***
Мелкие снежинки в растрепанных волосах, перекосившийся шарф, кипы бумаг стиснутые в посиневших от холода пальцах. Лицо раскраснелось от мороза и быстрой ходьбы. Ноги разъезжаются на противной жиже из воды и снега. Прохожие расступаются перед несущимся парнем в расхристанной одежде и с гитарой наперевес, не желая быть сбитыми с ног. ─ Эй, смотри куда идешь! – кричит кто-то в след. Часы отбивают полдень. Светофор переключается на красный и автомобили срываются с места. Шум сотен покрышек о мокрый асфальт заглушает даже собственные мысли. Стоящий рядом мужчина в черном пальто, роняет на промерзшую землю допотопный телефон с прорезиненными кнопками и грубым корпусом из дешевой пластмассы, и тот разваливается от удара на несколько частей. Белый квадратик литий-ионного аккумулятора падает прямо под ноги. Чанёль наклоняется, поднимая мелкую деталь. Гитара сползает с плеча и Пак неловко перехватывает увесистый чехол за лямку. Замерзшие пальцы сгибаются с трудом и удержать все разом никак не выходит. Белые мятые страницы выскальзывают из захвата и, подхваченные воздушным потоком, разлетаются, как испуганные птицы. Прямоугольники страниц, с широким росчерком букв, оседают прямо в мокрую грязь, тут же напитывая влагу. Чернильные завитки расплываются синими кляксами. Светофор переключается на зеленый. Толпа синхронно ступает на проезжую часть, спеша переправиться на ту сторону дороги. Тяжелые ботинки впечатывают в асфальт тексты и ноты, превращая листки в жалкие ошметки. В круглом окошке светофора отсчитывается в обратную сторону оставшееся время на переход Чанёль потерянно озирается вокруг. На часах двенадцать пятнадцать. Кажется он опоздал.***
Промокшая насквозь рубашка неприятно липнет к спине. Холодно. Это первая осознанная мысль. Первое ощущение. На данный момент это вообще все, что Сехун чувствует. Холод. Он пробрался под одежду, забился в каждую пору, впитался в кровь. Осколки колючего льда царапают окоченевшие вены, неспешно прокладывая себе путь вперед. Сведенные судорогой пальцы отказываются сгибаться. Попытка пошевелить рукой оказывается провальной. Легкие сопротивляются попытке вдохнуть, выталкивая спасительный кислород обратно сквозь посиневшие губы. Через полуопущенные ресницы пробивается мутный белый свет. От него больно глазам. Сехун часто моргает, силясь разглядеть хот что-то за бесконечной, белоснежной мглой. Страх не хуже мороза сковывает внутренности льдом. Где-то в горле колотится пульс и звук сердечного ритма заглушает все вокруг. Сотни вопросов вспыхивают в голове и тут же гаснут. Хаотичное мельтешение мыслей сбивает с толку и никак не получается собрать ускользающую реальность во что-то целостное и понятное. Хочется спать. Застывшее словно каменное изваяние тело начинает обмякать. Ему больше не больно. Страх все еще скребется о край сознания, не давай отключиться окончательно. Приятное тепло прокатывается легкой волной по коже. Как же хорошо. Так приятно. Так спокойно. Можно расслабиться, закрыть глаза и поспать. Отдаться этому теплу. Раствориться в нем. Перед внутренним взором проносятся какие-то далекие образы. Что-то давно забытое, но такое родное. Лица людей, чьих имен уже и не вспомнить. Сердце больше не заходится в бешеном темпе. Бьется ровно, неспешно. И тихо-тихо. Весь мир остается где-то далеко, где-то за гранью теплого кокона, обволакивающего со всех сторон. И уже не важно, что именно осталось там. Теперь это не имеет значение. Есть лишь тепло и покой. Мысли текут сплошным потоком, утягивая за собой. Сехун растворяется в этом тепле. Это словно провалиться в бесконечную пропасть. Ты все падаешь и падаешь. И если сначала было страшно, то теперь это ощущение захватывает тебя. И ты расправляешь руки навстречу неизвестности. Ты летишь! И какая разница куда? И есть ли где-то там внизу дно? Разобьешься ли ты в конце или конца не будет вообще? Сехун утопает в обволакивающем тепле. Он готов. Даже если это и есть конец. Может быть, он уже умер? И это и есть то самое ничего? Тело скручивает болезненной судорогой, словно что где-то под окаменевшей кожей рвутся тонкие нити сухожилий и лопаются одеревенелые мышцы. Разве после смерти может быть больно? Тепло начинает отступать, снова сдавая позиции холоду, поглощающему каждую клетку. Полет замедляется. Его трясет. Дергает как в припадке. Но ведь он уже умер, как же так? Мозг судорожно ищет ответ, пытаясь понять, что происходит. Мысли путаются, сбиваясь в тяжелые неповоротливые комья, что с трудом ворочаются внутри черепной коробки. Откуда-то прорезается слабый далекий свет. Где-то он видел подобное. Это уже было. Он точно помнит.***
Смутно знакомые черты лица. Словно из сна. Тонкое тело сломанной куклой лежит на холодной земле. Взгляд скользит по перепачканным светлым прядям, посиневшим губам, разодранной рубашке. Вся эта картина отдает сюрреализмом и немного безумием. Проходящая мимо девушка в ярком пальто и тонких, не по погоде, лакированных красных туфлях, замирает где-то за спиной и Пак слышит ее перепуганный вскрик. С крыши здания срываются тяжелые мутные капли, разбиваясь о кажущуюся фарфоровой кожу. Рядом мигают вспышки фотокамер. Маленький мальчик прячется за спину матери, громко рассуждающей о проблеме пьяниц и бродяг в черте города. В его темных глазах испуг, а на пушистых ресницах поблескивают слезинки. Люди все прибывают, толпятся, пытаются заглянуть друг другу поверх голов. Чанёль сильнее сжимает в руках оставшиеся несколько страниц и, наконец, не выдерживая, делает шаг вперед, оттесняя зевак. Широкополая куртка неопределенного оттенка прячет от жадных взглядов практически безжизненное тело. Почему именно сегодня?***
Тик-так, тик-так, так-так… Две красные точки загораются и гаснут. Интересно сколько осталось? Сколько раз успеет мигнуть индикатор до того как… Десять? Пять? Два? А может этот раз и есть последний? тик-так За ярким светом становится все труднее разглядеть два крохотных огонька. тик-так Ноль три пятьдесят. Листки разлетаются в стороны, выведенные синими чернилами буквы расплываются, от впитывающейся в бумагу влаги. Индикатор вспыхивает и гаснет. Надрывающийся рев клаксона режет слух. Все так как и должно быть. Все правильно. Все в порядке. Наверно теперь и правда совсем немного. Это так глупо считать секунды. Но больше все равно ничего не остается. Все еще три пятьдесят ночи. От чего-то кажется забавным, что он так и не увидит как ноль на конце сменится единицей. Это ведь такая мелочь. Ерунда. Мы никогда не замечаем таких незначительных перемен. А теперь до этой единицы целая вечность. Целых тридцать, а может и все тридцать пять быстрых вспышек светодиода. И ему явно осталось намного меньше… тик-так.