Призраки прошлого

Я задал вопрос, заранее зная на него ответ: - Может, пива выпьем на выходных? - Не получится, Шур, – ты уже привычно избегал смотреть мне в глаза. – У меня планы на субботу. Я просто грёбаный Нострадамус. Или идиот, стучащий в наглухо закрытые ворота. Как бы то ни было, ты попрощался и ушёл, а я всё силился понять, с каких это пор я перестал быть неотъемлемой частью твоих планов. Знаешь, в чём наша проблема? В том, что у нас давно не было проблем. Мы стали слишком хорошо жить. Как же тут сочинять песни о горестях и лишениях, если мы уже забыли, что это такое? Наши частые концерты с недавних пор превратились в довольно-таки прозаичную работу – да, ты делал её на совесть и с полной самоотдачей, но она не переставала из-за этого быть всего лишь работой. Разве не от этого мы в своё время бежали – от предсказуемой и убийственно распланированной рутины туда, где только творчество, риск, свобода. Вот скажи, когда последний раз ты написал песню, рвущую душу в клочья? Преданные поклонники искренне рады каждой нашей новой песне, но я о другом – когда последний раз мы сделали что-то такое, что отозвалось бы в сердцах миллионов, зазвучало со всех углов и отпечаталось в памяти слушателей до последнего слова? Интересно, задумываешься ли ты иногда о том же, о чём и я – что все эти многотысячные залы мы раз за разом собираем не прилежно-активным новым творчеством, а песнями родом из девяностых? Что эти люди приходят на встречу не с нами, а со своей юностью? Неужели всё самое лучшее осталось в прошлом, Лёва? Хотелось зверски напиться. Вот так вот жалко и постыдно уползти в какую-нибудь злачную дыру и наебениться в дрова. Мне срочно надо было отвлечься, сменить обстановку. Ладно, если быть с самим собою честным, я просто хотел сбежать подальше. Например, в Австралию. А что, неплохая мысль. Переключить зиму на лето, повидаться со старыми друзьями, послушать море по вечерам. Гораздо лучше, чем беспробудно нажираться в Denis Simachev или других московских барах. Я взял настольный календарь: до следующего концерта ещё двенадцать дней, никаких съёмок и записей не назначено – вполне безболезненно можно уехать на одну неделю. Придётся только отменить интервью на радио, но один хер пришлось бы идти туда одному. У тебя же "планы"! Я раздражённо отшвырнул ни в чём не повинный пластиковый календарик и полез в интернет бронировать билеты в Мельбурн. Выбирать было особо не из чего – взял те, что побыстрее с одной пересадкой в Дубае. Здесь же на сайте зачитался какой-то пёстро оформленной статьёй про достопримечательности Сингапура, как внезапно завибрировал мобильник – я перевёл взгляд на часы: полдвенадцатого, ночь почти. Когда я, нахмурившись, потянулся за телефоном, меньше всего я ожидал увидеть твой номер. - Здорово, Лёвчик, – я постарался спрятать недоумение и волнение за нарочито бодрым тоном. - Еду к тебе, – глухо раздалось из трубки, а следом недолгая пауза и осторожный вопрос, – ты дома? - Да, дома, – развеял я твои сомнения. Снова нерешительное молчание, как будто собирался с мыслями: - Не разбудил? - Нет, сижу читаю. - Тогда до встречи. - Окей, жду. Я положил телефон на стол и глупо уставился на потухший экран, теряясь в сотнях вариантов – один абсурднее другого. Осознав, что единственный способ избавиться от грызущей тревоги – это занять себя каким-то делом, я прибрался на столе, принёс из закромов твой любимый Henessy и два стакана. Примерно через двадцать минут, когда я уже заканчивал нарезать лимон, раздался звонок в дверь. Код от моего подъезда ты, видимо, ещё не позабыл. - Что стряслось, Лёвчик? – немедленно потребовал я объяснений, быстро оглядев тебя с ног до головы, пока запирал за тобой дверь. Можно выдохнуть и отмести худшие варианты – ни следов крови, ни порванной одежды. - Прости, что так поздно, – ты пропустил мой вопрос мимо ушей и начал разматывать свой бесконечный шарф, но так и застыл, сжимая концы в кулаках. Ты смотрел сквозь меня – я хорошо знал этот потерянный взгляд. Сейчас ты не здесь и не со мной – ты заблудился в глухих дебрях воспоминаний. - Лёв, – мягко позвал я тебя обратно в реальность. Ты моргнул, очнулся и принялся рыться в карманах пальто. - Я текст тебе принёс, – протянул мне криво вырванную блокнотную страницу. – Набросал сейчас по дороге. - Ты разве не на машине приехал? – удивился я, забирая исчерканный карандашом листок. Ты покачал головой: - Нет, попутку словил. - Как песню назвал? – поинтересовался я и пробежал глазами по первым строкам: "Когда корабль твой уплыл И в город мой вступила тьма... Как приходилось, так и жил И песню о тебе сложил..." -...Я пел, чтоб не сойти с ума, – прошептал ты в ответ, и у меня перехватило дыхание. Ты переложил старую песню на новый мотив, весь лист был испещрён набросками аккордов. Я поднял взгляд, и мне показалось, что передо мной сейчас двадцатилетний ты. Такой же безнадежно несчастный, каким я помню тебя в ту самую ночь... - Снова приснился старый кошмар. Когда я провожаю тебя ночью на самолёт. На тот ебучий самолёт в Австралию. И такое чёткое ощущение, что никогда больше тебя не увижу. Никогда блядь в своей сраной жизни. - Лёвчик... – сдавленно пробормотал я, не находя нужных слов. Ты молча придвинулся ближе и уткнулся лбом мне в плечо. Я обнял тебя так сильно как только мог, случайно смяв листок с твоими откровениями. Мои объятия всегда успокаивали тебя гораздо лучше любых слов. Поэтому я терпеливо стоял, крепко прижимая тебя к себе, усиленно не замечая, как ты мелко вздрагивал в моих руках, отчаянно впиваясь пальцами в спину, и что рукав моей домашней футболки, в который ты зарылся лицом, уже давно промок насквозь. Ты конечно же не плакал, а я конечно же не целовал тебя в вечно лохматую макушку пересохшими губами. Дважды мы расставались, дважды сходили с ума от опустошающего одиночества и, разделённые расстоянием, яснее ясного понимали, что не сможем нормально жить друг без друга. Когда ты впервые переехал вслед за мной, я даже втайне радовался своему решению – для тебя это стало хорошей творческой встряской, ты сильно повзрослел за этот год, стал ответственнее и увереннее в себе. Тем более, глупо скрывать, мне льстило, что ты бросил всё и всех ради нашей авантюры, ради того, чтобы быть со мной. Но во второй раз всё пошло иначе. К тому моменту как после непредвиденно затянувшейся разлуки, разбавленной откровенными письмами и бесконечными телефонными разговорами, ты пересек полмира, и мы наконец-то снова были вместе – я люто ненавидел себя за то, что нам пришлось пережить. Не мог отделаться от мысли, будто своим вторым побегом я непоправимо что-то сломал в тебе. Этот проклятый образ улетающего самолета пронизывал каждую песню, застревал жгучим комком слёз у меня в горле, когда я молча слушал твой изменившийся за пять лет голос – вживую, без осточертевших телефонных помех, когда неотрывно смотрел на тебя, бледного, с чёрными кругами под глазами, не отошедшего после многочасового перелёта. Я и впрямь тогда боялся, что ты сошёл с ума: мы не вылезали из студии сутками, ты пел и пел свежесочинённые километры строк, срывая до хрипоты голос, не сводя с меня полубезумного взгляда, наотрез отказываясь отдыхать. Тебе было страшно уснуть здесь, а проснуться в другой стране, опять одному. И мы засыпали вместе тут же в студии, сражённые дикой усталостью, а на рассвете ходили к морю и катались в пустых пригородных поездах – ты всегда сидел у окна и жадно впитывал незнакомые дорожные картины. Но мне уже порядком приелись эти стройные громады небоскрёбов, целый день ловящие в свои стеклянно-зеркальные сети солнце, поэтому, убаюканный мерным гулом поезда, я дремал, впервые за эти годы чувствуя рядом твоё успокаивающее присутствие. Но сколько же невероятных песен ты написал тогда, изнемогая от разлуки от одиночества – не сосчитать. Многие из них стали хитами, нашими визитными карточками, другие так и остались раритетом для особо ярых фанатов. Но большинство твоих мучительно прекрасных стихов, которые ты несколько лет нескончаемой вереницей слал мне через океан, никто и никогда не услышит. Мы могли бы хоть сейчас собрать из них десяток новых альбомов, но я никогда не позволю тиражировать и распродавать твою боль и нашу личную жизнь. Постепенно ты успокоился, и, отпустив меня, стал стягивать куртку и выпутываться из узлов шарфа, упрямо уставившись в стену. Минуту спустя осторожно глянул в мою сторону покрасневшими глазами – я ободряюще улыбнулся тебе и ретировался на кухню, чтобы не смущать тебя своим присутствием. Самым первым делом, подумал я, надо отменить билеты в Мельбурн. Завтра утром, после сегодняшней ночи, которую мы скорее всего тихо проведем в компании алкоголя, ты как ни в чём не бывало уедешь домой. В свой собственный дом, отдельный мир, где я лишний. До сих пор странно осознавать это, ведь раньше моим – нашим – домом становилась любая общага, отель или студия звукозаписи, главное, чтобы мы были вместе. Теперь у тебя появились свои персональные заботы и хлопоты и личное закрытое ото всех пространство, в том числе и от меня. Ну что ж, у меня тоже есть дела – надо готовиться к интервью на радио. Спасибо за песню, Лёва, призраки прошлого, которые изредка преследуют тебя и которыми я живу все последние годы, вдруг будто бы оживают и бессовестно нашёптывают мне откровенное враньё, что рано отчаиваться, что всё ещё может стать как раньше. Я знаю, что ни драгоценное прошлое, ни бесшабашную молодость не вернуть, но обманывать себя так приятно. Спасибо тебе за всё, что было. Спасибо за то, что ты есть, мой друг.