Потолок осыпается точно на кровать.
—
Блин, так, того и гляди, в ухо ночью попадет, — Анэй смеется, стряхивает штукатурку с живота и затягивается.
—
Закрывай голову одеялом, — фыркает Элиʼа и отбирает у него сигарету. Анэй хмурится и дрожащими пальцами пытается вернуть ее себе, но Элиʼа сильнее его; всегда был, вообще-то — а сейчас особенно сильнее, поэтому недокуренная самодельная сигарета летит в ведро.
—
Сколько ты уже, — Элиʼа не спрашивает, не говорит, неизвестно вообще, что это означает, но Анэй отвечает, что месяцев шесть так точно. Элиʼа вздыхает и садится.
Все началось с того, что Элиʼа вернулся — в какой, мать его, раз, кстати? — вернулся с пакетом еды и сухим «
помощь нужна?», вернулся, а Анэю на тот момент было слишком хреново, чтобы отказываться и выставлять свою гордость напоказ.
Так каждый раз, кстати.
Все началось с этого, но так и не закончилось; Элиʼа остался, потому что, наверное, хватит убегать, да и его фраза «
забудешь тебя» звучала как проклятие; Анэй думает об этом много и долго, но никогда не говорит.
Анэй остался таким какой он есть — совершенно безмозглым и безбашенным идиотом, не выживающим без наркотиков и карандаша с бумагой; Элиʼа остался с ним.
Потому что.
—
Да ладно тебе, это весело, — Анэй смеется. Он без смеха или улыбки вообще не говорит больше — а смысл?
—
Попробуй, — он открывает резко ящик обшарпанной тумбочки и достает из-под каких-то угольных рисунков, ластиков, склянок и шприцов пакет с травой. Элиʼа молча наблюдает за этим всем, а потом пакет летит туда же, куда и сигарета; да, он принял Анэя таким, какой он есть, но становиться таким же не собирается.
—
Полегче, — с беззаботной улыбкой произносит Анэй. —
Последние бабки ж, блядь.
—
Последние, — согласно кивает Элиʼа.
Потом Анэй начинает дурачиться и пытаться побить его, но все попытки заканчиваются провалом.
—
Лады, твоя взяла, — шипит, придавленный тонкой, но крепкой рукой, Анэй. —
Пусти!
—
Не пущу, — холодно отзывается Элиʼа, сдувает выбившуюся из небрежного хвоста рыжую прядь и отпускает.
Он мало говорит, Анэй давно это заметил, со школы еще; мало говорит, но если уж говорит, то дофига и слишком обжигая. Словами, замечаниями, примерами — сшибает с ног. Как если бы он обладал какой-то магической силой; сбивает, как огнем, а Анэй не успевает отбиться стрельбой аргументов. И прикладом тоже не успевает.
И умирает каждый раз по-новому. Как ММОРПГ-игра какая-то, ей-богу.
А потом Элиʼа каждый раз протягивает свою руку. Протягивает, поднимает, но не до конца, потому что давай-ка сам, Анэйтис, не маленький уже.
—
Ладно, ну вот спорим, — Анэй ловко садится и покачивается, потому что сил у него нет, а еще он исхудал к чертям, думает Элиʼа, и так охота вдохнуть в эти выступающие вены жизнь. Но, в принципе, и так сойдет, снова думает Элиʼа. —
Что в армреслинге выиграю я?!
Анэй ставит руку на подушку, и в глазах у него горит маленький огонек — его собственный.
Элиʼа молча ставит руку тоже, а потом Анэй пытается победить его, хватаясь исхудавшими пальцами за холодную ладонь, а Элиʼа думает, что Анэй все-таки ебанутый как пиздец, а еще его запястья исколоты, а живет он в гребаной однокомнатной квартирке с иксбоксом и микроволновкой; Элиʼа думает, а потом берет его ладонь и вместо того, чтобы к черту сломать ему — такому наглому — руку, переплетает пальцы.
И гасит своим пламенем в глазах легкие огоньки в растерянных зеленых напротив.
У Анэя ощущение дежавю; и, кстати, не просто так, потому что это действительно было уже, в школе старшей, кажется, или в университете, хотя стоп, Анэй не поступал же, так что в школе или в перерыве между школой и падением, а может этого не было, все-таки, и, о, боже, как же холодно и страшно как же, и пламя сбивает нахер с ног и руки не чувствуется — Элиʼа, что же ты творишь.
—
Что хочу, — отвечает Элиʼа, а Анэй вздрагивает, потому что надеялся, что не произнес этого вслух.
Но вот.
-------
Кто первым целует — неясно; кто первый прижимается — непонятно, кто первый…
Никогда не было важно.
И они друг у друга не первые и не последние; Анэй иногда вообще шлюхой подрабатывает, потому что, а что терять, да и денежки нужны позарез, а Элиʼа часто доверяется не тем.
Элиʼа над ним, потому что все над Анэем, на самом деле, а была бы девка — страпоном поимела бы, потому что все,
все,
все над ним, потому что он это принял и понял еще в детстве, потом в школе, потом на улице, потом — вот сейчас; принял и сглотнул с улыбкой на лице.
В другой вселенной он бы боролся. Но не здесь.
Ты слабак, Анэйтис. Тварь дрожащая, не имеющая права, как в твоем любимом шедевре классической литературе.
Улыбайся.
Элиʼа над ним, и Анэй не ждет ничего другого, хотя, признаться, по-другому он и не умеет; Элиʼа кусает его в шею больно и отчаянно, стягивает джинсы, а потом смотрит.
—
Анэй, — говорит он безэмоционально. —
Это ничего не значит. Я просто.
—
Сложно, — Анэй смеется и затыкается от нового поцелуя.
Элиʼа трахает его. Первый и последний раз. Ну, так он сам себе говорит, конечно же, потому что Элиʼа не привязывается к людям, а Анэй его вообще бесит, и плевать, что возвращаться приходится снова и снова, со сраным пакетом продуктов или без,
п л е в а т ь,
плевать, блядь.
Плевать на все и на всех.
И трахает его он потому что
просто.
-------
—
Не выкидывай, — бормочет сипло Анэй. —
Не хочу сдохнуть от недостатка.
—
Сдохнешь все равно, — тихо говорит Элиʼа, берет пакет с мусором и кидает туда траву и сборище бычков из ведра.
Потом подходит к двери и дергает ручку. Потом останавливается.
—
Штукатурка, Анэй, — он оборачивается. —
Накройся. Ты же потом орать будешь, что у тебя что-то в ушах и ты оглох.
Анэй делает вид, что спит, Элиʼа вздыхает, накрывает его голову одеялом и уходит.
