какую-то видимость контроля над конём и над самим собой, однако последняя надежда ускользала, как песок сквозь пальцы. Хватило одного взгляда на Америку, чтобы понять, что спасать его жизнь было уже слишком поздно, даже если обрезать верёвку немедленно. Нация не могла умереть от одной лишь физической травмы — у каждого нашлись бы шрамы в доказательство, — но процесс возвращения к жизни мог оказаться не менее мучительным, чем сама смерть. Следовало поспешить, если он хотел прекратить страдания Америки. Лишь только передние копыта коня вновь опустились на землю, как Англия уже выскочил из седла, приземлился на ноги и рванул вперёд, преодолевая последние оставшиеся до дерева метры. Люди вокруг загалдели, попытались его остановить, он отталкивал прочь руки, едва замечая их, весь поглощённый порывом, единственной мыслью — свершить свой акт милосердия. Англия сомкнул ладони на лодыжках Америки, чуть повыше верёвок, и изо всех сил потянул вниз. Ветка протестующе треснула под дополнительным весом, но не поддалась, и узел ещё сильнее сдавил мёртвую хватку вокруг горла Америки. Его тело рефлекторно дёрнулось раз, другой, с такой безумной силой, что Англия едва не отпустил сведённые судорогой ноги. Изо рта Америки вырывались слабые булькающие хрипы, он боролся за глоток воздуха на остатках бездумного инстинкта. И Англия продолжал держать его, тянуть вниз, в отчаянии моля о великодушии и прощении у всех богов и сил, в которые он когда-либо верил. Спустя вечность, повисшую между двумя ударами сердца, Америка вздрогнул в последний раз и обмяк в руках Англии. Англия выпустил тело и слепо отшатнулся, словно от удара. Кровь ревела в ушах, сердце колотилось будто в насмешку. На мгновение ему показалось, что сейчас его вывернет наизнанку всем, что он съел за последнюю полсотню лет, но, сделав несколько неверных шагов от дерева, он сквозь слёзы увидел молчаливую, напряжённую толпу людей, просто наблюдавших за тем, как он обрывал жизнь Америки — и тошноту смыло волной кипучей ярости, которая поднялась из некого тёмного уголка в глубине его души, пронеслась по венам и заклокотала под кожей. Ты можешь заставить их танцевать дьявольскую джигу, пропел в его уши тихий и коварный голосок. Вздёрни их на ветке, потом отпусти, потом вздёрни опять. Позабавься над ними в своё удовольствие, пока они не завизжат подобно свиньям, пока не станут умолять, чтобы твой меч перерезал им глотки. Большего они не заслуживают. Было бы так легко поддаться этому голоску и его ядовито-сладкому шёпоту. Он уже чувствовал вес оружия в пустой ладони, видел на лезвии (кортика) багровые брызги (испанской) крови. Но более холодная и рациональная часть его разума напомнила ему, что сейчас нет ни времени, ни возможности для такой роскоши, как месть. Если воздаяние постигнет их, то не от его рук; сейчас ему прежде всего следовало позаботиться об Америке, а не карать этих слишком человеческих подлецов, которых страх побудил повесить его Америку подобно тому, как лесник расправляется с хищными зверями. Без единого слова он подошёл к беспокойно брыкавшемуся коню и с лёгкостью запрыгнул в седло. Касанием каблуков послав коня вперёд, Англия подъехал к покачивавшемуся телу Америки; на такой высоте ничто не мешало до него дотянуться. Воспользоваться мечом было бы заманчиво, но неудобно — слишком большой. Поэтому Англия достал поясной нож, попутно проверив кончиком пальца остроту лезвия, и стал разрезать верёвки, связывавшие лодыжки и запястья Америки. Закончив с ними, он принялся за узел самой петли. Когда последние нити с треском лопнули, безвольное тело Америки упало в его объятья. Вначале Англия не мог сделать ничего другого, кроме как прижать его ближе, так что голова Америки перекатилась ему на грудь. Америка подрос за время его отсутствия, но казался всё таким же маленьким и хрупким. Как бы он ни выглядел, он оставался прежним ребёнком, которого нужно было лелеять и оберегать от жестокости людей и наций. Англия пригладил упрямый локон, не лежавший ровно даже после смерти, и покрепче запахнул пальто, то ли пряча искажённое лицо Америки, то ли пытаясь защитить. Только убедившись до конца, что эмоции не предадут его, Англия поднял голову и посмотрел на людей, по-прежнему толпившихся вокруг дерева. Должно быть, отблески еле сдерживаемого гнева всё же проявились в его глазах, потому что стоявшие ближе всех инстинктивно отпрянули на пару шагов, понуждая отступить и остальных. Застыв с прямой спиной, Англия окинул толпу высокомерным взглядом, задерживаясь на каждом лице ровно настолько, чтобы запомнить его, и только тогда наконец соизволил заговорить. — Расходитесь по домам, — приказал он, вкладывая в свои слова всю силу имперской власти. — Вы сделали то, зачем пришли. Это дитя принадлежит мне и в жизни, и в смерти, и я забираю его тело с собой. — Вам? — спросил кто-то. — Сэр, кто вы такой, чтобы заявлять подобное? Англия повернул голову на голос. Толпа слегка расступилась, и вперёд выступил немолодой темноволосый мужчина. Англия сузил глаза при виде его белого пасторского воротничка и книги в кожаном переплёте, которую он прижал к груди в защитном жесте. — У вас нет права знать моё имя, преподобный, — ответил Англия холодно и повелительно. — К тому же, сомневаюсь, что вы поверили бы мне, назови я его вам. Послушайте моё последнее предупреждение: самым мудрым поступком для вас и вашей паствы будет немедленно покинуть это место и впредь хранить молчание о свершившемся здесь зле. Пусть у вас будет одной причиной больше раскаяться в своих грехах — ради всего хорошего, что принесёт вам покаяние в этом мире или же в мире ином. Он хранил сдержанное выражение лица, с трудом подавив недобрую улыбку: несколько человек явно поняли двойной подтекст его последних слов и оробели. На лицах этих людей читались сожаление и тревога, и Англия вознамерился обратить их раскаяние в свою пользу. Его задумка не требовала ни волшебной палочки, ни книги заклинаний, ничего такого, что могла бы назвать магией даже самая крошечная из фей. Всё, в чём он нуждался — боязливая совесть и сила убеждения. То самое сочетание, что побуждало бесчисленных женщин и мужчин каяться в грехах, которые они никогда не совершали, собственными руками подписывая себе приговор. Позволь им увидеть то, что хотят видеть их глаза. Позволь им услышать то, что хотят слышать их уши. Позволь им испугаться того, чего они сами считают должным бояться. Не сумел выстоять даже человек, получивший некоторое образование; рука преподобного тряслась словно лист на ветру, когда он поднял её и указал на Англию пальцем. — Если ты не назовёшься, — пронзительно крикнул он, — то я назову тебя сам! Убирайся прочь, демон! Будь ты сам дьявол или его слуга, тебе здесь не рады! Англия рассмеялся низким и жутким смехом, крепко сжимая в горсти поводья. — Так значит, я демон? — переспросил он с издёвкой. — Что ж, тогда я буду горячо ждать следующей встречи с вами, чтобы лично увидеть, как всё пламя Ада обрадуется вашим трижды проклятым душам, жалкие убийцы и трусы!***
Позже, когда они вернулись в свои дома, их измученные лица и затравленные глаза поведали историю, которой следовало бы остаться нерасказанной. Даже самым близким они с трудом сказали едва ли несколько слов о судьбе ведьмы и появлении неизвестного джентльмена — если только это был джентльмен или вообще человек — со странным, потусторонним голосом и светящимися зелёными глазами. Те, кто превозмог себя, говорили о смерти ведьмы и о том, как незнакомец потребовал тело. Однако дальше их рассказы переставали совпадать. Некоторые вспоминали, как из ниоткуда возник огромный ревущий вихрь, всадник прыгнул навстречу чёрному ветру и растворился в небе во мгновение ока. Другие готовы были поклясться, что сама земля разверзлась с душераздирающим грохотом и поглотила его своей жадной пастью, а потом разлом сомкнулся с долгим низким стоном, точно там мучилась чья-то душа. Но все соглашались, что их привела в смятение некая нечестивая сила, и к тому времени, как они очнулись, адский хозяин ведьмы исчез вместе с телом.***
Англия гнал коня через поле, бережно прижимая к себе безжизненное тело Америки, и мимо, как в тумане, проносились мили и минуты. На тот момент Англия мог думать лишь о том, чтобы увезти Америку как можно дальше от его мучителей, однако когда он наконец немного опомнился, то осознал, что надолго их безумная скачка не затянется. По спине Англии обильно лился пот, руки и ноги болели от усилий одновременно удерживать Америку и сохранять нарушенный баланс в седле, но это не шло ни в какое сравнение с тяготами коня. Его вспененные бока тяжело вздымались, он спотыкался от усталости, из последних сил пытаясь удерживать безжалостный темп с новой ношей на спине. Ещё немного — и он оступится, потянет мышцу или сломает ногу, а на хромом коне далеко не уедешь. Придётся остановиться, но только ради утоления жажды. Поудобнее перехватив Америку, Англия дал коню перейти на неуклюжий шаг и стал оглядываться по сторонам в поисках воды. Стояла довольно ранняя зима, большинство источников ещё не замёрзло, и вскоре ему на глаза попался ручеёк, петлявший сквозь рощу деревьев. Подходящее укрытое место, где можно спешиться. Когда конь принялся жадно пить, Англия нагнулся из седла и зачерпнул воду для себя, сложив ладони ковшиком. Ледяной глоток оказался именно тем, в чём он нуждался; горло обожгло, но в голове прояснилось. Англия отряхнул руки от последних капель, затем осторожно снял Америку с седла и сел на землю, прижимая его к себе. Америка по-прежнему лежал неподвижно, обмякший и безвольный, пока Англия срезал верёвку с его шеи. Он ещё не дышал, однако Англия не хотел, чтобы он очнулся в грязных лохмотьях, чуть было не ставших ему саваном. По крайней мере одну вещь откладывать было нельзя. Бриджи и верхняя часть чулков Америки были испачканы содержимым его кишечника, опорожнённого в последние мгновения смертной агонии. Англия снова взял нож и быстро раскромсал его одежду. Грязное он сразу отбросил в сторону, а более-менее чистые лоскуты аккуратно собрал и смочил в ручье, чтобы отмыть Америку. Вскоре руки занемели в ледяной воде, а полы пальто намокли. К тому времени, как он закончил, пальцы его побелели и плохо гнулись. Ополоснув ладони и нож, он сел на корточки, чтобы оценить результаты своих стараний; конечно, этого мало, но большего он сейчас сделать не мог. Он снял с Америки ботинки — старые и множество раз залатанные, но носить ещё можно — и расстегнул собственное пальто. Хоть сейчас Америка ничего и не чувствовал, всё равно казалось неправильным оставлять его на холоде в одной лишь тонкой льняной рубашке, поэтому Англия крепко закутал его в пальто. — Осталось недолго, — пробормотал он, подоткнув последний краешек. — Когда ты очнёшься, мы уже будем дома, обещаю тебе. Он поднялся, и ноги сверху вниз полоснуло острой болью. Конь, напившись к тому времени вдосталь, рыскал по мшистому берегу в надежде найти хоть клочок травы. Англия пошарил в седельной сумке и достал единственное угощение, которое у него было: походя захваченное с собой яблоко, крошечное, тускло-жёлтое с зелёными пятнами. Взрослому жеребцу — на один зуб, но, казалось, голодное животное обрадовалось и этому. — Жаль, что у меня больше ничего для тебя нет. — Он погладил шею коня, запустил пальцы в спутанную потную гриву. — Я так сильно тебя загнал, а впереди ещё много миль… Но, прошу, довези нас до дома. Конь обнюхал его пустую ладонь почти добродушно, и Англия против воли улыбнулся. Конь и нация словно бы пришли к молчаливому согласию, первый на удивление терпеливо ждал, пока второй поправит оголовье уздечки и потуже затянет подпругу. Забраться в седло и самому Англии сейчас было нелегко, а с Америкой и подавно, однако благодаря своему упорству он всё же справился. Англия направил коня через ручей, и из-под копыт полетели брызги воды. Запрокинув голову, он поискал взглядом самые первые, бледные звёзды, чтобы определить, где он находится и куда двигаться дальше. Ранние зимние сумерки быстро уступали ночи; путь будет долгим и холодным, даже если быстро выйти на главный тракт, а хотелось бы достичь предместья Бостона ещё до рассвета. Стиснув зубы, Англия переплёл поводья между пальцев и ближе притянул к себе Америку. Он дал обещание и будет ехать всю ночь, чтобы сдержать его. В небе появились Большая и Малая Медведица, сияя аккурат над его левым плечом. Мягко подбодрив коня, Англия развернул его крупом к полярной звезде и отправился на юг.***
Дом, в котором Англия предпочёл поселиться во время своего визита в колонию залива, располагался в северной части главной гавани, в получасе быстрой ходьбы, и принадлежал зажиточному торговцу, который отправился в Барбадос за последней партией мелассы, пока не наступили морозы. Для Англии не составило труда договориться об аренде на месячный срок. Владельцу дома он представился как юный баронет сэр Артур Кёрклэнд, прибывший в Бостон по неким умышленно замалчиваемым делам Короны. Америку он изначально планировал представить своим племянником и возможным наследником, однако в силу новых обстоятельств эту легенду пришлось отбросить. Теперь нужно было придумать новую историю, и всё зависело от способности Англии поведать её убедительно. Ещё немного… Ещё немного… Одна и та же мысль повторялась в его голове по кругу до рассвета, пока поля и леса не сменились горсткой зданий, памятных ему с прошлого отъезда. Он едва не разрыдался от облегчения при виде струйки дыма, поднимавшейся из дымохода в доме торговца, и в последний раз пришпорил несчастного коня, хотя и сам до того измучился, что от перехода в лёгкий галоп, казалось, вот-вот вылетели бы зубы. Въехав во двор, Англия выпрыгнул из седла, увлекая следом Америку с небрежностью человека, забрасывающего на плечо мешок овса. У него был ключ от входной двери, однако в такой ранний час, без сомнения, она была ещё заперта изнутри, поэтому он не стал за ним даже тянуться и вместо этого постучал. — Марта! — задыхаясь, позвал он экономку. — Марта! Отвори дверь! В доме было по-прежнему тихо. На крики не осталось дыхания, и Англия продолжал молча колотить, пока не услышал торопливые шаги. При звуке поднимаемой щеколды он отступил на шаг назад как раз вовремя: на него выглянули из приоткрывшейся щели. — Сэр Артур? — пожилая женщина в чепчике и фартуке со свечой в руке распахнула дверь полностью. Она уставилась на Англию, потрясённая мертвенным выражением его лица, и ахнула при виде свёртка в его руках. — Что… — Назад! — он прижал голову Америки к своему плечу, пряча от света свечи. — Этот ребёнок на грани жизни и смерти: боюсь, у него горловая чума. Марта прижала ладонь ко рту, глаза её расширились от ужаса и жалости, и Англия ощутил некое горькое удовлетворение от того, что подобрал правильную версию. Симптомами этой болезни являлись высокая температура, опухшее горло и отёк на шее, и даже самые передовые медицинские трактаты называли её ангелом-душителем за ту скорость, с которой она уносила жизни ещё недавно здоровых детей. Пользуясь шоком Марты, Англия прошёл в дом мимо неё и принялся быстро раздавать указания, пока она не опомнилась. — Вскипяти по меньшей мере ведро воды, — распорядился он. — Разыщи чистых тряпок, чем больше, тем лучше, и весь бренди, что есть в доме. Принеси всё к двери моей спальни и оставь там, а затем немедленно уходи и не возвращайся до тех пор, пока я сам не пошлю за тобой. Забери моего коня; твой сын может приглядывать за ним в конюшне, я заплачу. — Возражения уже были готовы сорваться с губ Марты, однако Англия неистово замотал головой. — Нет, не спорь со мной! У меня самого была эта болезнь, и я выжил — я присмотрю за ним. Доктор сейчас ничем не поможет. Не давая ей возможности ответить, он поднялся по лестнице на верхний этаж, молясь про себя, чтобы страх болезни побудил её подчиниться без вопросов. Надёжно заперев дверь спальни, он положил тело на пол и машинально повернулся к пустому камину — комнату согревал только жар кухонного очага этажом ниже. Закоченевшие пальцы слушались плохо, и лишь с третьей попытки Англии удалось как следует высечь кремнем искры на трут. Терпеливо разведя самый первый, крошечный язычок пламени, Англия протянул к нему руки и заморгал от покалывающего жара. Когда пальцы стали хоть немного лучше разгибаться, то он снял камзол и сапоги, отложил их в сторону и придвинул Америку поближе к теплу и свету очага. Наконец он мог в полной мере и со всей осторожностью оценить истинное состояние Америки. Морально приготовившись к этому зрелищу, он размотал пальто. По большей части этого он и ожидал. На запястьях и шее Америки остались следы от верёвок — глубокие синевато-багровые ссадины и синяки, — лицо было по-прежнему опухшим, губы искусаны в кровавую мешанину. Все последствия долгой смерти на виселице. Он приподнял голову Америки, чтобы ближе рассмотреть подбородок, и подавился ругательством, задев засохшую кровавую корку в его волосах. Злые, яростные мысли, неясные и неоконченные, начали рождаться на задворках разума Англии, однако внезапный стук в дверь оборвал их и вернул его назад, в действительность. — Сэр Артур? — дрожащим голосом позвала Марта по ту сторону запертой двери. — Я… принесла горячую воду, сэр, как вы и просили, и ещё тряпки, вот только бренди нашлось не так уж мно… — Уходи сейчас же, Марта. — Получилось грубее, чем Англия хотел, поэтому дальше он заговорил гораздо мягче: — Я обо всём позабочусь и пошлю за тобой, когда пройдёт опасность. Сейчас ты больше ничего не можешь здесь сделать. Спустя секундную паузу раздался ответ: — Как… как пожелаете, сэр. Прислушиваясь, Англия дождался, пока Марта покинет дом, и приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы забрать то, что она ему оставила. Занеся всё в комнату, он немедленно заперся и вернулся к Америке. Как бы сильно Англия ни мечтал о согревающем глотке, сейчас бренди стоило применить в более важных целях. У него не было целебных мазей для глубоких ран на шее и затылке Америки, поэтому он ополоснул широкий лоскут ткани в горячей воде, щедро сбрызнул его бренди и стал аккуратно стирать грязь и засохшую кровь. Взяв ещё один лоскут и вновь смочив его в воде и бренди, Англия провёл им по грубым ссадинам на запястьях Америки, затем — по испещрённым синяками ногам. Когда бутылка бренди опустела, он бережно снял рубашку Америки и чистыми тряпками омыл его лицо и тело от остатков пота и грязи. Наконец Англия отложил в сторону полупустое ведро и грязные тряпки, подошёл к кровати и снял верхнюю простыню. Свободно укутав в неё Америку, Англия взял его на руки, уложил в кровать и накрыл одеялом до подбородка. Он сделал всё, что было в его силах. Теперь оставалось лишь дожидаться, пока Америка оживёт сам. Мышцы изнывали от усталости, голова кружилась, но Англия сумел собрать остатки сил на то, чтобы снять с себя пропитанную потом и дорожной пылью одежду и облиться уже остывшей водой. Нашарив чистую рубаху и панталоны, он неуклюже оделся и поплёлся к другой стороне кровати, чтобы свернуться под стёганым одеялом. Ему бы только пару минут отдохнуть, а потом он будет ждать пробуждения Америки… Англия заснул, не успев коснуться головой подушки.***
Он проснулся внезапно, от толчка. Первым его побуждением было потянуться к мечу — сказывались долгие годы жизни на лезвии ножа, — однако рука нашарила лишь одежду. Не успел он толком осознать факт неожиданной подмены, как кровать сотряс ещё один толчок, и послышались шумные всхлипы. (медленно задыхался) Англия перекатился набок, щурясь от блёклого света, сочившегося сквозь окно в свинцовой оправе. Огонь в камине прогорел дотла, но в комнате было достаточно светло, чтобы разглядеть происходящее не составило труда. Америка ожил, и возвращение его не было ни лёгким, ни безмятежным. Сам Англия едва помнил обстоятельства своей первой смерти, но никогда не сумел бы забыть первое оживление: как он валялся на усыпанном галькой побережье и его выворачивало наизнанку омерзительной смесью крови и солёной воды, пока воды Английского канала угрюмо хлестали его ноги. Америка же, хоть и находился сейчас на порядочном расстоянии от моря, хватал ртом воздух как выброшенная на берег рыба, будто сам процесс дыхания был ему незнаком и за каждый вдох приходилось бороться. Тело его сотрясалось в конвульсиях и выгибалось дугой так, что он чуть не падал с кровати, а плечи и спину словно сковало невидимыми цепями. Всхлипы раздавались от того, как его изголодавшиеся лёгкие судорожно втягивали в себя воздух. — Америка! — Одной ладонью Англия поймал беспорядочно молотившую по кровати руку Америки, пока она не врезала ему по лицу, а другую попытался просунуть под шею Америки, чтобы не дать ему навредить уже самому себе. — Тише, тише! — Гхрр… — Америка содрогнулся, и его едва не стошнило от усилия, с которым он попытался сделать очередной болезненный вдох. — Ш-ш-ш, я держу тебя, — Англия воспользовался моментом, чтобы притянуть Америку ближе к себе и усадить его так, чтобы дышать стало полегче. — Всё хорошо, Америка, всё хорошо. Не сопротивляйся, просто продолжай дышать. Америка зашёлся в таком долгом, дерущем горло кашле, что Англии было физически больно его слышать. Тело ещё не в полной мере слушалось Америку, руки и ноги продолжали подрагивать, однако первоначальная сила конвульсий, казалось, пошла на спад. Его веки затрепетали в точности так же, как неровно поднималась и опускалась грудь — верный признак того, что он не впадёт снова в беспамятство, где его не сможет достичь голос Англии. — Америка, ты слышишь меня? — Англия старался говорить медленно и спокойно, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось схватить Америку за плечи и трясти, чтобы он очнулся. — Ты можешь открыть глаза? Открой их ради меня, пожалуйста. — Веки Америки снова задрожали, и задышал он уже легче, поэтому Англия продолжил уговоры. — Я здесь, я держу тебя. Не пытайся заговорить, просто открой ради меня глаза, если можешь. Америка слепо моргнул и чуть повернул голову вбок, словно ища источник голоса, ласково шептавшего в его ухо. Он жмурился даже от слабого утреннего света, и для Англии мучением было видеть, какими мутными и воспалёнными стали его некогда ясные небесно-голубые глаза. Однако вскоре взгляд Америки начал обретать сосредоточенность — и в одно мгновение глаза его расширились, словно он не мог или не хотел верить тому, что видел. Губы беззвучно зашевелились, и только потом он сумел выдавить приглушённым полушёпотом: — Анг… Англия? У Англии перехватило дыхание. — Всё в порядке, Америка, — поспешно сказал он, когда снова обрёл голос. — Ты в безопасности, ты со мной. — Англия… — Америка потрясённо уставился на него, рот задрожал, лицо сморщилось — и с внезапным всхлипом он бросился в руки Англии. — Англия! В ответ Англия обнял его так крепко, как только смел, шепча «Всё хорошо, я с тобой», пока Америка сквозь рыдания повторял его имя снова и снова, весь дрожа, вцепившись обеими руками в рубашку Англии. Лишь спустя какое-то время поток слёз постепенно иссяк, и Америка уже просто тихо сопел, изредка не сдерживая судорожный всхлип. Всё ещё дрожа, Америка чуть повернул голову, чтобы прижаться щекой к груди Англии, и его дыхание стало медленно выравниваться. — Ты пришёл. — Он говорил так тихо, что Англия с трудом его услышал. — Я надеялся… надеялся, что ты придёшь за мной, и… — Он крепче смял рубашку Англии. — Я… — Голос Англии дрогнул, глаза пылали от усилий сдержать собственные слёзы. — Я так виноват, Америка. Я не смог… — Он тяжело сглотнул. — Я должен был прийти раньше. Америка ещё раз хлюпнул носом и утёрся уже совсем мокрой рубашкой Англии. — Больно. — Где больно? — Англия откинул чёлку со лба Америки и приложил к нему тыльную сторону ладони, чтобы проверить температуру. — Что сейчас болит больше всего? — Г-голова. И горло. — Америка прильнул пылающим лицом к прохладной руке Англии. — Везде болит. Англия снова сглотнул, пытаясь избавиться от безнадёжно застрявшего в горле комка. — Скоро станет лучше, — сказал он, гладя Америку по волосам. — Ты только что очнулся. Это пройдёт. Единственное, что мог предложить ему Англия — просто быть рядом в те первые часы, когда боль была самой сильной. Но Америке, казалось, хватало и этого, до того сильно он старался теснее вжаться в грудь Англии, бережно водившего кончиками пальцев вокруг его ран. Лицо Америки всё ещё оставалось красным и опухшим, однако большая часть синяков вокруг шеи и под подбородком начинала сходить, меняя цвет с сине-багрового на жёлто-зелёный. Даже разодранная кожа на запястьях значительно изгладилась по сравнению с тем, как она выглядела, когда Англия протирал её бренди. Для полного исцеления понадобится время, но Англия имел все основания надеяться, что природная сила и выносливость Америки возьмут своё, и постепенно растворятся даже самые бледные шрамы. Тем не менее, помимо телесных травм есть и иные, которых не могут коснуться руки врача. Теперь, когда Америка пришёл в сознание, перед Англией встала нелёгкая задача осмотреть также и его душевные раны. Если он хотел узнать всю правду, то следовало поспешить, пока ещё свежи воспоминания. На сердце было тяжело, но Англия спросил так мягко, как только мог: — Америка… ты помнишь, что с тобой случилось? Америка сморщил лоб, пытаясь осознать вопрос. В течение нескольких мгновений Англия гадал, не оказался ли шок настолько сильным, чтобы вытеснить из сознания всю память о произошедшем, но внезапно Америка напрягся в руках Англии и вжался лицом ему в грудь, испуганно разрыдавшись. В очередной раз Англии пришлось приложить все усилия, чтобы дышать спокойно и ровно — и ради Америки, и ради себя самого. — Эти люди больше не причинят тебе зла, — сказал он сквозь стиснутые зубы. — Сейчас они далеко, за много-много миль отсюда. Ты в безопасности, тебя никто не тронет. Америка дрожал всем телом, словно струна, натянутая так сильно, что вот-вот лопнет. — Боюсь, — наконец выговорил он, и в его тонком голоске стыда было не меньше, чем страха. — Бояться — это нормально. Я тоже перепугался, когда увидел тебя. — Англия медленно, успокаивающе гладил его по спине. — Ты был храбрым, очень-очень храбрым. Побудешь храбрым ещё немножко, ради меня? — На секунду замешкавшись, Америка кивнул, и Англия пробормотал что-то одобрительное. — Я не позволю случиться с тобой ничему плохому. Если ты сможешь рассказать мне, что произошло, то я сделаю всё, что в моих силах, чтобы те люди понесли наказание. В глубине души он знал, что на самом деле не так уж много может. Статус нации обеспечивал ему аудиенции в высочайших судах страны, что в колонии залива, что дома, однако он сомневался, что ему поможет хотя бы и самый благосклонный магистрат. Даже если он найдёт способ обвинить жителей деревни в преступном сговоре и попытке убийства посредством самосуда, который он по случайности прервал, всё равно оставалась огромная проблема его собственного участия во всём деле. Какими бы ни были его намерения, он всё же убил их предполагаемую ведьму и похитил труп — и неважно, что в конечном счёте труп оказался вполне себе жив. По своим же законам он был виновен. По законам своей совести — ни в коем случае. Но если это даст Америке хоть какую-то надежду, то он всё равно попытается. Америка почти перестал дрожать — несмотря на то, что до спокойствия ему было очень далеко. Англия буквально кожей чувствовал, как он собирается с силами и мужеством, чтобы заговорить. И Англия молчал, терпеливо, но выжидательно, пока Америка не поднял на него глаза и не прервал затянувшуюся тишину. — Я… Я раньше играл с их детьми. — Он запинался, будто на цыпочках пробираясь сквозь воспоминания. — Показывал им, г-где лучше собирать орехи и ягоды. Иногда помогал немного, чтобы побыстрее пойти играть — пас коров, таскал дрова. Но… н-но в этом году рано пришли морозы, и урожай был плохим, хотя все так тяжело работали, и… — Он закрыл глаза и снова откинул голову на плечо Англии. — И дети начали болеть. Англия вспомнил слова служанки. — Лихорадка? Америка грустно кивнул. — Она добирается до самых костей. Я слышал, как они плакали в домах, потому что им было очень больно. И преподобный молился за них, говорил, что за избавление, но это не помогло, потому что Анна, Иеремия и маленькая Элис умерли, и все очень переживали, и я тоже переживал. Но потом у Сюзанны начались припадки, и она… она сказала, как что-то давит на неё, будто кто-то сидит у неё на животе и мешает дышать… И потом л-люди заговорили, что лихорадку наслала ведьма. Все кусочки стали складываться в старую, хорошо знакомую историю, и Англию скрутило болезненным бессильным ужасом. — Как ты об этом услышал? — спросил он. — Когда ловил кроликов. Поймал больше, чем мне нужно, и отнёс двоих самых больших в деревню. Тушёный кролик — это хорошо, когда болеешь, — добавил он, словно думал, что нужно оправдываться. — Ты поступил очень великодушно, — такой простой и невинный поступок тронул его сердце, вызвав мимолётное воспоминание о том, как ещё совсем маленький мальчик стоял на залитом солнцем поле с широко распахнутыми глазами, держа кролика почти с него ростом. — И тогда ты услышал о ведьмах? Америку снова передёрнуло. — Там был странный человек. Я не видел его раньше. У него был большой шрам на пол-лица. Несмотря на расплывчатое описание, Англия смутно припомнил среди толпы одно лицо, которое, похоже, имело короткое и запоминающееся знакомство с ножом или топором. — Я узнал его. Продолжай. — Он стоял перед церковью. Разговаривал с преподобным и ещё несколькими людьми. Потом он увидел меня и спросил, кто я, и я ответил ему всё, как ты сказал: что меня зовут Альфред, что я живу рядом с лесом… Запнувшись, он прикусил незажившую губу и тут же зашипел от боли. — Не делай так. — Англия смахнул пальцем капельку крови, пока она не стекла по подбородку. Другой рукой он по-прежнему ободряюще гладил спину Америки. — И что случилось потом? Америка подавился вдохом и опять зарылся лицом в рубашку Англии, так что ответ вышел приглушённым. — Он н-начал… начал спрашивать меня про индейцев. Ладонь Англии замерла. — Америка… Приняв беспокойство в голосе Англии за угрозу, Америка в панике запрокинул голову, и его глаза снова увлажнились. — Они этого не делали! — тонко вскрикнул он. — Они здесь не при чём! Я знаю, что ты говорил не доверять им, но они помогали мне ставить ловушки и ловить рыбу и даже давали мне бобов и муки, когда мне нечего было есть прошлой зимой, и они не стали бы вредить маленьким детям, ни за что! — В изнеможении от своей внезапной вспышки он снова обмяк в руках Англии, стиснув пальцами край одеяла. — И я пытался им это сказать, н-но они всё смотрели на меня с такими страшными лицами, а потом они начали спрашивать, и я не мог… не мог… Голос его жалобно надломился. — Ш-ш-ш, тихо, я тебе верю! — Англия разжал пальцы Америки и переплёл их со своими — крепко и уверенно, как он хотел надеяться. — Я верю тебе, правда верю, ты не сделал ничего плохого, совсем ничего. И в то же время он понимал, как это выглядело в глазах жителей деревни, как ожили все их страхи от одной только мысли о том, что лежало за окраиной их обжитой земли. Америка вцепился в руку Англии, словно он тонул, а она была его единственным спасением. — Они знали, что я играл с их д-детьми, — всхлипнул он, еле сдерживая слёзы. — С теми, кто потом умер… и с теми, кто заболел. А потом мы все были в церкви, но я не помню, как туда попал, и кто-то с-сказал, что Сюзанна сказала, что видела меня у своей к-кровати поздно ночью, и что я… что это я д-давил на неё, и душил её, и что… — Его голос сорвался, и он договорил шёпотом: — Что я делал это и со всеми остальными. — Не продолжай, — сказал Англия со сдавленным горлом. — Я знаю, что было потом. Но Америка, казалось, просто не мог остановиться. — П-пытался убежать. — Он говорил несвязно, неразборчиво, Англия едва мог разобрать слова. — Почти п-получилось. Сбил с ног несколько человек. Но, наверно… наверно, кто-то ударил м-меня. — Он равнодушно потряс головой. — Всё… расплывается. Н-не помню… очень больно, голова болит, р-руки болят… не могу пошевелить руками… — Ш-ш-ш, — ласково оборвал его Англия, стараясь не дать ему окунуться в невыразимый ужас тех последних, бесконечно долгих минут в петле верёвки. Как бы гнусно это ни звучало, но похоже, что сила Америки подписала ему смертный приговор. Все же ни один нормальный ребёнок не сумел бы бороться с толпой взрослых крепких мужчин, если только ему не помогала магия. Так что лучше всего оглушить ведьму, связать, подвесить на ближайшем суку и оставить там — вознеся молитву о том, чтобы Дьявол забрал своего слугу и перестал мучить их детей. — Я никому не сделал плохо, Англия, — Америка дышал всё тише и тише. — Клянусь. — Знаю, — прошептал Англия. Свободной рукой он нашарил одеяло и укрыл им Америку. — Знаю, Америка. Глаза Америки начали закрываться, и он уютно примостился на сгибе руки Англии. — Не ведьма. — Больше не думай об этом. — М-м, — измученный вздох Америки больше подошёл бы старику, чем ребёнку. — Устал. — Спи. Последнее было лишним — Америка уснул бы, даже если бы Англия ему запретил, — однако Англия чувствовал необходимость это произнести, будто своим благословением мягко толкнул Америку в объятия целительного сна. Когда дыхание Америки стало ровным, Англия позволил себе уронить голову на подушку и медленно выдохнуть. С того момента, как он проснулся, в комнате стало гораздо темнее. Вероятно, они проспали большую часть дня, хотя Англия бы не удивился, если бы на самом деле оказалось, что прошло всего часа полтора. Огонь уже потух, и в комнате похолодало; ночью без растопленного камина они продрогнут даже под толстым стёганым одеялом. Придётся встать и принести дров, как следует сгрести золу, заново развести огонь… – …не бросай меня. Еле слышный шёпот был подобен удару пушечного ядра прямо в грудь. Англия вытянул шею, чтобы посмотреть на Америку. Тот явно спал, ладошка расслабленно лежала в руке Англии, рот слегка приоткрыт. Слишком много для Англии, и ему пришлось отвести взгляд, пока боль в груди не стала невыносимой. — Не брошу, — прошептал он в тишине комнаты.***
Лишь добрую неделю спустя Америка окреп настолько, чтобы встать с постели. Первые несколько дней у него была слабость и температура, спал он урывками под зорким надзором Англии. Он мог пить маленькими глотками, когда Англия подносил к его губам кружку с холодным сидром, взятым из бочки в кладовой, но не хотел есть ничего, кроме гороховой каши (которую Англии в основном удавалось не спалить, хотя горошинки часто похрустывали). Накормив Америку, Англия укладывал его спать, а сам занимал руки и голову тем, что ушивал пару своих рубашек и бриджи, чтобы Америке было что носить, пока они не купят ему приличную одежду. Мало-помалу Америка стал садиться в кровати и проявлять больше интереса к окружающей обстановке — особенно в обеденное время. Англия понял, что Америка находится на верном пути к выздоровлению, когда он съел свою кашу до последней крошки и потребовал вдобавок тушёных устриц, пирог с голубями, кукурузный пудинг с мелассой и прочие блюда, лежавшие далеко за пределами весьма ограниченных умений Англии. К тому времени отёчность и краснота лица и шеи Америки значительно спали, так что его кожа была всего лишь припухшей и розовой. Ссадины на запястьях практически исчезли, и даже от глубокой раны на затылке осталась только тонкая ниточка шрама, который, вероятно, со временем тоже растворится. Он всё ещё с трудом удерживался на ногах, хотя это могло быть последствием не столько даже травм, сколько вынужденного постельного режима, продлившегося неделю. Так или иначе, Англия рассудил, что пора бы Америке излечиться от своей «горловой чумы», и на следующее утро он впервые за всё время покинул дом (сотню раз пообещав Америке, что да, он вернётся, и нет, это ненадолго), чтобы забрать Марту из дома её старшего сына в городе. Он немного переживал, как она встретит его после того, как он столь резко её отослал, однако опасения оказались излишними. Необычайно обрадовавшись приходу Англии и выздоровлению его племянника, она с охотой согласилась сходить на утренний рынок за продуктами для сытного питательного обеда, который восстановит силы мальчика. — Господину Альфреду, — сказал Англия, протягивая ей свой ключ, — строго-настрого велено оставаться в спальне и отдыхать до обеда. Он уже знает, что я разрешил тебе как следует его выбранить и отправить назад в кровать в том случае, если он попытается проскользнуть на кухню и донимать тебя до моего возвращения. — Хорошо, сэр, — Марта улыбнулась проницательно и вместе с тем ласково. — Вы долго пробудете в городе? — Несколько часов, возможно. Почему ты спрашиваешь? Она подняла глаза на затянутое тяжёлыми тучами небо. — До конца дня пойдёт снег. Перед сумерками, судя по всему. Если вы изволите поехать верхом… — Ну уж нет, я пока что накатался вдоволь, — с сожалением ответил Англия, вздрогнув про себя при мысли о том, чтобы провести в седле ещё хотя бы час. — Пешая прогулка пойдёт мне на пользу, я не стану задерживаться дольше необходимого. Покинув её, он направился в самое сердце Бостона, где сперва посетил членов городского управления в здании муниципалитета. О его отсутствии болтали всякое, и, казалось, буквально каждый встречный спешил осведомиться о здоровье его самого и его племянника. Он отвечал коротко и вежливо, если не расплывчато, но мысли его уже были далеко. Просмотрев несколько документов, которые нуждались в его внимании, Англия был рад уйти в порт. Из кабинета начальника порта он вышел с клочком бумаги, на котором перечислялись даты и время, бережно свернул его и убрал в карман. Уходя из доков, он приметил пекарню и остановился купить себе и Америке булочек по пенсу за штуку. Оставались и другие дела, но их пока что можно было отложить. Воздух пахнул снегом, а дома ждал Америка. Когда он вернулся, Марта хлопотала на кухне. Англия не стал мешать ей и поднялся по лестнице в спальню. Америка сидел перед зажжённым камином со скрещенными ногами и шевелил угли длинным прутом. Он поднял глаза на вошедшего Англию, и улыбка, осветившая его лицо, была такой ослепительно яркой, что Англия на время забыл, как дышать. — Ты вернулся! — Америка бросился к нему и обвил руками его талию. — Тебя не было целую вечность, — в его голосе прозвучали нотки тревожного укора. — Ничего подобного, — отозвался Англия слегка ворчливо, но без настоящего раздражения. — Несколько часов — это едва ли вечность. — Вечность, — с прежним беспокойством настаивал Америка. — Я не люблю, когда ты уходишь. — О, вот как? — Англия отстранился ровно настолько, чтобы опуститься на колено и посмотреть в глаза Америке. — Тогда у меня есть для тебя хорошая новость. Когда я был в городе, то навёл справки о кораблях, отправляющихся в Нью-Йорк в ближайшие две недели, и договорился о местах для нас обоих на том, что идёт первым. Мы проведём там зиму. — В Нью-Йорке? — Мгновение Америка смотрел на него растерянно, а потом расцвёл ещё одной сверкающей улыбкой на всё лицо. — Ты остаёшься на всю зиму? — Похоже на то. Мне нужно позаботиться о кое-каких де… ох! Договорить Англия не сумел: Америка взвизгнул от чистого восторга и бросился ему на шею. Чувствуя, как по лицу расплывается безнадёжная улыбка, Англия дал Америке повисеть на нём долгую счастливую минуту, а затем похлопал по спине и начал выбираться из его объятий. — Ну всё, всё, — сказал он. — Обед придётся подождать, так что я захватил нам перекусить. — Америка отпустил его, и Англия достал купленные булочки, теперь уже немного помятые. — Какую хочешь? — Самую большую! — не задумываясь, ответил Америка. — Ах ты маленький жадюга, — нежно усмехнулся Англия, вручая в его подставленные руки ту, что побольше. — Вот, держи. Честное слово, не знаю, зачем я вообще спрашивал. Остаток времени до полудня они просидели у камина, грея ноги, и Америка заваливал его вопросами о том, как выглядит их корабль, на что похож Нью-Йорк, где они остановятся, какие дела задержали Англию на этой стороне океана на целую зиму. Англия едва не охрип от разговоров к тому времени, как с кухни потянуло вкусным запахом готового обеда, и с благодарностью принял бокал мадеры, который Марта принесла ко столу. После весьма формальной молитвы Америка одним глотком осушил половину миски с бобовой похлёбкой и впился зубами в ломоть свежевыпеченного хлеба, прожёвывая и глотая с такой скоростью, что Англия вынужден был сделать ему замечание, пока очередной кусок не попал бы не в то горло. Вернув прежний аппетит, Америка, казалось, вовсю стремился наверстать упущенное: прикончив всё, что было на столе, он попросил добавку, а потом и вторую. Марта была более чем рада окружить его своей заботой и просуетилась над ним весь обед. Англия, в свою очередь, наконец отбросил замечания о приличном поведении и просто насладился собственной порцией и вторым бокалом мадеры, пока Америка опустошал весь стол. Не дожевав до конца второй кусок пирога из клюквы и сушёных яблок, Америка начал клевать носом над тарелкой. Англия дал ему доесть последнюю ложку и выпроводил из-за стола, перед этим, тем не менее, подобающим образом сложив свою салфетку и поблагодарив Марту за обед. Америка покорно сделал то же самое и шумно потопал наверх готовиться ко сну, оставив Англию допивать его бокал, а Марту — мыть тарелки. Лицо Марты вытянулось при новости о том, что они покидают Бостон. — Достаточно ли окреп господин Альфред для путешествия? — спросила она. — Сэр, мне совсем не составит труда приглядеть за ним, пока вы не вернётесь. Или, если вы не найдёте это зазорным для юного джентльмена, то моя дочь скоро отдаёт своего сына в учение и у неё будет свободная кровать, так что она с радостью его приютит. Неожиданно для себя самого Англия был тронут её отзывчивостью. На протяжении всего обеда он замечал, как подозрительно тепло светились её глаза при взгляде на Альфреда, особенно когда она заметила лёгкую отёчность его лица и шеи. Она не имела ни малейшего понятия о том, кем он на самом деле был и через что прошёл; она просто видела ребёнка, приходившего в себя после болезни, которая едва не забрала его жизнь. При других обстоятельствах он бы наверняка обдумал её предложение, однако теперь лишь улыбнулся и покачал головой. — Это очень любезно с твоей стороны, — ответил он, — однако я пообещал ему, что не оставлю его. Когда я его нашёл… — Его улыбка полностью исчезла, и он не стал договаривать, позволяя Марте самой дорисовать себе то, что наиболее подходило к её версии событий. — Не стоит вспоминать об этом. Достаточно сказать, что я — единственная семья, которая у него есть, и он будет со мной до тех пор, пока я способен его удержать. — Вам лучше знать, сэр, — Марта смахнула крошки в фартук и подобрала последнюю тарелку. — Похоже, он очень смышлёный мальчик. Англия сдержался, чтобы не фыркнуть. — Если уж на то пошло, то даже слишком смышлёный, но себе на счастье. Я возлагаю на него большие надежды. — Он осушил остатки мадеры и встал из-за стола. — Мне ещё нужно написать несколько писем, а ты пока можешь отдохнуть. Полагаю, сегодня ты мне больше не понадобишься: я позабочусь о засове, и мы позавтракаем, когда мальчик проснётся.***
Под письмами подразумевались обычные отчёты, которые он отправлял королю. Над вопросом, читает ли их вообще его величество, он обычно предпочитал не задумываться. (Зато лорд-протектор, этот старый любитель совать свой нос в чужие дела, читал их точно, однако это была вторая вещь, о которой Англия предпочитал не задумываться, только уже по совершенно другим причинам.) Заботы об Америке совсем вытеснили из его головы государственные дела, и теперь стоило хотя бы попытаться направить мысли в более официальное русло. Значимых новостей для отчёта у него не было, если не считать нескольких мелких заметок, которые ему удалось собрать. С постоянным присутствием Франции на севере, таким же досадливым и нежелательным, как и сам Франциск, приходилось мириться до сих пор, невзирая на все надежды, которые Англия возлагал на усилия собственных торговцев пошатнуть французскую монополию на торговлю мехом. На юге снова мешался Испания, и спорное положение Нью-Йорка требовало гораздо больше внимания, чем он мог уделить в последнее время. Впрочем, касательно последнего: довольно скоро он с Америкой прибудет в Нью-Йорк, и… Нет. Недостаточно скоро. Несколько раз за прошедшую неделю, пока Америка спал, Англия брал перо и схематично набрасывал правдоподобный вариант обвинения в адрес жителей деревни. И вновь и вновь он сталкивался с тошнотворным воспоминанием о маленькой фигурке, свисающей с ветки дерева, и тихие злые голоса из глубин его разума принимались нашёптывать ему пугающе замысловатые идеи наказания, которое легальный судебный процесс не предусматривало совсем, зато максимум боли при минимуме усилий с его стороны предусматривало очень подробно. И только сейчас, зная, что Америка спокойно спит наверху, он мог признаться самому себе, что принял решение покинуть Бостон по большей части из-за тех мрачных мыслей. Он хотел увезти Америку как можно дальше от колонии залива, и причиной было не столько даже беспокойство о нём. Скорее, Англия сомневался, что сумеет повести себя со своими поселенцами пристойно, как подобает достойной нации. Франция часто винил его в преувеличенной злопамятности, сам притом не упуская ни единой мыслимой возможности поплакаться о ma pauvre Jeanne Англии или любому благодарному слушателю. Однако, разумеется, Англия станет мыслить более хладнокровно, когда они с Америкой окажутся далеко отсюда. Что гораздо важнее, Америка сможет полностью оправиться там, где его не достигнет тень виселицы. А если Англия за время пребывания в Нью-Йорке заодно укрепит своё влияние над местными поселениями, то будет совсем хорошо. Стало понятно, что дописать отчёт этим вечером уже не получится, поэтому Англия решил встать пораньше и приступить к нему уже со свежей головой. А потом Америка проснётся, они позавтракают и соберут вещи. Ночь обещала быть беспокойной. Вздыхали и скрипели бревенчатые стены: холодный ветер пытался пролезть сквозь щели и добраться до очага. Но Марта перед уходом как следует сгребла золу, так что от жара тлеющих углей в доме будет тепло, как бы сильно ни холодало на улице. Англия убрал на место письменные принадлежности и потушил одну из двух свеч. Вторую он взял с собой, прикрывая её ладонью от сквозняка, остановился, чтобы проверить засов, и поднялся по лестнице. Открыв дверь в спальню, он подавил смиренный вздох при виде знакомого бугра под одеялом на его кровати. Америка отверг очень удобную маленькую кровать, которую они поставили днём поближе к камину, и предпочёл привычно улечься на одну из сторон большой кровати. Англия надеялся хотя бы несколько ночей не просыпаться от ударов пяткой в бок или рукой по лицу, но ещё один раз всё-таки можно. Он поставил свечу на каминную полку и начал раздеваться перед огнём, слегка задрожав, когда холодный воздух коснулся кожи. На втором этаже ветер шумел громче. Грохот нарастал и набирал силу, перемежаясь лёгким постукиванием комков влажного снега по крыше и окну. Англия развязал шейный платок и принялся за пуговицы на камзоле. Когда он расстегнул последнюю, от очередного резкого порыва задрожало оконное стекло — и к пронзительным стенаниям ветра присоединился другой стон, мучительнее любой бури снаружи. — Нет… нет, не надо! Встревожившись, Англия обернулся и увидел, что Америка сбросил с себя одеяло и метался по кровати, его ноги запутались в простынях, а руки бессильно подёргивались, словно пытались бороться с невидимым противником. Стоны Америки теперь были громче ветра, и страдание прорезало глубокие линии на его лице. — Америка! — Англия схватил свечу, не обращая внимания на разлившийся воск, который едва не обжёг ему пальцы, и бросился к кровати. Быстро поставив её на столик у изголовья, он сел на край и мягко потряс Америку за плечо. — Это всего лишь сон, просто плохой сон… От прикосновения Америка тут же широко распахнул глаза, и мгновение спустя, перепуганный, он забрался на колени Англии, вцепившись в него крепче, чем улитка липнет к скале при отливе. — Не дай ему, — выдохнул Америка. — Не дай ему меня утащить! — Что? — Англия почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. — Кому… — Дьяволу! — Пальцы Америки глубоко впились в спину Англии. — Он т-т-тянул меня за ноги. Пытался… п-п-пытался утащить меня в Ад. Сердце Англии пропустило удар, и он что было сил прижал к себе Америку, словно это могло защитить от собравшейся вокруг тьмы, которая грозила обернуться кошмаром наяву для них обоих. — Я не дам, — сказал он вдруг с яростью, бросая вызов в никуда и никому. — Я посмотрю прямо в его лицо и плюну в его глаза, а потом скажу, что ему придётся изжарить меня заживо, прежде чем я дам хоть пальцем тебя тронуть. Ещё один порыв холодного ветра сотряс весь дом, стекло снова задребезжало, и Америка захныкал от страха, спрятав лицо в изгибе шеи Англии. Закрыв глаза, Англия качал его вперёд-назад и успокаивающе бормотал глупости ему на ухо, чтобы заглушить вой за окном. Потом ветер затих, и Америка затих тоже. Англия остановился и открыл глаза — и улыбнулся, словно к нему пришла искра вдохновения. — Но это никогда не случится, а знаешь, почему? — Америка покачал головой, не глядя на него, и Англия продолжил: — Потому что он знает, что если он только попытается тебя замучить, то я догоню его, поймаю за ухо и задам такую трёпку, что он на весь Ад завоет. Америка медленно поднял голову и взглянул в глаза Англии, ещё не вполне доверчиво, но желая поверить. — Правда? — Истинная. — Англия теперь почти что ухмылялся. Сцена живо разворачивалась в его мыслях, и с каждым словом росла его уверенность. — И он будет ругаться и вопить, да так громко, что все святые и ангелы посмотрят с небес, чтобы узнать, что же там творится. А когда они увидят, в чём дело, то покивают друг другу и скажут: «О, да это же старик Англия задал Дьяволу славную трёпку, ай да малый!» Я его так выпорю, что он до самого Страшного суда присесть не сможет. — Так ему и надо, — пробормотал Америка ему в плечо. — Совершенно верно, — кивнул Англия. — Он ведь трус в глубине души, этот Дьявол: не по плечу ему тот человек, у которого хватит духу встретить его розгами. Встань против него, покажи ему, что не боишься — и в тот же миг он потеряет всю власть над тобой и больше никогда не сумеет тронуть тебя самого или тех, кто тебе дорог. Вот откуда я знаю, что он не утащит тебя в Ад… Потому что он понимает, что в итоге ему придётся отвечать передо мной. — Америка неразборчиво пробурчал что-то сонное, но довольное, и улыбка Англии смягчилась. — Как думаешь, теперь ты сможешь заснуть? — Мхм, — Америка уже почти спал, беспокойство и страх полностью исчезли с его лица. Он не сопротивлялся, когда Англия уложил его обратно в кровать и укутал одеялами. — Англия? — Да? Америка не отвечал так долго, что Англия уж было подумал, что он заснул на середине предложения — как вдруг из тёплого гнезда одеял послышался тихий сонный голосок, наполовину приглушённый подушкой. — …Я рад, что ты пришёл за мной. Англия онемел, и сердце снова пропустило удар, но на этот раз совершенно по-другому. Просто услышать эти слова — услышать после всего, что он сделал, после всего, что он не сумел сделать — было невыносимо. Тысяча ответов роилась в сознании, сдавливала горло, рвалась с губ — и ни один не мог передать и доли того, что он хотел бы сказать Америке. — И я, — выдохнул он наконец, невесомо коснувшись кончиками дрожащих пальцев щеки Америки, освещённой неровным мерцанием свечи. — О, дорогой мой, как же я рад. За стенами дома ветер истощил всю свою силу и ярость, и воцарилось то спокойствие, которое обыкновенно наступает после бури. Окно сковало морозом, но за стеклом в свинцовой оправе кружились пышные и мягкие белые хлопья. И пока первый снег этой зимы укутывал бостонские крыши, воцарившаяся в городе тишина обещала ещё несколько часов покоя, готовя мир к тому, что может принести новое утро.Примечания автора:
Название рассказа взято из сочинений выдающегося бостонского проповедника Коттона Мэзера, а именно — из его отчётов о колдовстве, относящихся ко времени охоты на салемских ведьм. Участие (и виновность) Мэзера в Салемском судебном процессе до сих пор остаётся предметом споров, однако его трактаты о колдовстве в Новой Англии стоит серьёзно изучить всем тем, кто интересуется данной научной областью. Закон о колдовстве 1604 года, распространявший своё действие на территории самой Британии и британских колоний, провозглашал, что любое проявление колдовства, влекущее травму или смерть лица, является тяжким преступлением и карается смертью через повешение. Несмотря на известность Салема в общей истории колдовства в колониальной Америке, судебные процессы против ведьм в колониальной Новой Англии зачастую были единичными, а не групповыми. Типичный портрет подозреваемой в колдовстве: пожилая женщина, одинокая или вдова, без близких родственников или друзей, сильно зависимая от общественной благотворительности и имеющая какое-либо отношение к несчастью, которое постигло её соседей. Обеспеченные женщины и женщины, имеющие живых родственников-мужчин, имели возможность подать против своих обвинителей иск о клевете — и неудивительно, что зачастую обвинения в их адрес снимались. Но даже те, кто был оправдан, затем сталкивались с возмездием от напуганных соседей, которые уничтожали имущество подсудимой ведьмы, убивали скот, сжигали дом и посевы. Подчас оно было даже более личным и жестоким, особенно когда совершалось предполагаемыми рецидивистами. Зимой 1684-1685 в Хадли, Массачусетс друзья одного обеспеченного человека решили, что их болезнь вызвана порчей, и набросились на бедную старуху, которая была оправдана по делу о колдовстве. Согласно записям, сначала её повесили, затем сняли еле живую и бросили умирать на снегу. Эта история, как и другие, легла в основу моего рассказа. Детей обвиняли в колдовстве не так чтобы часто, но всё же это случалось. Впрочем, по большей части это были дети тех родителей, которые уже подозревались в колдовстве или были арестованы. В самом начале салемской охоты арестовали и бросили в тюрьму пятилетнюю Доркас Гуд: несколько одержимых девочек заявили, что она напала на них при помощи сверхъестественных сил в отместку за арест её матери, Сары. Сара Гуд была повешена в числе первых приговорённых по салемскому делу, и Доркас провела в тюрьме почти год, пока её не освободили по общей амнистии в начале 1693 года. (Фактические казни детей-ведьм были скорее исключением, чем правилом, однако на континентальных судебных процессах зарегистрированы случаи казни детей младше 10 лет, и по крайней мере один из этих судов выносил приговоры о содержании детей в тюрьме до наступления зрелости — 14 лет для мальчиков, 12 лет для девочек, — после чего их отправляли на костёр.) Горловая чума — одно из старых названий для болезней, которые сейчас классифицируются как дифтерия и скарлатина. Дифтерия, известная как ангел-душитель детей, была распространённой причиной детской смерти вплоть до середины XX века. Колония залива страдала от периодических вспышек этой болезни, две сильнейшие эпидемии пришлись на 1659 и 1730 года. Спустя год после отплытия Англии и Америки из Бостона Новая Англия будет охвачена так называемой войной короля Филиппа (или войной Метакомета) — кровавым конфликтом между коренными американцами и европейскими поселенцами, возникшим из-за спора о праве на землю и других застарелых обид. Согласно недавним исследованиям, именно война создала такой общественный порядок в Новой Англии, при котором трагедия Салема стала настолько тяжкой.