Шесть новелл о любви.

— Главное бдительность! — вещал Аластор Грюм на уроках в аврорате. Эх, что могло успокоить лучше, чем инструкция по безопасности в первые дни знакомства с курсом усиленной боевой магии. — Тонкс, не спать! — крикнул он нерадивой курсанке, что с блаженным видом пускала слюни на его лекции. Тонкс, всегда просто Тонкс даже для учителей и друзей, было дело задремавшая, тут же подскочила на месте, уронив чернильницу и пергаменты на пол. — Тонкс, — выдохнул, возведя единственный глаз к небу, Грюм. — Как можно при таких данных быть такой неуклюжей? — Не знаю, — тихо промямлила Тонкс, краснея и лицом, и волосами под общий смех в классе. — Тихо! — рыкнул Грюм, грозно обведя всех присутствующих своим синим волшебным глазом, и класс затих. Наверно от этого и прилепилась мракоборцу его звучное прозвище Грозный Глаз Грюм. На самом деле профессора звали Аластором, но вот так по-панибратски по имени его мог называть лишь махровый приятель Кингсли, да ещё парочка троечка мракоборцев старой закалки, которые вместе с Грюмом прошли огни и воды. К таким относился также и директор школы волшебства Альбус Дамблдор, хотя он был значительно старше Аластора, но, как говорится, пути неисповедимы и именно с Альбусом у Аластора сложилось самые крепкие отношения, особенно в период первой войны с Волдемортом. Для всех других Грюм был человеком-легендой. Молодые курсанты трепетали перед ним, а молодые коллеги едва ли осмеливались обратиться к Грюму по имени, хотя уставных правил подобно рода не было. Для Тонкс, которая вообще выросла под плакатом с изображением Грюма, мракоборец был чем-то вроде бога от мира волшебного криминалитета, поэтому до сих пор она всё никак не могла поверить, что прошла вступительные экзамены в Академию Аврората и смеет дышать одним воздухом с живой легендой магического мира. Многим казалось странным и по сей день оставалось загадкой, что такой мастодонт, как Аластор Грюм, нашёл в такой нескладехе, как Тонкс, однако на вступительных пробах он выделил именно её. Грюм твердил, что видит исключительный потенциал, но Кингсли и Скримджер видели нечто другое. Их лица при виде Тонс делались кислее, а разговоры при Грюме затихали. — М-да, сдаёт старик, ты ведь видишь тоже, что и я, Руфус? Скримджер поскрипел в ответ, покашлял в кулак: — Знаешь, Кингсли. Ты уж эту тему не трожь. Каждый из нас имеет право на причуды, а Аластору с его скорым выходом на пенсию пусть будет за радость хоть эта тень былого. Несомненно в девочке что-то есть, но так не хочется разочаровывать старика, пусть всё идёт как идёт, может он и сумеет воспитать из неё что-то. — Если не сломается раньше… Бруствер и Скримджер принадлежали к числу тех немногих, кто мог сказать, что знали настоящего Аластора, ещё того другого, веселого и симпатичного паренька, невероятно талантливого и доброго, открытого и смелого человека огромного сердца и неоспоримых достоинств. И что же взамен на щедрость сердца и остроту ума дала ему судьба? Это всегда казалось друзьям Грюма нелепым и несправедливым. Мало кто знал, что он чистокровный шотландец, потомственный мракоборец и отличник Хогвартса, никогда незамеченный в связях с нежным полом, на самом деле хранил верность той единственной девушке, которой отказал во взаимных чувствах по причине своей профессии. Однако самой большой трагедией стало то, что этот негласный обет безбрачия был провозглашен напрасно. Прекрасная Джейли Хоуп пала жертвой магических войн, навсегда унося в могилу жизнерадостного и жизнелюбивого паренька. С тех пор Аластор изменился, словно умер, как человек. С каждым годом всё ухудшающаяся внешность не приносила ему разочарований, хотя, как он шутил в кругу близких друзей, шрамы даже добавляли пикантности в его отношения со шлюхами. О таком Аластор говорить не стеснялся, ведь большая часть мракоборцев в силу профессии слыли заядлыми холостяками. Стеснялся он совсем другого того, что с годами ни грохочущая слава, ни любовная опытность не давали ему преимущество в глазах дам. Аластор видел лишь брезгливость и жалость, скрытые за дежурной улыбкой. Поэтому со временем и походы по бабам прекратились. Каким бы ты не был героем Англии без одежды ты всего лишь обезображенный инвалид, ампутант, мало у кого вызывающий желание любовной прелюдии. Аластор наверное не признался бы сам себе, но в Тонкс он увидел ту самую нежную девочку, словно вернувшуюся к нему из ада небытия. Девочку, воскрешающую в нём, когда-то похороненную человечность. Многие видели особое отношение Грюма к Тонкс, многих это раздражало, но связываться с человеком, лично засадившим половину Азкабана, никто не хотел, поэтому Тонкс не любили, и хоть открыто ей и не вредили, но травили по мере сил, вдалбливая неуверенной девчонке всё большую неуверенность в своих силах. Однако сама Тонкс, довольно болезненно реагирующая на разного рода подколы, внезапно обрела то, что называется силой духа. Она не была простачкой, но и не была аристократкой и любому, кто назовёт её по имени, могла дать в пятак. Её странная натура, вся состоящая из противоречий, никак не могла найти сосредоточения в чем-то конкретном, поэтому для неё поход в авторат был той самой заветной тропой войны с самой собой. Папина любовь, мамино огорчение. Андромеде, маме Тонкс, только и оставалось, что вздыхать и тихо плакать в своей комнате, когда дочь вся в цепях и коже, то с ярко-зелёными, то ярко-синими волосами выходила из дома. Андромеда плакала, когда видела друзей дочери, но, как истинная леди, мирилась с положением вещей, и никто, никто не видел слёз на благородном лице из старейшего магического рода Англии. Отец Тонкс был человеком простым, но внутренне очень чутким. Ему всегда удавалось мирить своих барышень. Он говорил: «Да, вы совершенно непохожие внешне, но посмотрите какие вы обе у меня упрямые, какие обе огненные и темпераментные». Возможно именно древняя кровь рода Блэков и сыграла решающую роль в становлении магического дара Тонкс, благодаря которому она так легко поступила в аврорат. В Академии мракоборцев правда яркого прикида и сложного характера также не приветствовали, но суть учёбы всегда заключалась в том, чтобы хорошо сдать экзамены, а уж как одеваются курсанты-практиканты в свободное время, это их личное дело, впрочем, Аластор Грюм на идеального учителя также походил чуть больше чем никак: длинные растрёпанные рыжие с сединой волосы, недельная щетина на подобии лица, испещреного множеством шрамов, постоянный запах перегара. Да и боевой прикид волшебника: плащ из кожи дракона, кожаные штаны и сапог ковбойка на одной из ног — также сложно было назвать уставным обличием преподавателя. Что касалось до магии и её применения, то и тут Грюм был не таким как все: волшебная палочка и не одна, а ещё волшебный посох. Всё сверху это дополнялось волшебным глазом, выполненным на заказ у одного зарубежного волшебника по просьбе самого Альбуса Дамблдора. Таких волшебных глаз не было больше ни у кого в мире, и никто не сомневался, что Аластор заслужил право ношения подобного артефакта. А заслуги Аластора были по истине велики. Это сейчас в мирное время он считался чрезмерным параноиком, но во времена неспокойные и жестокие его привычка никому не доверять и всё проверять спасла немало жизней. И пусть некоторые из молодых и борзых посмеивались над старыми методами Грозного Глаза, но ему самому это нисколько не портило жизнь. Впрочем, жизнью это давно было назвать нельзя, скорее размеренное существование от бутылки до бутылки. Единственная страсть, что удерживала Грюма на плаву, состояла в подготовке молодых кадров. Он нещадно выбрасывал большую часть курсантов из Академии, считая своим долгом готовить для службы лишь лучших мракоборцев и спасать ещё неполоманные судьбы других. В устрашение он часто приводил в пример свою внешность, а каждый урок в аврорате начинался с того, где собственно нужно носить палочки. — И повторяю, — вещал Грюм несколько громче, чем следовало бы, — я столько раз видел оторванные ягодицы, всё это только от того… — Что нельзя носить волшебные палочки в заднем кармане, — сонно промямлила аудитория, в которой все не по разу слышали эту ужасную историю. — Тонкс, не спать! — рявкнул Грюм, и горе курсантка свалилась со стула под смех остальных учащихся. — Завтра вы все выходите на практическое занятие с тренером, списки распределения вы можете увидеть на стенде, те, кто там не оказался, ищите свою фамилию или в списках на пересдачу теории, или списках на отчисление, — сказав это Грюм загоготал, увидев несколько особо перепуганных лиц. — Всё! И никаких жалоб или расспросов почему вас определили к тому или иному наставнику, значит так было нужно. Все свободны. — Тонкс! Девушка подпрыгнула, услышав свою фамилию. — Ну почему, ну ведь уже почти уходила из класса, и на тебе. Что же ещё ему надо? — подумала она про себя и вяло поплелась обратно. Грюм стоял с загадочным видом, буравя Тонкс обоими глазами: обычным маленьким с хитрым прищуром карего цвета и ярко-голубым волшебным. — Можешь не ходить к стенду. — Что?! — сонливость Тонкс тотчас сняло как рукой. — Что-что, что слышала, — передразнил её Грюм. — Я что отчислена? — залепетала девушка, краснея волосами и лицом. — Нет. Ты пойдешь на задание в паре со мной. — Я, как? Но почему? В Грюме пока ещё неслышно закипала ярость. — Я же сказал, — он попытался сказать это как можно вежливее, но вышло, напротив, лишь страшнее. — Ой, извините, — тут же осеклась Тонкс. — Дров ещё наломаешь, за тобою глаз да глаз нужен. Завтра в пять утра и без опозданий у Вышней башни, обнаружу, что опять будешь дрыхнуть, как сурок, выкину ко всем чертям из аврората без права апелляции. Тонкс, ты меня поняла?! Надеюсь, это моё последнее тебе предупреждение? — Конечно! —  закричала Тонкс и на радостях обняла обалдевшего Грюма. Выбегая из аудитории, она смачно врезалась в дверной косяк. Грюм возвел глаза к небу и попросил у Мерлина терпения. — Рискуешь, — проходящий мимо Кингсли, случайно ставший свидетелем сцены, бросил на Грюма недвусмысленный взгляд. — Хочешь подменить меня? — Уж нет, увольте. Ты сам завёл себе этот геморрой. — Вот сам и расхлебывать буду. — Ну, удачи.

***

На удивление на следующий день Тонкс была ровно в пять бодра и весела. — Так, — сиплым голосом прокаркал Грюм, — расскажи мне пять правил аврора перед заданием. — Не паниковать, проверять все дважды, быть незаметным, уметь создавать отвлекающие маневры если всё пошло не по плану и… — И? — И… — Тонкс скорчила страдающую гримасу. — Безоговорочно подчиняться приказам вышестоящего. — Точно! — Хм, — раздраженно рыкнул Грюм, — пошли. Тонкс плелась за хмурым Грюмом и чувствовала себя виноватой. — Сэр, а можно вопрос? — Валяй. — А почему так важно слушаться вышестоящего? Грюм немного помялся, прежде чем ответить: — Потому что, Тонкс, когда на кону стоит жизнь, то не все могут принять нужное решение, иногда надо жертвовать одной жизнью, чтобы спасти многие. — А вам приходилось? — Тонкс, закрыли тему, — резко оборвал её Грюм, и Нимфадора встала как вкопанная, замерев под взглядом мракоборца. Сложно было передать все чувства и эмоции, что переполняли собой этот взгляд, но Тонкс поняла одно, что чувствует к Грюму острую смесь любви, жалости и гордости, а себе готова вкатить оплеуху за неумение держать язык за зубами.

***

С задания все вернулись живыми и здоровыми. Каждый из преподавателей остался доволен работой своего подопечного. Грюм же ходил мрачнее тучи. — Эй, Аластор, что наша чудо-волшебница в этот раз разнесла полпереулка? — послышался бархатистый бас Кингсли Бруствера. — Ну почти, — Грюм коротко пожал руку старого приятеля. — Пойдем, немного промочим горло, — предложил внушительного роста чернокожий колдун Кинглси, и они с Аластором направились в бар при аврорате. Время было раннее, поэтому в баре они находились вдвоём, если не считать домового эльфа Сивухи, которого прозвали так в честь неудачно изобретенного им напитка, который в связи с концентрацией горючих материалов был мало пригоден для употребления во внутрь, но из-за пиротехнических характеристик был поставлен на учёт, как часть вооружения мракоборцев. — Говорил я тебе, зря ты взял её, да, врожденный талант мимикрии, но на этом свет клином не сходится, — деловито заговорил Кингсли, как только они выпили с Аластором по первой. — Ты же знаешь меня, Равелин, я вообще противник женского обучения, ну не надо им соваться туда, где не всякому мужику место, — заговорил тихо и скрипло Грюм. — Знаю, поэтому вообще удивлён тому, что ты не завалил девочку ещё на вступительных. Аврорат конечно дело добровольное и нет никаких запретов женщинам получать те или иные профессии, а с недавнего времени женщинам даже разрешили становиться невыразимцами. — Вот это то и позорно с одной стороны. — Это с какой? — С той, что среди мужиков настоящие герои перевелись. — Но ведь и ты сам из семьи мракоборцев? — Да, но ведь и семья мракоборцев это неправильно. Раньше ведь строгий запрет был на личную жизнь. Это теперь все старые законы считают дурью, а по мне так дурь это жертвовать благополучием близких. Что я узнал из своей жизни, осиротев в двадцать три года? А что дали своему сыну Алиса и Френк Долгопупсы? Ему ведь тогда год всего и был… Кингсли и Грюм молча выпили ещё по одной. — А она такая же как мы, не от мира сего, — внезапно продолжил Аластор. — Ей в мире магов нет места, по ней же чувствуется. Что она может пойти в домохозяйки? Ты её можешь сравнить с Молли Уизли? У таких как она на роду написано жить жизнью яркой и короткой. — Это ты тоже видишь своим волшебным глазом? — раздраженно спросил Кингсли. — Нет, это я вижу через призму своего волшебного опыта, — ответил Грюм и, процедив через зубы крепчайшее огневиски, довольно крякнул. — И всё же, Аластор, не рискуй. Она лишь похожа на… Кингсли не успел продолжить, потому что Грюм уставился на него вплотную своим фирменным взглядом «мистер пофигист» или «давай, давай, научи меня жить, я весь внимание». Кашлянув в кулак, он пожелал Грюму хорошего дня.

***

Будни авроровцев потянулись как и прежде. Ранний подъём, зарядка, упражнения, теория, практика. Грозный вид Грюма, который пугал не меньше его острых словечек и не менее острых выпадов с утра бодрил курсантов даже порой получше чем стаканчик перцовки или вштыра — весьма специфических напитков, разрешенных к употреблению только у мракоборцев. Тонкс правда ни то, ни другое не могло вывести из состояния желания обнимать подушку как можно дольше и блаженнее. Разве только окрик преподавателя возвращал ей реакцию, к сожалению, большей частью ненужную. Однако в моменты, когда надо было собраться и проявить себя, Тонкс внезапно как подменяли, сказывался и опыт капитана команды по квиддичу, и опыт школьных драк в коридорах Хогвартса. И чем больше свирепела Тонкс, тем с большей почти отцовской нежностью смотрел на это Грюм, понимая, что не ошибся в ставке на лидера. Однако ночью, просыпаясь от кошмара, задыхаясь и взлохмачивая мокрые волосы, Грюм с болью в сердце думал о том, что делает. Ведь она же была девочкой: нежной и хрупкой с большими глазами, наполненными детской непосредственностью и большой чистой мечтой о всеобщем счастье. Какой же он всё-таки говнюк.

***

С каждым днём соискателей на должность аврора становилось всё меньше, а конкуренции среди курсантов всё больше. Тонкс, которая негласно считалась любимицей Грозного глаза, страдала от своей славы весьма остро. И плевать было на то, что думали другие, Тонкс всегда была неформалкой, плевать было и на откровенные подставы и угрозы. Удручали её лишь качели настроения Грозного Глаза, который мог и наорать по любому поводу в плохом смысле и тут же орать в поддержку, когда она закладывала виражи на учебной полосе препятствий. Бывало и наоборот Грюм словно сторонился и не замечал её, был чрезмерно холоден в общении, но плюнуть и уйти было выше сил. Клятва, данная предателю Билу, что она станет мракоборцем, неприятие родителей, да и вообще всех, кто её знал. Всё это заставляло Тонкс идти напролом. Пути назад у неё не было. Стать аврором это было единственным шансом доказать себе и другим, что она не просто пустое место или ходячее недоразумение, она — прежде всего человек, могущий заявить о себе. Поэтому с каждым днём на руках Нимфадоры появлялось всё больше синяков и мозолей, мышцы становились день ото дня только крепче, слова и действия уверенней. Мешала лишь треклятая неуклюжесть. Но, засыпая, Тонкс смотрела на всё тот же измусоленный плакат Грозного глаза, уменьшенный и спрятанный под подушку от чужих глаз, и вспоминала уже реальный опыт совместной работы с человеком-легендой. В такие моменты внутри живота девушки что-то разгоралось и становилось жарко и душно, казалось, что дай ей в этот момент крылья, она бы взлетела. Тело Тонкс приобретало метаморфозы и учащенное сердцебиение вызывало жгучее желание провалиться прямо сквозь постель в необъяснимую пустоту, наполненную свободой и прохладой. Тонкс в свои девятнадцать ещё не знала ничего об отношениях между мужчиной и женщиной, так как саму себя она больше позиционировала как пацаненок, и все мальчишки были ей прежде всего друзьями. Баба-бой — так называли её. Капитан команды по квиддичу чей лучший друг Билл Уизли — такой же капитан команды, был для неё лишь закадычным, но другом без определения половых различий. Она была из той породы девочек, которые крайне поздно осознают свою женственность, но когда та просыпается, то тогда всем нужно кричать караул, ибо гормоны захлестывали с головой. После совместного задания с Грюмом Нимфадора поняла, что влюблена. Влюблена не так как в детстве, когда просто хотелось быть рядом и разделять славу, а иначе жестоко, крепко, как глоток обжигающего огневиски.

***

— Мне кажется, я люблю вас, — тихо протянула Тонкс, глядя себе под ноги. — Не пори чепуху, — резко оборвал её покрасневший Грюм. Они находились в его кабинете, который больше представлял из себя склад странных вещей, так или иначе нужных в работе мракоборца. Тонкс часто была там, поскольку приключений на её долю выпадало много, а Аластор, выступающий в роли её негласного опекуна, сыпал на голову несчастной очередными наставлениями. — А что чувства мракоборцам тоже запрещены? — спросила она, вскидывая свои удивительного оттенка огромные глаза, вот-вот готовые пустить слезу. — Привязываться не рекомендуется. Вот что ты будешь делать если твой друг умрёт на твоих глазах? А? Вот поэтому никаких романов на работе, домашних питомцев, радостей семейной жизни, никаких привязанностей — всё это слабости на пути мракоборца, — Грюм старался говорить рассудительно и холодно, лишь бы ученица не заметила его крайнего волнения. — Но неужели так и придётся прожить всю жизнь, не вкусив радости? Никогда никогда не сказать люблю и никогда не признаться, что тот человек тебе взаимно приятен? — голос Тонкс стал тонким и надрывным. — Ты верно давно на меня в лицо-то не смотрела, — грозно прорычал Грюм. — Или может я недостаточно показательно красив? Так я тебе покажу! С этими словами Грюм сначала снял повязку, держащую волшебный глаз, а затем звучно отстегнул ножной протез, который с глухим стуком ударился об пол, что заставило Тонкс вздрогнуть всем телом. — Всё это мне подарила профессия аврора, девочка. Со мной даже шлюхи брезгуют спать. Так что выкинь-ка ты все эти розовые сопли о любви, дружочек, пока не поздно. В аврорате не о чувствах думают, а о долге. Тонкс шумно всхлипнула и зарыдала, без сил упав на колени. Она ничего не видела перед собой. Сколько раз она представляла себе этого разговор, боялась, надеялась, решалась, собиралась с духом, и всё это ради вот такой злой насмешки? — Ну будет, будет тебе, — Грюм грузно встал. Без своих протезов он выглядел беспомощным. Увидев реакцию Тонкс, он уже пожалел о своём грубом тоне и почувствовал себя ещё более отвратительно. Воспитанный для боя — плохой утешитель. Ковыляя на одной ноге, Грозный глаз подошел к ученице и со всей мыслимой для себя нежностью обнял её за спину. Тонкс тут же припала к его торсу, крепко обхватив его руками и заливая горячими слезами ткань плотных рабочих штанов мракоборца. — Ну что ты делаешь, а если войдет кто? Позора оба не оберёмся, — в попытке разорвать крепкие объятия, начал было шутить Грюм. — Пусть, — оборвала его Тонкс. — Я люблю вас, люблю. Люблю как никого не любила прежде. — А любила ли ты хоть кого-нибудь, девочка? Ты ведь ещё не знаешь ничего. Для тебя это лишь первые страдания, первые уколы шипов. И от неопытности ты приняла смешанные чувства благодарности за то, что возникает между мужчиной и женщиной. Ну, взгляни на меня. Разве я подхожу на роль пылкого возлюбленного? — Грюм тут же пожалел о сказанном, так как вскинутый на него пронзительный взор тот час забередил израненную душу. Этот взгляд приковал к месту и, в не в силах пошевелиться, закалённый в боях маг с изумлением наблюдал как его девочка, его маленькая стрекоза встала, поравнявшись с ним, и впилась солеными от слёз губами в изуродованный шрамами рот. Грюм не мог оторвать Тонкс от себя. И продолжал стоять, как дурак, под градом поцелуев, что сыпались на его ещё несколько подобное человеческому лицо. Жар вспыхнул в немолодой груди. Руки налились огнём и свинцом. Губы сами ответили с горячностью и опалённой горем страстью. Грюм часто оставался на ночь в своём кабинете, поэтому в уголочке под грудой бумаг виднелась старенькая тахта. Как они оказались там, одному Мерлину известно, но когда Грюм немного осознал происходящее, то Тонкс уже сидела на нём сверху и фактически рвала его рубашку. В пылу страсти он и не заметил как подмял под себя хрупкое девичье тело, как тонкие руки вцепились в его загривок, как из груди вырвался слабый хриплый стон, как её тело сковало на миг. Когда он пришел в себя, то его удивлению и отвращению к самому себе не было конца. На серой простыне багровело большое кровавое пятно. Тонкс тряслась всем телом и прижималась к нему, словно ища поддержки. Он нежно обнял её и погладил по ярко-розовой голове. — Ну что же ты наделала. Зачем. Зачем… — Потому что это было нужно тебе и… мне, — тихо прошептала она в ответ. Они лежали в темноте захламленного кабинета и смотрели в потолок. Он гладил и прижимал к себе её нежное хрупкое белое девичье тело, оберегая от холода. Сойти с ума хотя бы на миг и отдаться той волнующей и бушующей страсти, какая кипела в сердце. Она, девочка сегодня пожертвовала для него самым лучшим — своей чистотой и невинностью. Неужели он достоин такой жертвы? Этот вопрос он незаметно для себя повторил вслух. — Ну конечно же достоин, — раздалось в ответ. Нежные поцелуи и страстные объятия продолжались до утра. Он тонул в ней, она тонула в нём. Словно задыхающиеся рыбы они жадно ловили губами ускользающее движение жизни и одновременно возвращали друг другу сердцебиение, соединившись в едином ритме в едином порыве содрогающейся плоти. Он заставлял её кричать и кончать раз за разом, не понимая к чему ему это скоропалительное наслаждение, это безумное буйство, словно лишь сегодня они могли жить единожды и более такого не повторится никогда. Возможно так оно и было. Расставались они уже на рассвете, опьяненные и оглушенные своей внезапно открывшейся страстью. Он целовал её нежно и долго долго прижимал к широкой груди. Она же тихая и замершая, цветущая и юная, с пылкостью отвечая на любое его прикосновение, снова и снова отправляла его в столь желанный рай. Но расстаться было необходимо. Необходимо разорвать порочный круг счастья, ведь мракоборцы не должны иметь привязанностей. Оставшись один Грюм думал, думал о своих родителях, что возможно вот так и они, нарушив все негласные обеты, соединили свои сердца в порыве чувств. Однако он и Тонкс — это просто смешно. Красавица и чудовище, девушка и старик. Этого просто никто не поймет. Завтра ей надо сказать, что всё кончено. Точно, завтра. Он ей всё скажет, что это ошибка. Завтра. Завтра. И завтра не наступало. Бесконечное сегодня поглощало всё: мысли, разум, долг и совесть.

***

Когда Тонкс вручали диплом мракоборца, она стояла с улыбкой победоносной и гордой, глядя на родных, друзей, одногруппников, но более всего она смотрела на Грюма. В этом взгляде было много чего, но разобрать это было под силу немногим. — Теперь можешь называть меня просто Аластор, с этого момента мы — коллеги, — сказал он ей в поздравление, крепко пожимая руку. Тонкс зарделась от этих слов. — О, называть Аластора по имени — большая честь, — пробасил сзади Кингсли. — Мои поздравления, Тонкс. Нимфадора унеслась к родственникам. Впервые они крепко и нежно обнялись с матерью. — Ты стала совсем другой, — заметил отец. — Ты бесконечно прав, папа. Ребята из отдела весь вечер поздравляли Грюма, ведь Тонкс негласно считалась чуть ли не его личной воспитанницей. — Ну что скажешь, Аластор? — Бой-баба, что тут добавишь, — с улыбкой, какую никто не ожидал увидеть на лице старого закаленного аврора, отвечал Грюм.

***

После шумного празднества, когда все гуляния стихли, Тонкс, извинившись перед родителями, сбежала в свою новую жизнь. Отец догадался о том, что это было романтическое свидание, хоть любимая Дора и сказала, что ей предстоит гуляние с одногруппниками. В темноте и духоте маленького кабинета её ждали страстные объятия немолодого мракоборца. После пары часов неудержимой любви несколько утомленная Тонкс отдыхала, лежа на широкой груди Аластора, пальчиком изучая шрамы на его лице. — Я должен сказать тебе кое-что, — обратился он скорее к пустоте, чем к ней. — Что же. — Когда ты переступишь порог министерства между нами всё будет кончено. Прими это. Прими это как часть своих будущих полномочий. — Ну почему? — Потому что я хочу остаться в твоей памяти не дряхлым немощным стариком и не хочу, чтобы профессиональные отношения были убиты иными отношениями. — Я понимаю, — тихо ответила она. Теперь она уже не перечила. Про их любовь никто не знал, не должен был узнать и впредь. Они подарили друг другу крылья и этого было вполне достаточно чтобы каждый мог лететь самостоятельно. Он получил свой подарок под конец жизни — она в самом начале. Им обоим было за что благодарить судьбу.