***
Несмотря на то, что учитель Ато часто хвалил Кёнсу, главная роль в танцевальном представлении на грядущем Празднике середины весны все же досталась Минки. Но Кёнсу никогда не соперничал с ним за место в первых рядах, не старался привлечь внимание учителя, а просто танцевал. Танцевал под неумело наигранные мелодии еще совсем юных омег, которой когда был сам, и ловил на себе их восхищенные взгляды, как когда-то мечтал. Но, вопреки всему, сейчас он отдал бы все, чтобы вновь оказаться на их месте. Ведь время бежало так быстро, что Кёнсу и не заметил, как зима, покинувшая их земли, забрала с собой и его четырнадцатилетие. Омеге больше не приходилось носить простых серых юбок — их сменил шелковый ханбок самых разнообразных цветов, короткие волосы, что раньше беспорядочно топорщились на макушке, отныне прикрывали уши и затылок, а простую деревянную обувь заменили аккуратные туфли. Кёнсу не находил себя особенно красивым омегой, как был, например, Минки, и его лицо не обладало столь привлекательными мягкими чертами, как у Юна. Но ему часто приходилось ловить на себе заинтересованные взгляды альф, которые, порой, долго смотрели ему вслед, провожая невысокую фигуру юного омеги. Юн за все это время весьма преуспел в танцах, хотя до Кёнсу, а уж тем более до Минки, ему все еще было очень далеко. Минки же к своим шестнадцати годам превратился в очаровательного омегу. Главная роль в представлении досталась ему по праву: его яркую красоту было просто невозможно прятать на последних рядах, хотя Кёнсу был уверен, он смог бы блистать и оттуда. В искусстве танца ему не было равных, его тело, одаренное природной гибкостью и закаленное усердными тренировками, двигалось настолько плавно и изящно, что когда он выходил в центр площадки, демонстрируя свое мастерство, музыка могла неожиданно прерваться, а юные омеги, завороженные им, наказывались учителем Онгаку по всей строгости. За это время изменилось еще кое-что. Однажды Минки отсутствовал на занятиях весьма продолжительное время, что ему, как лучшему ученику, было вовсе не свойственно. Все уже знали, что у него время его первого мезаме, и через неделю он вернулся в школу, окруженный нежным ароматом жасмина. Большинство омег завидовали ему, в том числе и Юн, который был ровесником Минки, но до сих пор так и не приобрел свой собственный запах. Кёнсу же в тайне надеялся, что его каори проявит себя как можно позже, и с мужеством выносил непрекращающиеся насмешки Минки. Учитель Исин больше никогда не напоминал Кёнсу о том случае, произошедшем на заднем дворе Ханами несколько лет назад. И Кёнсу старался быть прилежным учеником, чтобы у него больше не возникало лишнего повода вызвать гнев учителя. Хоть юный омега и не стремился к тому, чтобы стать одним из лучших в искусстве чайной церемонии, сидя рядом с Минки, он часто ловил себя на мысли о том, что хотел бы однажды стать хоть немного похожим на него. Движения Кёнсу оставались резкими, напряженные руки не всегда умели красиво подать чашку, а иногда и неуклюже расплескивали чай. Исин-ши часто оставался им недоволен, но и Минки он не всегда удостаивал своей улыбкой, даже когда его чай можно было назвать лучшим из всех, приготовленных учениками. Кёнсу монотонно выполнял все надлежащие шаги, согласно правилам чайной церемонии, краем глаза наблюдая за тем, как свободно и легко со всем справляется Минки. Тонкими изящными пальцами он брал щепотку сухих чайных листьев, несколькими аккуратными движениями превращал их в порошок, а после заливал горячей водой, омывая бока маленького пузатого чайника. Его движения были четкими, словно повторенными не один десяток раз, а лицо оставалось безмятежным и сохраняло кроткую улыбку, словно он находился не среди учеников в классе, а в обществе почтенного альфы. За все время обучения Кёнсу научился правильно рассчитывать количество чайных листьев и выжидать необходимое время для заварки, и если учитель считал его достойным своего одобрения, то только за прекрасный вкус его напитка. И пусть движения Кёнсу не отличались особым изяществом в процессе особого ритуала заварки и подачи чая, а сам напиток не всегда был ярким и прозрачным настолько, что если заглянуть в чашку, можно было увидеть ее дно. Но его вкус всегда вызывал на губах Исина-ши улыбку, служившую для омеги высшей похвалой. Пожалуй, это было единственным, чего не хватало Минки, и из-за этого он часто дразнил его, говоря, что только посмотрев в свою чашку, наполненную чаем, приготовленным Кёнсу, альфа не захочет, чтобы его губ касалась эта мутная жижа. Когда чай был приготовлен, учитель привычно обходил все ряды юных омег, придирчиво заглядывая в каждую чашку и делая замечания. Минки светился от счастья, когда Исин-ши коротко кивнул ему головой, улыбнувшись, а Кёнсу привычно вздохнул, когда учитель даже не удостоил его взглядом. Однако уже через несколько мгновений он опустился перед ним, присаживаясь на колени и разрешая напоить его горячим напитком. Каждый раз, когда учитель оказывался у его невысокого столика, Кёнсу невольно вспоминал тот случай на третьем году обучения, разбитую чашку и Чонина. Того маленького девятилетнего мальчишку с разбитым носом было трудно сравнить с тем юношей, в которого превратился альфа сейчас. Черты его лица огрубели, хотя все еще хранили в себе детскую мягкость и округлость, он вытянулся, став совсем не на много выше Кёнсу, и только характер его оставался прежним, за что его все еще можно было назвать глупым и несмышленым. И, поднося к губам учителя Исина чашку с чаем, Кёнсу думал о том, что когда-нибудь позволит и Чонину отпить приготовленный им напиток. Исин-ши, пригубив янтарную жидкость, тут же отпрянул, доставая из рукава шелковый платок, и закашлялся, судорожно вытирая им губы. Кёнсу непонимающе смотрел на учителя, опуская чашку на стол. Он не помнил, чтобы ему приходилось добавлять в этот раз в чай что-то особенное, и не мог понять, что вызвало у Исина-ши такую реакцию, словно его чай был самым отвратительным пойлом, что когда-либо пробовал учитель. — Посмотри, — учитель, схватив чашку с сухими чайными листьями со стола Кёнсу, поднес ее к лицу юноши. Омега принюхался, но, не почувствовав ничего необычного, недоуменно взглянул на Исина-ши. Учитель раздраженно бросил чашку на стол, отчего горстка чайных листьев рассыпалась по поверхности, и плечи Кёнсу вздрогнули. Он спешно пытался припомнить все травы, что мог положить в чай, но не мог вспомнить ни одной, что могла бы так испортить напиток. — Если ты не можешь отличить запах чайной заварки от простой лекарственной травы, то как бы ты определил по запаху своего истинного альфу? — учитель повысил голос. Истинные пары давно превратились в легенду, но легенду светлую и бережно хранящуюся в сердце каждой юной омеги. Повстречать свою истинную пару было самой сокровенной мечтой, и не один омега проливал озера горьких слез, когда ему приходилось выходить замуж за альфу, вовсе не предназначенного ему судьбой. Услышав слова учителя, Кёнсу крепко стиснул зубы, не позволяя ни одной слезинке скатиться вниз по щеке. Ведь где-то в глубине души он, как и все юные незамужние омеги, до сих пор надеялся, что придет время, и о его истинной любви тоже станут слагать легенды. — Пей, — Исин-ши поднялся на ноги, глядя на юношу абсолютно бесстрастным взглядом. Кёнсу, пытаясь унять дрожь в руках, осторожно поднес чашку к губам. Как только теплая жидкость коснулась кончика его языка, ему тут же захотелось выплюнуть ее и хорошенько прополоскать рот. Невыносимо горькая и вяжущая, она не имела ничего общего с тем сбором, что приготовил для заварки омега. Не в силах терпеть этот отвратительный вкус, Кёнсу опрокинул в себя все содержимое маленькой чашки, словно та была наполнена терпким алкогольным напитком, и закашлялся, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. Минки, сидящий по правую руку от Кёнсу, ухмыльнулся, скрыв короткий смешок в звуках глухого кашля омеги, радуясь его очередному позору. Учитель опустился перед его столиком, и Минки встрепенулся. Поднеся чашку к губам учителя, он с нетерпением и надеждой ожидал его вердикта. Кёнсу же, опустив голову и не замечая ничего вокруг, смотрел на оставленные чайные разводы на стенках чашки, чувствуя, как к горлу подкатывает противный ком. Исин-ши, прикрыв глаза, сосредоточенно смаковал чай, приготовленный Минки, вовсе не обращая внимания на Кёнсу. Спустя несколько мгновений, учитель улыбнулся и кивнул омеге, сидящей напротив него, одобряя вкус приготовленного напитка, когда Кёнсу неожиданно вскочил со своего места и выбежал из комнаты. Совсем юные омеги, сидящие на последних рядах, скорчили недовольные гримасы, когда со двора послышались не самые приятные для уха звуки. Кёнсу еле держался на дрожащих ногах, почти согнувшись пополам, сплевывая горькую вязкую слюну. Учитель, сохраняя улыбку на своем лице, поднялся с колен, не обращая внимание на копошение на последних рядах, а Минки, получив высшую похвалу от Исина-ши, думал, что ему, наконец, удалось приблизиться к идеалу в искусстве чайной церемонии.***
Холодные дождевые капли нещадно били по лицу, а мокрые пряди волос хлестали по щекам, но Кёнсу не обращал на это внимания, отчаянно размахивая мечом. Он рассекал высокую траву и редкие стебли бамбука, попадающиеся на его пути, вкладывая в каждое свое движение все чувства, что накопились внутри. Ему не было больно, но почему-то его не покидало чувство того, что он упускает что-то важное. Омега, размахнувшись, рассек тонкий бамбуковый стебель и опустил меч, пытаясь отдышаться. Дождь градом стекал по лицу, а мокрая насквозь одежда уже давно прилипла к телу, путаясь тяжелой юбкой в ногах. Байсянь, стоящий неподалеку с зонтиком над головой, пытался докричаться до юноши, но безуспешно: он не слышал его или же просто не хотел слышать, неподвижно стоя под проливным дождем. Кёнсу корил себя за беспечность, за то, что совсем не замечал того, как быстро летит время, неумолимо приближая его к тому рубежу, пересечь который значит больше никогда не вернуться обратно. Он невольно вспоминал сегодняшний день и с горечью осознавал, что еще никогда не ощущал его так близко. Учитель Исин оставил его после занятий, усадив напротив себя, и наблюдал за ним от начала и до самого конца. За каждым его движением, каждой неосторожно пролитой каплей горячей воды, каждой плохо скрываемой эмоцией на его лице, когда что-то шло не так, как должно было. Он молчал до тех самых пор, пока чашка Кёнсу не наполнилась ароматным чаем, и юный омега, опустив взгляд, преподнес напиток к его губам. Исин-ши прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом. — Это очень хороший чай, Кёнсу-ши, — улыбнулся учитель, и юноша поднял на него неуверенный взгляд, впервые слыша из его уст похвалу, которая не ограничивалась одним лишь кивком головы или улыбкой. — Вы ведь не так близки с Минки, как может показаться на первый взгляд? — Исин-ши аккуратно наполнил вторую чашку и пододвинул ее к Кёнсу. Кёнсу нахмурился. Разве, наблюдая за ними со стороны, можно было допустить мысль о том, что они с Минки могут быть близки друг к другу? Он кивнул, принимая чашку и делая маленький глоток. — Вам следует быть внимательней к своим вещам, Кёнсу-ши. Омега недоуменно посмотрел на учителя, мирно попивающего чай из маленькой фарфоровой чашки. В один миг все встало на свои места. И практически неуловимый запах лекарственной травы среди чайных листьев, и отвратительно горький вкус чая вкупе с незамедлительной реакцией организма Кёнсу, а главное — безукоризненно идеальный во всех отношениях чай Минки. Кёнсу не понимал только одного, если учитель все понял, почему не сказал сразу? Почему не выгнал Минки с занятия, не наказал его, не избил палкой за желание хитростью превзойти другого омегу? И почему это он сейчас сидит перед ним вместо Минки? Кёнсу вдруг встрепенулся и взмахнул мечом, ударяя по толстому бамбуковому стволу. Тот не поддался с первого раза, не поддался и со второго. Но, распрямив плечи и замахнувшись со всей силы, которая только была в нем, омега рассек полый ствол, глядя, как верхняя часть падает, цепляясь верхушкой за соседние стволы. — Альфа никогда не сорвет бутон, что растет рядом с распустившимся цветком. Какие бы нежные лепестки он в себе не скрывал, никто и никогда не увидит их, если он собирается прятать их в себе вечно. Рано или поздно, он просто засохнет, так и не раскрыв всю свою красоту, — сказал тогда учитель. Кёнсу вдруг нестерпимо захотелось заплакать. В носу защипало, а перед глазами все поплыло, и он опустил голову, из последних сил сдерживая себя. Исин-ши вдруг улыбнулся и приподнял лицо юноши, коснувшись пальцами подбородка. — В тебе таится прекрасный цветок, Кёнсу-я. Но почему-то ты упорно прячешь его где-то внутри, предпочитая наблюдать за цветением рядом с тобой, — учитель, достав из рукава шелковый платок, вытер слезу, скатившуюся по щеке юноши. — Ты не плакучая ива, произрастающая на берегу озера. Ты цветок, растущий в саду. Оглянись, может быть, рядом с тобой есть кто-то, кто ждет прихода весны для того, чтобы посетить сад только ради тебя. — Кёнсу-ши! — голос Байсяня заставил Кёнсу очнуться от собственных мыслей. Он даже не заметил, как опустился на колени, опираясь на меч, воткнутый в сырую землю. Глядя на свое размытое отражение в стальном клинке меча, он вспомнил о Чонине. Альфа сообщил ему недавно радостную для него новость о том, что отец отправляет его вместе со старшим братом в военный лагерь на север. Сехун собирался ехать туда один, но их отец решил, что Чонину, делающему весьма неплохие успехи в школе, будет полезно приобрести опыт в настоящих полевых условиях. Он собирался уезжать в конце лета и обещал вернуться уже весной. Но Кёнсу только сейчас понял, что эта новость была вовсе безрадостной для него. Ведь самый трудный период в его жизни ему предстояло прожить без Чонина. Конечно, если омега хотел удачно дебютировать на празднике будущей весной, то все складывалось как нельзя лучше: Байсяню больше не придется волноваться о том, что Кёнсу тратит драгоценное время на тренировки и развлечения со своим бестолковым другом, вместо того, чтобы усердно готовиться к дебюту. Но, с другой стороны, Кёнсу не представлял, как сможет пережить это время. Время бесконечно длинных дней, которые не будут заканчиваться побегом в бамбуковую рощу или на рисовые поля, не будут заканчиваться долгими разговорами обо всем и одновременно ни о чем. Они с Чонином больше не будут дразнить Байсяня и задирать друг друга. А главное, Кёнсу очень боялся, что как только наступит весна, все изменится. Настолько, что они больше никогда не смогут вернуть этих дней. Не смогут дружить как прежде, разделенные временем и непреложными традициями. — Кёнсу-ши, идемте домой. Капли вдруг перестали бить по спине и стекать бесконечным потоком с мокрых волос по лицу — над Кёнсу навис зонтик, а на его плечо легла маленькая ладошка Байсяня. Кёнсу поднялся с колен, опираясь на меч, и вздохнул. В зонтике не было необходимости, но и промокшему до нитки нужно знать, что ему всегда есть, где укрыться.***
Когда на улицах зажглись первые фонари, Кёнсу, натянув капюшон на глаза, вышел из дома, и, не оглядываясь, заспешил к реке. Там, на берегу, его уже ждал Чонин, от скуки пуская плоские камешки по воде. Завтра альфа должен был отправиться со своим старшим братом в дорогу. Из-за занятий в школе и подготовки к отъезду они не виделись с Кёнсу несколько дней, и только сейчас, когда на город медленно опускалась ночная тень, смогли встретиться друг с другом, никем не замеченные. — Как идет подготовка к предстоящему празднику? — тихо поинтересовался Чонин. Кёнсу вздохнул, забирая с ладони альфы последний камешек и пуская его по воде. Ему хотелось столько рассказать! О том, что Минки досталась главная роль в представлении и что учитель Ато недавно хвалил Кёнсу, о том, как учитель Онгаку до стертых в кровь пальцев заставлял заучивать новую пьесу на цитре, об искусстве чайной церемонии, что до сих пор не поддавалось ему, и о том, что он совсем не знал, как переживать эти бесконечно длинные дни без него. Но мысли никак не могли собраться в его голове, словно перемешанные рукой друида руны. — Хорошо, — только и сумел ответить Кёнсу. Они шли вдоль берега медленным шагом, и только шорох листьев и редкие всплески воды изредка нарушали тишину. — Говорят, этот праздник обещает быть самым ярким за последние несколько десятков лет, — Чонин взглянул на омегу, но тот лишь грустно улыбнулся, опустив голову. «Оглянись, может быть, рядом с тобой есть кто-то, кто ждет прихода весны для того, чтобы посетить сад только ради тебя…» — Ты должен это увидеть, — безрадостно ответил Кёнсу, поднимая взгляд в затянутое серыми тучами небо. Капюшон съехал с его головы, и Чонину показалось, что глаза омеги как-то особенно блестят. — Я вернусь, как только солнце растопит последний снег, — твердо сказал альфа, коснувшись своей рукой ладони юноши. Но Кёнсу только кивнул головой, и, закусив нижнюю губу, отвернулся, не желая встречаться с Чонином взглядами. — Почему именно на север? Говорят, там сейчас неспокойно, — голос Кёнсу звучал приглушенно, но омега был уверен, что Чонин слышит его — вокруг, кроме них, не было никого. — Отец отправляет меня туда вместе с братом, поэтому он считает, что волноваться не о чем. Сехун-хен всегда будет рядом в случае чего… Кёнсу остановился, теребя край ленты, что удерживала плащ на плечах, и опустил голову, пряча наворачивающиеся на глаза слезы. — Эй, — мягко позвал омегу Чонин, коснувшись плеча юноши. — Кёнсу. Кёнсу, посмотри на меня. Альфа аккуратно коснулся его лица, заставляя поднять голову и взглянуть на него глазами, полными невыплаканных слез. — Я вернусь, слышишь? Реки выйдут из берегов, солнце поднимется высоко над горизонтом, и как только в саду распустится первый цветок, я вернусь, — повторял Чонин, глядя в глаза омеги. Подбородок Кёнсу дрожал, а по щекам скатывались одна за другой крупные слезы. Ему хотелось оттолкнуть альфу, ударить и закричать, что он не верит ни единому его слову. Он злился на Чонина, злился на себя и даже на ночь, что сгущалась вокруг темнотой, не позволяя ему разглядеть лицо альфы, каждую черточку, запомнить беспокойный излом бровей и бесконечную надежду, что таил в себе взгляд его темно-карих глаз. — Почему? — Кёнсу скинул со своих плеч руки юноши и отступил назад. — Почему тебе нужно уезжать именно сейчас? — Кёнсу, ты же знаешь, мой отец… — Чонин протянул ладонь к омеге, но тот, не жалея, ударил по ней и смахнул со своих щек злые слезы. — Я не хочу ничего знать! У нас оставалось так мало времени до моего дебюта, ты ведь мог отказаться, мог продолжить обучение в школе, тебе было вовсе не обязательно заканчивать ее именно сейчас! — срывался Кёнсу, но видя, что Чонин стоит, опустив голову, даже не пытаясь оправдаться, отвернулся, не в силах больше смотреть на него. — Отец сказал, что мои навыки достаточно хороши для того, чтобы я мог закончить Иньсинь уже в этом году. Я думал… — голос Чонина понизился почти до шепота, и он с тоской посмотрел в спину омеги. — Я думал, ты будешь рад за меня. Кёнсу больше не сдерживал рыданий, рвущихся наружу, больше не пытался стереть бесконечные слезы с мокрых щек. Он бросился к Чонину, сжимая его в объятиях настолько крепко, чтобы показать, насколько сильно он не хочет его отпускать. Он утыкался носом в его плечо, чувствуя, как сильно прижимает его к себе в ответ альфа. — Я просто хочу, чтобы ты вернулся, — шептал Кёнсу. — Обещай, что когда ты вернешься, ничего не изменится. Обещай, что не изменишься, останешься таким же, как прежде, обещай, что никогда обо мне не забудешь. — Обещаю, Кёнсу, я клянусь тебе своей жизнью, что даже если мне суждено потерять память, я всегда буду хранить память о тебе в своем сердце, — Чонин прижимался щекой к виску омеги, стискивая зубы и жмуря глаза, чтобы не позволить собственным слезам вырваться наружу. Кёнсу поднял голову и коснулся щек альфы кончиками пальцев, заглядывая в глаза. И когда успело пролететь то время, когда омега смотрел на него свысока, а сам мальчишка едва доставал ему до подбородка?.. Теперь же Чонин мог уткнуться носом в его макушку, а Кёнсу приходилось вставать на носочки, чтобы сравняться с ним ростом. Альфа улыбнулся, накрыв ладонь Кёнсу своей рукой, и прижался к ней щекой. Они смотрели друг на друга долгим-долгим взглядом, словно старались навсегда запомнить этот момент, но время нещадно отбирало у них эту возможность. Отпустив руку омеги, Чонин коснулся его плеч и опустил на его голову широкий капюшон, пряча лицо юноши, едва различимое в темноте. — Обещай, что если вдруг разобьешь очередную фарфоровую чашку, обязательно вспомнишь обо мне, — альфа улыбнулся, и Кёнсу покачал головой, возразив. — Всегда, — тихо прошептал омега и позволил паре горячих слез вновь скатиться вниз по щекам. Чонин, напоследок коснувшись ладони омеги, покинул его, шагая вдоль берега реки. Кёнсу, тяжело вздохнув, направился в противоположную сторону, и на пути к дому еще не раз утирал мокрые от соленых слез щеки дрожащими пальцами. Каждый из них знал, что обещание, данное на берегу, навсегда останется тайной, что воды унесут в себе далеко отсюда. Но, быть может, одним прекрасным летним днем оно вновь вернется к ним, обрушиваясь на землю проливным дождем после долгой засухи.