***
Ранним утром, едва восходящее солнце касается своими теплыми руками кончиков крыш, узкие сырые улочки и широкие пыльные мостовые наполняются снующим туда-сюда народом. Тяжелые ботинки и мягкие туфли отбивают чечетку на вымощенных гладким камнем дорогах, оставляя причудливые мокрые узоры подошв. Ночью был дождь, и солнце еще не скоро высушит грязные лужи, словно оставленные нерадивым учеником чернильные пятна на чистом листе шелковой бумаги. Кёнсу неосторожно наступает носком в такое пятно, в спешке пытаясь запрыгнуть в деревянные туфли. С невысокой крыши стекают одна за другой хрустальные дождевые капли аккурат рядом с туфлями, и одна из них уже готова отправиться в морское путешествие, но Кёнсу прячет в ней свой грязный носок. — Кёнсу-ши, сколько раз Па говорил Вам не оставлять обувь на улице, — Кёнсу фыркает. Байсянь та еще зануда, даром что почти ровесники. Какой из него друг? — Однажды Вам придется бежать до школы босиком, и учитель Ато точно не похвалит Вас за грязные ноги. От макушки… — …до кончиков пальцев ног, — заканчивают они вместе. Кёнсу думает, что Байсяня ждет та же участь, что и учителя, если он не перестанет быть таким противным. — Ах, поторопитесь! Мы не должны опоздать! — Байсянь выглядывает на улицу, осматриваясь по сторонам. На уроки чайной церемонии лучше не прийти, чем опоздать, но обучение в школе стоит слишком дорого, чтобы пропускать занятия. — Скорее, скорее! Байсянь нетерпеливо переминается с ноги на ногу, покусывая нижнюю губу и теребя в руках табличку с именем Кёнсу. Солнце поднимается все выше, заливая ярким светом несколько ярусов самых высоких храмов в округе, и людей на улице становится все больше, а значит до школы придется бежать сквозь бесконечные толпы альф и омег, боясь, как бы не занесло потоком не в тот переулок или не на ту улицу. — Я готов! — Кёнсу вскакивает, неосторожно наступая в ту же лужу у порога, и грязные брызги неаккуратным узором расцветают на подоле платья. Байсянь выскакивает на улицу, сворачивая налево, и уже не слышит, как Кёнсу просит его подождать, потому что забыл самое главное. — Чай! Деревянная корзина позвякивает фарфоровыми чашечками внутри, когда Кёнсу бежит, пробираясь сквозь реки людей, чтобы поспеть за Байсянем. Впереди мелькает только серый хвост его платья, за который Кёнсу никак не может ухватиться взглядом. Кёнсу, как кот, высматривает мышонка-Байсяня, стараясь нагнать мальчишку, но тот оказывается проворнее его. Кёнсу только неуклюже перепрыгивает через лужи, пачкая и без того грязные туфли, или едва протискивается сквозь толпу альф и омег, от запаха которых порой хочется зажать нос или даже зажмуриться. Он надеется, что его каори будет намного приятнее. Байсянь совсем теряется из виду, и Кёнсу останавливается под козырьком какой-то небольшой лавочки, оглядываясь по сторонам и терзая зубами нижнюю губу в нерешительности. Опаздывать совсем не хочется: это грозит табличкой на нижнем крючке стены успеваемости, а значит — позором на всю будущую неделю. За два года обучения Кёнсу побывал там не раз, и сейчас вовсе не горел желанием оказаться там снова. Сжав корзину в руках, Кёнсу решается на отчаянный шаг и сворачивает в узкий переулок, который, как он надеется, позволит ему сократить путь и, если повезет, догнать Байсяня. Мальчишка быстро семенит по дорожке, обходя редкие лужи и полностью скрываясь в сырой темноте переулка. Улочка кажется смутно знакомой, но чем больше он озирается по сторонам и всматривается в пугающую черноту еще спящих домов, тем сильнее верится в то, что с такими улицами не стоит водить знакомство. Вскоре Кёнсу выбегает на светлую широкую улицу, с удивлением обнаруживая, что его предположение оказалось верным: сейчас от нужного пути его отделял только широкий деревянный мост через тонкую, как шелковая лента в волосах омеги, речку, заключенную в грубый камень мостовой. Мальчишка улыбается, подумав, что успеет, наверняка, даже обогнать Байсяня, и радостно взбегает на мост, бросив короткий взгляд на свое размытое отражение в воде. Центральная улица пестрит разноцветными нарядами от самых простых серых, как у Кёнсу, до диковинных оттенков красного, розового, зеленого, от чего юный омега на мгновение теряется, оглядываясь по сторонам. Байсяня нигде не видно, и Кёнсу вытягивает шею, приподнимаясь на носочках: не пропустил ли. Взгляд мальчишки невольно цепляется за тонкую изящную фигуру омеги на той стороне улицы. Короткая прическа прикрывает аккуратные уши, на нежном молодом лице играет кроткая полуулыбка, взгляд опущен, но в то же время видит каждого, даже маленького незаметного Кёнсу. Воздушная, словно легкое облако, юбка нежно-розового цвета едва касается земли, от чего закругленные мысы белых туфель выглядывают из-под подола, когда омега делает осторожный, но быстрый и проворный шаг. Позади него семенит слуга, держа в руках такую же корзину, как у Кёнсу. Мальчишка думает, что его Байсянь опаздывает, а, быть может, он его уже упустил, заглядевшись на прохожих, но не может оторвать взгляда от омеги, провожая идеально прямую спину юноши восхищенным взглядом. Он мечтает о том, что когда наступит его весна, он сможет так же гордо пронести свою красоту по главной улице, что каждый альфа от мала до велика, и даже омеги, будут с таким же искренним восхищением смотреть на него, не замечая ничего вокруг, кроме него. Задумавшись, Кёнсу не замечает, как за ним из-за угла наблюдает невысокий мальчишка, и обращает на него внимание только тогда, когда тот, прицелившись, попадает маленьким круглым камешком прямо в затылок. Омега ойкает, потирая ушибленное место и оглядываясь в поисках обидчика, но натыкается взглядом только на беззубую улыбку мальчишки и высунутый язык. Кёнсу хмурит густые брови и крепче сжимает в руках ручку корзинки, пытаясь испепелить юного альфу взглядом, но тот продолжает дразниться, натягивая резинку рогатки и снова целясь в омегу. Камешек попадает на этот раз в плечо, и Кёнсу взвизгивает, чем вызывает у мальчишки приступ заливистого смеха. Следующая атака не заставляет себя ждать, и омега не выдерживает, срываясь с места, с серьезным намерением отомстить безмозглому альфе. Мальчишка боязливо прячется за углом и выжидает удачного момента, чтобы нанести глупому омежке сокрушительный удар, но тот не появляется слишком долго. Альфа осторожно выглядывает из-за угла, но омеги почему-то не видно. Он решает, что тот, быть может, решил сдаться и оставить свою затею, и только тогда замечает его лежащим на краю мостовой. Альфа удивленно вздыхает и нерешительно выходит из своего укрытия. Кёнсу незаметно приоткрывает один глаз и наблюдает за мальчишкой, выжидая, пока тот подойдет совсем близко, чтобы можно было смело атаковать. Но тот не спешит, медленно приближаясь, и останавливается в шаге от Кёнсу, не решаясь подойти ближе. Альфа наклоняется, рассматривая обманчиво-умиротворенное лицо Кёнсу: густые брови, маленький вздернутый нос, разметавшиеся по лицу короткие черные волосы, и пухлые, похожие на маленькое рисовое пирожное, губы. Он не успевает сообразить, как ловкая ручонка дергает его за штанину и он падает, размахивая руками. — Ах ты! — Кёнсу тут же набрасывается на альфу с кулаками, забывая обо всех правилах приличия и о том, что он, в общем-то, омега. Мальчишка-альфа меньше его ростом и выглядит моложе, но Кёнсу это не мешает упиваться своим превосходством и макать его в соседнюю грязную лужу, шипя проклятия. Альфа только машет руками, пытаясь избавиться от жаждущего мести омежки и скинуть его с себя. В какой-то момент у него это получается, он нависает сверху, и Кёнсу удается рассмотреть его чумазое лицо. Мальчишка некрасивый: с маленькими глазами и широким лицом, приплюснутым носом и оскалом, в котором не хватает пары молочных зубов, а губы его впору сравнить с разваренными пельмешками, которые Кёнсу просто терпеть не может. Они, не замечая ничего и никого вокруг, продолжают бороться друг с другом, перекатываясь по грязной мостовой, пока Кёнсу не слышит голос, окликающий его. — Кёнсу-ши! Вот Вы где! Наконец-то я Вас нашел! — Байсянь выглядит счастливым и растерянным одновременно. В его руках нет таблички, значит, он успел побывать в школе, пока Кёнсу отстаивал свою честь и достоинство в рукопашных боях с бедным альфой. Сомнений в том, кто больше всего пострадал в этой драке, нет: альфа утирает разбитый нос грязным рукавом и обиженно косится в сторону омеги. Кёнсу же отрясает свою юбку, поднимаясь на ноги, и, пнув мальчишку по коленке напоследок, бежит навстречу Байсяню, чтобы вытереть чумазое лицо. — И больше не смей попадаться на моем пути! — выкрикивает Кёнсу и спешит на занятие, как Бэкхён вовремя напоминает ему. — Чай! Кёнсу возвращается за корзиной, насмешливо глядя вслед побежденному альфе.***
Школа Ханами находилась почти в центре города и наряду со школой Иньсинь была одним из самых крупных и красивых строений в округе. Кёнсу повезло родиться в городе: некоторые омеги каждое утро преодолевали достаточно большой путь, чтобы добраться до нее. Ханами была одной из лучших школ для омег в провинции, и, к слову сказать, одной из самых дорогих. Впрочем, ни то, ни другое, не мешало юному омеге регулярно опаздывать на занятия. Байсянь всегда корил его за неуважение к учителям и, особенно, родителям, которые тратили так много сил на его обучение, чтобы в будущем Кёнсу можно было выдать замуж за достойного человека, и он мог жить в гармонии и достатке. Но глупому Байсяню, родившемуся слугой, было невдомек, что школа — это вовсе не самая верная дорога к удачному замужеству и лучшей жизни. Ворота Ханами закрывались каждое утро в одно и то же время. Массивные красные двери скрывали все, что происходило за ними, от чужих глаз до самого конца учебного дня. Покинуть школу раньше времени было невозможно, точно так же, как и попасть внутрь после того, как затворялась дверь. Но Кёнсу, каким-то чудесным образом, всегда удавалось успеть за несколько мгновений до закрытия. Благодаря Байсяню, его табличка, оповещающая о присутствии омеги, уже покоилась на крючке среди множества таких же, потому Кёнсу не приходилось тратить на это время, и он мог сразу же отправляться в класс. Минуя быстрыми шагами длинную террасу и искусно расписанные сёдзи музыкального класса, Кёнсу оказался у двери классной комнаты, где юных омег обучали чайной церемонии. Сбросив со ступней свои деревянные туфли, мальчишка небрежно бросил их на нижнюю полку к прочей обуви других учеников и бесшумно отворил сёдзи, ныряя внутрь заполненного класса. Кёнсу занял свое обычное место в конце третьего ряда среди омег его возраста. Омеги постарше занимали первые ряды — ближе к учителю, омеги же, находящиеся на первом и втором году обучения, сидели в самом конце, и еще не скоро занимали место в первом ряду. Если им вообще хватало сил доучиться до конца, или их родителям — денег. Кёнсу втайне, где-то глубоко в душе, мечтал однажды оказаться на месте такой омеги. Он бы с радостью уступил Байсяню, и тот, он уверен, был бы просто счастлив оказаться на его месте. Ему наверняка по душе пришлись бы все эти многочасовые уроки, нотации, придирки учителей и насмешки со стороны одноклассников. Хотя, Байсянь был бы учеником намного прилежнее Кёнсу, и учеба в Ханами не казалась бы ему каторгой. Юных омег отдавали в школу с семи лет, Кёнсу же находился на третьем году обучения. С самых первых дней учебы в Ханами он, еще будучи наивным маленьким омежкой, понял, что школа — это вовсе не место для развлечений и знакомств с новыми друзьями. Здесь омег с детства приучали к порядку, воспитывая мальчиков в строжайшей дисциплине. Кротость, смирение, покорность — вот главные добродетели, которые должны сопутствовать каждому омеге, который хочет, чтобы ему в мужья достался достойный альфа. В Ханами преподавали лучшие учителя, обучающие омег музыке, пению, танцам, и, конечно же, особому искусству чайной церемонии. И хотя каждый учитель считал обучение своему искусству самым важным, без одного не могло бы быть другого. Не освоив хотя бы один музыкальный инструмент, никогда не научишься понимать музыку, чувствовать ее, воплощать каждое ее настроение в танце одним лишь движением руки или трепетным взмахом ресниц. Не обладая искусством танца, тело омеги, лишенное тонкости и изящества, никогда не сможет привлечь к себе цепкий взгляд альфы. Ни один альфа не обратит свое внимание на твердый бамбуковый ствол скорее, чем на воздушный лепесток сакуры, кружащийся в легком танце на ветру. Руки омеги, тонкие, гибкие, что могут рассказать парой движений целую историю, смогут и сухие чайные листья превратить в терпкий чай и напоить им альфу. Кёнсу не любил учиться, да и учеба ему, в отличие от большинства других омег его возраста, давалась с трудом. Ему недоставало, по словам преподавателей, той природной омежьей мягкости и утонченности, которая с лихвой окупилась бы благодаря упорной работе и прилежной учебе. И если упорства и упрямства юной омеге было не занимать, то в остальном же, он считал, что сможет повстречать свою истинную любовь и без умения танцевать или играть на каком-либо музыкальном инструменте. Учитель появился в классе мгновением позже после того, как Кёнсу уселся на свое место, расправив смятую серую юбку, и выложил на низкий столик перед собой все принадлежности для чайной церемонии, с ужасом обнаруживая трещину на фарфоровой чашечке. — Доброго утра, Исин-ши, — омеги склонили свои головы в почтительном поклоне, когда в класс бодрой походкой вошел учитель, бросая мимолетный взгляд на своих учеников. Учитель Исин был молодым и красивым омегой, но, несмотря на свой возраст, ему не было равных в искусстве чайной церемонии. Его длинные изящные пальцы всегда безошибочно точно определяли щепотку чайных листьев, необходимую для заварки, а узкие ладони с тонкими запястьями держали чашку с горячим напитком так аккуратно и легко, словно она была немногим тяжелее цветка водяной лилии. Учитель редко улыбался, и улыбка его дорогого стоила. Заполучить ее могли лишь те ученики, которые в его глазах смогли хоть на мгновение приблизиться к совершенству в искусстве чайной церемонии. Исин был строгим, но справедливым учителем. За несоблюдение правил или невнимательность можно было схлопотать по пальцам длинной указкой или же стать посмешищем, демонстрируя свои умения перед всем классом. Кёнсу, закусив нижнюю губу, судорожно соображал, как сделать так, чтобы учитель не заметил треснувшей чашки, иначе… Он не хотел думать о том, что будет иначе. В голове так некстати всплыл образ чумазого мальчишки с центральной улицы, и Кёнсу нахмурился, раздумывая, стоила ли разбитая чашка утренней драки с альфой, и что он сделал бы с ним, узнай о такой досадной мелочи раньше. Учитель медленно прохаживался между рядами омег, контролируя процесс и следя за каждым неумелым действием учеников. Длинный подол юбки его ханбока тихо шуршал, словно ветер, играющий с опавшими листьями, а тонкий цитрусовый запах смешивался с запахом чая, создавая приятный аромат, напоминающий чаепитие со сладостями. Кёнсу, нахмурившись, сосредоточенно выполнял определенную последовательность действий, время от времени косясь в сторону учителя и боясь, как бы тот не заметил чего неладного. Когда Кёнсу занес руку над плоской чашкой с чайными листьями, намереваясь взять щепотку для заварки, учитель окликнул его. — Кёнсу-ши, Вы собрались напоить этим чаем всех присутствующих здесь? — Кёнсу в руку уперся тупой конец указки учителя. Его голос звучал строго, но в то же время мальчишка чувствовал в нем усмешку, хоть на лице учителя не было и тени улыбки. Он достаточно ощутимо стукнул указкой по руке Кёнсу, и омега разжал пальцы, выпуская несколько чайных листьев. — Ещё, — учитель все стучал своей указкой по руке Кёнсу, пока в ней не осталось достаточное количество чайных листьев. Тогда он одобрительно хмыкнул и оставил омегу потирать покрасневшую руку, возвращаясь к первым рядам. Кёнсу корил себя за оплошность и за то, что лишний раз обратил на себя внимание Исина-ши. Опустив голову, он медленно и аккуратно, шаг за шагом продолжал заваривать чай, пока посреди столика не оказалась, наконец, чашка, наполненная ароматным горячим напитком. Кёнсу предусмотрительно развернул ее трещиной к себе и сложил руки на коленях, подобно другим ученикам, ожидая одобрения учителя. Учитель медленно обошел все ряды, одобрительно кивая омегам, чей чай особенно удался. В этом не было ничего удивительного: Исин-ши мог безошибочно определить хороший чай по одному лишь цвету и запаху, и для этого ему не требовалось даже подносить чашку к лицу. Кёнсу же всегда казалось, что даже самый мутный и не самый сладкий по запаху чай, может оказаться прекрасным напитком, если его попробовать и дать раскрыться всем его вкусовым качествам. Учитель прошел мимо него. Он не кивнул, но и не сделал ему замечания, посчитав его чай вполне посредственным и ничем не отличающимся от десятка других, приготовленных омегами в этой комнате. Мальчишка облегченно вздохнул, думая, что опасность миновала, и даже слегка улыбнулся своей удаче. Он даже не заметил, как учитель, обойдя крайние ряды, вернулся к Кёнсу, опускаясь на мягкую подушку перед его столиком. — Кёнсу-ши, не будете ли Вы так добры, — голос учителя звучал мягко, словно он обращался к нему сейчас как к своему лучшему ученику, но щеки Кёнсу тут же залились румянцем, а ладошки начали потеть. Ну почему, почему он выбрал именно его? Кёнсу поднял на учителя неуверенный взгляд из-под челки, и дрожащими руками взялся за чашку, боясь расплескать чай. Исин-ши словно не замечал волнения омеги и наблюдал за его действиями спокойным взглядом, размеренно качая однотонным бамбуковым веером в левой руке. Склонив голову, Кёнсу осторожно обхватил чашку пальцами, поддерживая другой рукой снизу, и протянул руки вперед. Светло-коричневая жидкость танцевала на стенках чашки, вторя ритму дрожащих рук мальчишки, но учитель не обратил на это внимания, продолжая смотреть на омегу ничего не выражающим взглядом. — Что это? — его вопрос в тишине замершего класса прозвучал, словно первый весенний гром среди ясного неба. Кёнсу неуверенно взглянул на него, но наткнувшись на холодный взгляд, тут же опустил голову ниже, едва слышно пробормотав: — Ч…Чай, Исин-ши. — Ты меня не слышишь, я спрашиваю тебя, что это, — учитель всегда обращался к ученикам на ты, когда был чрезвычайно зол, или же указывал омеге на чрезвычайно глупую ошибку, которой можно было бы избежать, будь он хоть чуть-чуть внимательней. Кёнсу не ответил. В носу защипало, и перед глазами все поплыло. Он знал, что наказания не избежать, и, опустив голову, смиренно ожидал своей участи, пытаясь унять дрожащие руки. — Ты же знаешь, что предложить альфе чай в треснутой чашке, все равно что преподнести избраннику надкусанный плод, вместо благоухающего цветка, — голос учителя звучал серьезно, он перестал махать веером и с силой сжал указку в правой руке. Кёнсу не ответил. Руки дрожали, но теперь уже от перенапряжения: чашка с медленно остывающим чаем все еще покоилась в его ладонях. — Отвечай! — учитель повысил голос, и плечи мальчишки дрогнули, а сам он тихо пискнул себе под нос. — Знаю. Кто-то из омег удивленно вздохнул, кто-то негодующе покачал головой, а кто-то даже улыбнулся, думая, что этот несносный мальчишка заслужил выговор. — И этим ты хотел выказать мне свое уважение, напоив из разбитой чашки? — учитель не кричал, но его голос звучал достаточно громко, чтобы Кёнсу вздрогнул и тихо заплакал, позволяя паре слезинок упасть и затеряться в складках его юбки. — Нет, учитель, — в мертвой тишине комнаты дрожащий, так же как и его руки, голос Кёнсу было трудно не расслышать. Учитель хмыкнул и сжал губы в тонкую полоску. Весь класс словно задержал дыхание, ожидая, что будет дальше. Кёнсу взвизгнул, когда учитель, поднявшись на ноги, намеренно задел его, и чашка выпала у него из рук, окончательно разбиваясь на несколько осколков. Чай все еще был достаточно горячим, чтобы кожа на руках вмиг покраснела, и Кёнсу, опустив плечи, заплакал, уже не сдерживая поток горьких слез. — И запомни, — голос учителя вновь стал спокойным и строгим, он остановился вполоборота возле Кёнсу, цепляя его мокрый подбородок резной рукояткой указки, заставляя поднять голову. — Чашка альфы должна полниться ароматным чаем, а не солеными слезами омеги. Больше не смей позволять себе такую слабость у всех на глазах. Кёнсу смотрел на учителя широко распахнутыми, полными горьких слез обиды глазами. Неужели он не понимал, что Кёнсу вовсе не виноват? Если бы он не встретил этого глупого, безмозглого альфу, если бы не погнался за ним, желая отстоять свою гордость, он бы не упал, не разбил чашку и, в конце концов, он никогда бы не стал предлагать учителю отпить из нее чай, если бы у него был выбор. Он не заслужил того, чтобы выставлять его посмешищем перед всем классом. Учитель без тени эмоции глядел на зареванное лицо Кёнсу, и, убрав указку, вернулся к первым рядам, продолжая изящно обмахивать себя миниатюрным веером. Мальчишка тут же вскочил на ноги от негодования и несправедливости, прожигая спину учителя обиженным взглядом. Исин-ши остановился, прервав размеренное покачивание веера, и развернулся, медленно сверху вниз оглядывая дрожащего Кёнсу и останавливая презрительный взгляд на грязном носке омеги. — Вон из класса, — учитель произнес это таким тоном, будто обращался к нему как к какому-то неугодному слуге, и мальчишка выбежал из комнаты, не помня себя от обиды и не сдерживая всхлипов, рвущихся из груди.***
Оставшееся время до конца занятия Кёнсу провел на заднем дворе, умываясь своими горькими слезами. В голове вертелись слова учителя Исина о том, что нельзя позволять себе плакать на людях, но его, собственно, больше никто и не видел, а потому он мог позволить себе наплакаться вдоволь. До красного носа, опухших глаз и промокших насквозь рукавов рубашки. Было ужасно обидно за все: за себя, за разбитую чашку, за несправедливость и даже за грязный носок, хотя глупо было думать, что Исин-ши выгнал его только из-за этого. Кёнсу долго думал, идти ли ему на урок танцев, или же прогулять, отсиживаясь здесь, но, в конце концов, когда двери класса чайной церемонии отворились и послышался топот ног учеников, покидающих комнату, мальчишка вышел из своего укрытия и примкнул к остальным. Наверное, судьба сжалилась над бедным омегой, и урок танцев не запомнился ничем примечательным. Учитель Ато даже не заметил его грязных носков. Они танцевали босиком, и Кёнсу, не особо славившийся своими танцевальными навыками, танцевал где-то сзади, лениво повторяя давно заученные наизусть движения. Байсянь, как и другие слуги, ждал его у ворот, нетерпеливо высматривая среди толпы учеников. Кёнсу не стал рассказывать ему, как прошел день, предпочитая самому как можно скорее забыть об инциденте на уроке чайной церемонии. Хотя внимательный Байсянь и сам догадывался, что день был не из лучших, но не стал надоедать уставшему Кёнсу расспросами. Они медленно возвращались домой по центральной улице под веселую болтовню Байсяня и стук камешков, один за другим вылетающих из-под подошвы туфель Кёнсу. Он еле плелся, лениво шаркая ногами, забывая об осанке и красивой походке, и совсем не слушал Байсяня, погруженный в свои мысли. Пока перед его лицом не возник заостренный конец деревянного меча, заставляя поднять голову и взглянуть на его обладателя. Кёнсу сузил глаза, глядя в знакомые глаза напротив. Мальчишка мало изменился с утра, за исключением того, что на нем сейчас была чистая одежда, а на левой щеке красовалась ссадина — гордый шрам, полученный в бою. — Защищайся, — воинственно сказал юный альфа, приняв боевую позу. На этот раз он был вооружен, и ничто не могло помешать ему победить зазнавшегося омегу. — Да как ты смеешь! — негодующе воскликнул Байсянь, готовый броситься на защиту Кёнсу, но тот остановил его, желая самому расправиться с неугомонным альфой, жаждущим реванша за утренний бой. — Я же предупреждал тебя, — Кёнсу угрожающе взглянул на мальчишку из-под густой челки. Но того это, кажется, нисколько не смутило, и он продолжал размахивать деревянным мечом перед лицом омеги. — И что ты мне сделаешь? — альфа гордо вздернул нос и насмешливо коснулся концом меча подбородка Кёнсу. У омеги поплыло перед глазами, и в носу снова защипало. В голове так некстати возникла резная рукоятка указки учителя Исина, его строгий взгляд и громкий голос, разбитая чашка и слезы на заднем дворе школы. И все это из-за глупого альфы, который сейчас стоял перед ним и тыкал в него своим идиотским деревянным мечом, словно тот был самым, что ни на есть, настоящим. Кёнсу нахмурил брови и с ненавистью посмотрел на веселящегося мальчишку. Его ссадины на щеке было явно недостаточно, чтобы возместить Кёнсу все его выплаканные за сегодня слезы. Омега ловко увернулся от меча и пнул альфу по коленке, от чего тот поморщился, но не отступил. Где-то на заднем фоне вздыхал Байсянь, пытаясь докричаться до Кёнсу и попытаться все это прекратить, но мальчишки его уже не слышали, вовлеченные в очередную перепалку. Альфа беспорядочно размахивал мечом, словно тот был бесполезной палкой, а Кёнсу умудрялся наподдавать ему со всех сторон, не имея в руках никакого преимущества в виде, пусть и игрушечного, оружия. В конце концов, омеге удалось выбить меч из рук мальчишки и приставить его к его горлу, сталкиваясь нос к носу. Альфа растерянно замер, глядя в глаза взъерошенного, словно воробья, омеги. Они оба тяжело дышали, и Кёнсу все еще был полон решимости, а мальчишка никак не мог поверить в то, что снова проиграл. — Имя, — прошипел омега, зло глядя в глаза напротив и прижимая кусок деревяшки к горлу вновь побежденного альфы. — Ч… Чонин, — едва слышно пробормотал тот, съеживаясь под пристальным взглядом черных, словно самый крепкий чай, глаз омеги. — Так вот, Чонин… — Кёнсу вдруг почувствовал, как к горлу ни с того ни с сего подкатывают слезы. Вряд ли этот глупый альфа хоть что-нибудь понимал. Да и очередной дракой тут дело не поправишь. Его ведь не возьмешь за шкирку, и не притащишь в класс Исина-ши, как виновника всех бед Кёнсу. Да и это вовсе не помогло бы оправдать себя в глазах учителя. Кёнсу снова стало нестерпимо жаль себя, но он вовсе не был намерен показывать свою слабость перед каким-то Чонином. Глупое имя. Глупый альфа. Глупый деревянный меч. Омега выпустил из рук деревяшку и отступил назад. Развернувшись, он, не оглядываясь, побежал по дороге, на бегу глотая непрошеные слезы. Чонин недоуменно смотрел ему в след, а Байсянь, зло пригрозив ему кулачком, бросился догонять Кёнсу. — Кёнсу-ши! Кёнсу-ши!