Иоанн 8:32

Сначала было холодно, больно и весь воздух вышибло из легких, так что нестерпимое желание дышать перекрывало все прочие ощущения. Кто-то кричал надтреснуто и истерично, кто-то справа каркающее хохотал. Звон, гул, топот. Звуки смешались в одну вязкую, гнилую кашу, делая существование невыносимым. «Пожалуйста, прекрати это! Пожалуйста, вытащи меня отсюда!» Самое время помолиться: кровь толчками выплескивается из артерии, слабеющий мозг лишь урывками фиксирует мир вокруг, кругом боль, хаос и смерть. «Приходи пожалуйста, прекрати этот ад, спаси меня еще разок, ты можешь… Знаю…» Господа не было ни в одной капле угасающего сознания, он канул в Лету, как пустая присказка, но был другой. Тот, кто способен все исправить. Дин позвал его. Немеющими губами прошелестев его имя. И он, конечно же, пришел. Он не мог не появиться, пусть и в самый последний момент. — Привет, — его лицо оказалось совсем близко, так что дыхание согрело шею, — что за дела, приятель? Так не пойдет. — Брут, — Дин улыбнулся и боль отступила. Казалось, что и воздух вернулся в иссушенные легкие, — я где-то свернул не там, видишь, что получилось? — Вижу, — тихий густой барион ласкал слух. Дин не смог бы вспомнить музыку приятней, — но это чепуха. Скоро пройдет, я здесь, с тобой, парень, все хорошо. — Я, наверное, умру, — эти слова прозвучали чисто и спокойно, даже как-то радостно, — подонок зарезал меня. — Глупости, — у Брута усмешка беспредельно добрая, словно теплом обдает из уютного дома в морозную полночь, — ты будешь в порядке, обещаю. — Я знал, что ты успеешь, — Дин забыл все предосторожности и в один момент разрушил все свои громоздкие бастионы, которые так тщательно выстраивал, чтобы никто даже мысли не допустил о том, что… — Мы давно не виделись, я так жалею, что не ушел с вами. Как Пол, как ты? Ты все такой же, Брут, ничуть не изменился. Я скучал. Мне так жаль, что я не с вами. — Ну и зачем было переводиться в этот ад? — Брут осторожно и нежно обнял его, и бережно убрал со лба взмокшую прядь, — что за выкрутасы? — Я думал, что если буду рядом, то ты все узнаешь. Я все равно бы себя выдал, — Дин не мог не улыбаться ему, это было жизненно необходимо, — я чуть не выдал себя тогда, помнишь? — Ха! Когда ты не заметил слона и вперся в мою кабинку? — Брут засмеялся беззвучно, — было смешно! — Да, но ты не знаешь! Я ведь видел тебя, я наблюдал за тобой, — надо было сознаваться побыстрей. Потом времени не будет, — я стоял там… рядом. Я смотрел на тебя. Как вода течет по твоим рукам, как под мокрой кожей двигаются мышцы, как… Ты простишь меня? Я подглядывал за тобой, а потом не смог… Я не смог удержаться, потому что хотел… Я хотел прикоснуться к тебе. И даже больше… Где-то в Библии говорилось, что правда освобождает, Дин Стэнтон на себе проверил: все верно. Правда делает человека легким и счастливым. — Я хотел обнять тебя, Брут. Я думал, как это будет, если ты поцелуешь меня? Что думаешь? Я больной? — Нет, Дин, — в его добрых, лучистых глазах не было и намека на что-то дурное. Ни гадливости, ни презрения, ни отвращения. Глаза улыбались чуть иронично и беспредельно ласково. — Вот я и вошел… А потом струсил. Я ужасно струсил, когда почувствовал тебя так близко, я боялся, что ты заметишь… — Поэтому чуть не грохнулся, пытаясь сбежать? Как будто я не твой приятель, а черт какой-то! — Брут смеялся снова, и это было восхитительно, — хорошо, что я успел тебя подхватить! — Да, — Дин тоже рассмеялся. Легко, радостно, — да, ты обнял меня и прижал к себе! Целую секунду я чувствовал тебя всего! И это было хорошо! Так стыдно и безумно! Я не мог придти в себя! Это было страшно, потому что я думал, что ты все про меня понял. Но ты ничего не сказал. И я успокоился. Не сразу. Но я успокоился, а сейчас жалею. Мне очень жаль! Я бы мог сказать тебе, как я сильно тебя… люблю. Не знаю, почему это случилось со мной, ведь я и подумать не мог… Но случилось. А я спрятал голову в песок. Я думал, что смогу с этим справиться, если уйду от тебя подальше. Думал, что все кончится. Если я перестану тебя видеть, я перестану тебя любить. Вот почему я здесь, Брут. Я сам виноват! Знаешь… Не нужно меня спасать, от меня одни беды. Я ведь так и не перестал. Я не справился… — Хватит, — Зверюга Хоуэлл произнес это с непередаваемой интонацией, — помолчи и послушай меня. Теперь все будет иначе. Ты больше не сможешь убегать, я не позволю. Помнишь, как я смотрел на тебя, когда мы были рядом? Как я говорил с тобой, как касался тебя? Вспомни. И ты все поймешь. У меня ведь нет такой виртуозной способности прятаться. Я не какая-нибудь китайская грамота, чтоб ты не мог увидеть, что я тоже мучаюсь, тоже пытаюсь справиться с собой. Что ты мне нужен. Ты. Целиком и полностью. Не меньше, слепошарый ты черт! Стало вдруг тихо и тепло. Боль ушла, словно ее и не было. Ни звуков, ни суеты вокруг — только восхитительное ощущение легкости и свободы. — Ты хотел знать, как это будет, если я поцелую тебя? — Едва слышно спросил Брут. — Да. — Все еще интересно? — Да. Дин Стэнтон улыбался, когда горячее дыхание опалило его губы. Поцелуй длился и длился. Бесконечный и восхитительный.

***

— Умер? — Брут уронил стакан, и он, ударившись о плитку, брызнул в стороны мелкими осколками. — Только что звонил Билл Розенберг из блока С, — сказал Пол, сжав губы так, что они превратились в тонкую изломанную нить. Повисла тяжелая, удушливая пауза. — Иди домой, — вдруг проговорил Эджкомб, сняв фуражку и аккуратно положив ее на стол, — просто иди домой сейчас. — Смена, — глухо отозвался Хоуэлл, не тронувшись с места. — Иди, я прикрою. — Спасибо. — Он развернулся и пошел прочь. А Полу на мгновение показалось, что Зверюга стал меньше ростом, что силуэт в проеме двери съежился и усох. Словно какая-то неотъемлемая часть большого и сильного Брутуса Хоуэлла в один миг исчезла, сделав его чужим и слабым. Но показалось… Просто показалось.