Связь

      Здесь не было аромата уюта, красок и вообще ничем не пахло в принципе. Только ощущение густой, давно процветающей здесь пыли давало о себе знать неприятной щекоткой в носу. Ли поднял с пола пустой холст и закашлялся, не выдержал, поднимая всё новые и новые облачка серой убийцы. Для начала, чтобы хотя бы просто понять, что представляет собой, так называемая, мастерская, требовалось провести в помещении глобальную уборку, а только после приступать к работе основной. Если она была бы здесь возможна в принципе. Открыв окна нараспашку и также оставив приоткрытой дверь, парень, под удивлёнными взглядами редких прохожих, принялся приводить место в порядок. Свет в студии работал, как оказалось, исправно, да и наличие воды в маленьком закутке уборной не могло не радовать, а потому Хонбину всё это казалось не совсем безнадёжным занятием.       Нет, он ещё понятия не имел, зачем ему собственное место для творчества теперь, зачем ему вообще хоть что-то, но продолжал гнать беспокойные мысли из щемящей тесноты подреберья. Хотя только они и умели так тщательно затапливать дыру, что образовалась после последней встречи с Хакёном. Хонбин старался не обращать внимания на то, как гулко выл в неё его внутренний голос, внутренний голод, раззадоренный этой встречей, но ничуть неутолённый. Он скучал по Хакёну. Просто скучал, но от чего-то здесь, где меркли все прочие чувства, это осознание казалось особенно невыносимым.       — Неужели у нас вновь будет свой художник? — дряблый голос позади заставил Ли вздрогнуть как раз в момент, когда он яростно выметал мусор за дверь. Он обернулся и спешно согнулся в глубоком поклоне, извиняясь, а приземистый старичок даже не обратил внимания на пыль, коснувшуюся его выцветшего костюма и морщинистого лица. В таком случае, вы наверняка именно тот человек, который сможет нарисовать мою жену.       — Я… да, я, пожалуй, буду работать здесь теперь, — сбито ответил парень, пытаясь про себя представить, сколько же лет может быть этому человеку. И столько было до того, как он умер. — Вы можете прийти вместе завтра, и тогда я возьмусь за ваш заказ.       — Вместе не получится, увы, — мужчина сдавленно кашлянул и чуть подрагивающей рукой извлёк из кармана небольшую поблёскивающую вещицу, протягивая её Хонбину. — Это всё, что у меня осталось теперь.       Ли помедлил лишь секунду, а после бережно принял украшение на тонкой цепочке из серебра. Металл приятной тяжестью лёг в ладонь, а сломанный механизм замка позволил створкам легко распахнуться и открыть пожелтевшее старое фото на обозрение парня. Женщина средних лет смотрела на него с маленького округлого снимка трепетным тёплым взглядом и улыбалась, не тонкой полоской губ, но глазами так точно. Хонбина пробрала дрожь до самого позвоночника. Он понял всё без лишних слов.       — Простите, — сгибаясь в глубоком поклоне, он искренне надеялся, что смятение на его лице и… страх окажутся незамеченными. Женщина, сколько бы она не была рядом с этим человеком, она ушла раньше. Даже отсюда, из мира, который должен был быть концом. — Я сделаю всё в лучшем виде, только скажите какой бы вы хотели видеть эту работу.       Какой бы вы хотели видеть её?       — Живой, — только и отвечал старичок, прежде чем одарить Ли столь же ласковым взглядом, как тот, что пронзил его со снимка, и удалялся прочь, не называя имени и не говоря ничего больше. Слова становились лишними там, где время давно всё сказало за всех.

~~~

      Хакён открыл глаза, чтобы зажмурить их вновь. От изобилия белого в палате ломило голову, и даже плотно задёрнутые жалюзи не могли лишить эту нещадную белизну хоть части ненужной яркости, что струилась в окно вместе с солнечным светом. Ча застонал. Поворачивая голову на бок и по новой открывая один глаз за другим, он не мог сконцентрироваться на показаниях приборов, но продолжал упрямо, но бездумно, вглядываться в цифры и непонятные ему ломанные линии. Пульс и другие показатели, всё это казалось чудовищно пустым на фоне колеблющих реальность мыслей. Хонбин был рядом, всего мгновение, быть может, но был рядом с ним. Его запах, мягкость его волос и такие живые обеспокоенно-нежные глаза, Хакён не мог забыть их даже если бы очень хотел, но он и не хотел вовсе. Ощущая тёплые пальцы на ладони он вздрогнул и повернулся, пожалуй, слишком резко — голова закружилась вновь, но не так сильно, чтобы забрать едва восстановленное сознание по полной.       — Ты очнулся, — голос мягкий, женский, коснулся слуха вместе с нотками сухой констатации факта в нём. Только Тэён могла бы говорить так, со скрытым укором и такой неподдельной боязнью иного исхода. — Ты так напугал меня, Хакён.       — Что с Момо? — наверное... нет, совершенно точно он должен был говорить сейчас не это. И в расширившихся от удивления глазах женщины читалось лишь изумлённое подтверждение этой догадки, но он и не подумал спросить что-то ещё. — Кошка. Она в порядке?       — Откуда я могу знать? Она осталась дома, когда за тобой приехала скорая. Я направилась следом. И не могла же я прихватить чужое животное с собой, — быстро заговорила Ким. В торопливости она всегда скрывала гнев, Ча знал, он чувствовал, как клокочут сейчас в той противоречивые чувства, где жалость и непонимание происходящего граничили с обыкновенной эгоистичной натурой женщины. — Ты не приходил в себя очень долго и я не могла вернуться домой только из-за беспокойства о чужом домашнем питомце, тем более, когда на кону была твоя жизнь. Хакён…       Тэён смолкла, подбирая слова некоторое время, она прикусывала слабо очерченные помадой губы, а Ча мог лишь только представить, как его жена быстро приводит себя в порядок прямо в больничной палате, не желая терять лица даже при равнодушных медсёстрах и врачах.       — Хакён, ты же понимаешь, что то, что ты сделал, было не самым обычным и правильным поступком?       — Понимаю.       — Если у тебя какие-то проблемы, то ты должен был рассказать о них мне, мы ведь семья, Хакён! Быть может, если я, по-твоему, не гожусь для роли слушателя, тебе следовало обратиться к помощи частного психолога с высоким уровнем профессионализма, но то что сделал ты… это подвергло опасности не только твою жизнь, но ведь и мою репутацию тоже.       — Я думал, ты уже этого не скажешь, — Хакён мягко, одними уголками губ, улыбнулся. Всё ещё чувствуя слабость во всём теле, он попытался сжать тонкую ладонь в своей, но передумал — та действительно была слишком чужой: идеально гладкой, прекрасно ухоженной, с ровным маникюром на аккуратных ноготках, что так любили впиваться в его плечи, но, всё-таки, безумно, безмерно чужой. Это была ладонь не того человека о котором стоило беспокоиться, теряя свою жизнь. Увы.       — Не подумай, что я думаю только о себе, но если этого не буду делать я то, кажется, не будет делать никто, — поспешила заверить женщина, самостоятельно сжимая кисть Ча уже обеими руками. — Наверное, это не то, что ты желаешь слышать сейчас, тебе нужны утешения и заверения в том, что я раскаиваюсь за свою прежнюю невнимательность, но я скажу другое. Ча Хакён, не будь эгоистом и всего лишь.       — Прости. Я постараюсь исправиться и думать о других, — заверил Ча, всё ещё размышляя только о пушистой любимице Хонбина. Хакён до сих пор улыбался, он умел быть простодушным внешне, когда того требовала ситуация, как и сейчас, когда Тэён досадно морщилась на его слова, но беспрекословно верила, чтобы уже через мгновение согласно кивнуть. Как ставят галочку под нужным пунктом в списке, так и она кивком отмечала правильность чужого ответа и соскальзывала на пол, на коленях замирая перед Хакёном. Она укладывала нарумяненную щёку на прохладную ладонь мужчины и еле слышно выдыхала его имя, совсем не в той интонации, какую хотелось бы слышать ему.       — Расскажешь, что случилось?       — Я просто слишком устал. И сорвался.

~~~

      Когда с уборкой было покончено, время, должно быть, начало клониться к утру. Нет, Хонбин не научился отличать серость дня от серости ночи, но чётко уверился в том, что достаточно открыться собственным никуда не девшимся привычкам и станет значительно проще. Ощущение голода теперь также становилось не потребностью скорее, а привычкой поглощать какую-либо пищу через определённый промежуток времени. И Ли не смог придумать ничего лучше, чем отправиться обратно к Хёку, предварительно бережно закрыв все окна и замкнув ветхую дверь.       Людей на улицах стало чуть больше, и на обратном пути Хонбин мог позволить себе рассмотреть некоторых по отдельности. Девочка с тряпичной куклой прижималась к плечу несущего её мужчины. Пара женщин среднего возраста, тараторя без перерыва, спешила куда-то. Меланхоличного вида паренёк, заставивший Хонбина вспомнить самого себя в совсем ещё юном подростковом возрасте, задержал на нём взгляд лишь на мгновения, а после ниже натянул капюшон на глаза и двинулся прочь. Открывающиеся магазины и завершающие свою работу бары, всё это не могло походить на жизнь настоящую, но было её неплохим подобием. А запах еды, долетающий из распахнутых окон пекарни, позволял поверить в происходящее чуть сильней.       Замедлив шаг, Хонбин завернул в сторону двери с только что вывешенной табличкой «Открыто».       — Я уже думал, что ты никогда не вернёшься! — стоило только Ли появиться на пороге опустевшего бара, как Санхёк бросился на него с объятиями. Крепко, будто в тиски, сжимая Хонбина он не переставал твердить о том, как боялся его потерять так скоро. И старшему даже не сразу удавалось понять в чём дело, наблюдая за суетливым парнишкой он никак не мог взять в толк, что послужило причиной его беспокойства. И только после, по пути домой, Хан позволил себе ясно изъясниться: — Когда я видел тебя в последний раз, ты разговаривал с Тэгуном, а подобное редко заканчивается для людей добром.       — Отчего же? — Хонбин не мог с собой ничего поделать, но его забавило чужое беспокойство, такое сильное и настоящее, что вкус отчаянных эмоций казался в разы вкуснее купленных пирожных из заварного теста.       — От того, что Тэгун как представитель назойливых рекламных служб. У него есть тысяча предложений и тебе не нужно ни одно из них, но в итоге окажется, что ты не сможешь отказаться и от половины, — Санхёк недовольно фыркнул и перешел дорогу прямо на красный свет. Впрочем, Хонбин только теперь понял, что именно его так смущало в общей картинке мира — не было привычных потоков машин. И даже так, мальчишка едва не умудрился попасть под авто, пойманный врасплох чужим вопросом.       — А от какого предложения не смог отказаться ты, Хан Санхёк? — звучало так близко, что младший невольно вздёрнул подбородок, избавляясь от наваждения, а заодно едва не врезаясь в не ожидавшего подобного Хонбина затылком.       — Ничего серьёзного.       — Ничего серьёзного?       — Да, мелочь, совершенно не влияющая ни на что. Не важно.

~~~

      Внезапно, посреди уныния собственных тягостных мыслей, Хакён поймал себя на понимании — он абсолютно точно знает что и когда должен делать. Для начала следовало покинуть пределы больничной палаты, пусть и дорогой, предназначенной специально для особенных клиентов, но, в любом случае, остающейся частью не самого приятного заведения. Не составило большого труда договориться с главным врачом, а после, пообещав свершить прописанное количество визитов к психологу, отправиться домой, чтобы уже по пути, прямо в такси по телефону, разорвать все предыдущие назначенные контракты. Хакён прекрасно понимал, что подобные действия принесут ему одни убытки, но это было абсолютно не важно.       Закрывая все свои прошлые незавершённые дела, или же передавая их в распоряжение своих многочисленных замов, Ча уже вбивал в поисковую строку интернета название нужного магазина цветов. В те редкие мгновения, когда им с Хонбином удавалось вырваться от всего мира, Хакён частенько шутил во время прогулок, что прекрасному, как цветок, Ли просто необходимо дарить не менее прекрасные букеты. Тот возмущался, но всё-таки не выбрасывал анонимных подарков и, уж тем более, не бил ими своего хёна, как обещал. И пусть сейчас от подобных ярких красок прошлого становилось больно, Хакён был абсолютно уверен, что должен перекупить тот ближайший цветочный на углу, что не раз подвергался его полуночным нападениям. Сонная продавщица, работающая в ночную смену, наверняка запомнила богато одетого мужчину и уже спустя пару его визитов подбирала букеты сама, не забывая упоминать, как же повезло женщине Хакёна. И, быть может, ей действительно повезло, но только не в плане подарков. Тэён никогда не любила цветов, считая их шаблонным элементом декора: в гримёрной, на различных встречах, вечерах, да и где угодно. Она привыкла, в то время как Хонбин заливался невинным румянцем каждый раз, когда Ча обнаруживал свой подарок у него дома, на подоконнике в вазе.       Но на этот раз история цветочного магазина должна была прекратить своё существование, как, пожалуй, и эти горестно-сладкие воспоминания, оборвавшиеся в один миг. Уже дома приступая к делам, осторожно, чтобы не потревожить придремавшую на коленях Момо, Хакён пододвинулся к столу и принялся рисовать новый проект, штрих за штрихом воплощая в жизнь совсем не чужую мечту.

~~~

      — И всё-таки, что ты запросил у Тэгуна? — сидеть в шикарной гостиной Санхёка, вот так, непринуждённо потягивая чай было из разряда чего-то неправильного. Друг напротив друга, обмениваясь случайными взглядами будто бы деля одно таинство на двоих, будто бы скрываясь от чрезмерной серости мира вокруг. Это было не то, чего жаждал сейчас Хонбин. Он думал о пожилом мужчине и его заказе, о себе, о Хакёне, но никак не об ответе мальчишки на заданный вопрос.       — Да так, глупости, — отмахнулся Санхёк, но, в силу своей болтливости, не смог остановиться вовремя, добавляя едва слышно: — Я попросил у него ещё один шанс, чтобы влюбиться.       — Действительно глупость, — согласился Хонбин, хотя сам думал совершенно иначе.       — Знаешь, там… Раньше. Когда меня опекали родители, не было возможности найти кого-то настоящего, способно полюбить в ответ, не за деньги вовсе, — зачем-то продолжил оправдываться Санхёк, ободрённый чужим кивком. — Беда лишь в том, что даже Тэгун не мог повлиять на выбор, не мог его не отменить, не изменить, а я, кажется, выбрал тебя.       — Жаль, — только и смог произнести Ли, чувствуя как неприятный ком горечи подкатывает к горлу. Его бы выплюнуть, выкричать вместе с разрывающими сердце эмоциями, но он не мог, продолжая улыбаться. Неуверенно и грустно. — Я люблю живого человека, Хан Санхёк. Я любил его всегда.       — Ты же понимаешь, что это значит, — нет, Санхёк и не подумал делать вид, что ему не больно от этой правды: морщинки на переносице исказили детское лицо непривычной гримасой серьёзности, как и опустившиеся брови нахмурившегося мальчишки. — Это ещё глупее того, что делаю я.       — Я знаю, Хёк. Знаю, — опустив веки, Хонбин не мог видеть, как тот подался вперёд, едва успевая отстранить свою опустевшую наполовину чашку в сторону. Хонбин же не успел. Горячая жидкость полоснула его по ногам, но куда меньшей болью, чем губы, накрывающие его собственные. И должно было отстраниться и отстранить, но он лишь выпустил тонкий фарфор из рук, чтобы положить ладони на преломлённый изгиб чужих подрагивающих плеч.       Мимолётная близость, которая для Хана была глотком настоящей жизни, для старшего так и оставалась ничем, он чувствовал столь сильный холод внутри себя, что, казалось, остывающий чай на промокших джинсах вот-вот заледенеет, покрывая его ноги тонкой корочкой льда, подобной той, которой обрастало его сердце. Сердце, хранящее чувства к другому с назойливым упрямством.       — Мне придётся уйти, — признал Хонбин, когда младший всё же отстранился прочь, глядя на него глазами бездомного пса.       — У нас могла быть целая вечность здесь.       — Лучше один день на том свете, чем тысяча на этом, — Хонбин был уверен в своей правоте, даже если рука сжимавшая его запястье вздрагивала от этих слов, даже если сейчас она была в разы реальней тех объятий Хакёна, какие удавалось украсть из сновидений и чужой полуреальности. Хонбин старался не думать, что именно младший отдал Тэгуну за такую болезненную блажь, но проклинал случайность, обрёкшую его на роль любимого, но не любящего в ответ.       — Обещай, что будешь заходить ко мне в бар. Хоть иногда, — голос Санхёка не дрогнул, нет, он искренне убеждал себя в этом, даже если послевкусие украденного поцелуя ещё казалось важнее воздуха, даже если за искренность последовавшей улыбки приходилось платить ценой разбитого, но вдруг бесконечно живого сердца.       — Обещаю, — Хонбину не хотелось становиться чужим мучителем, но его просили об этом слишком честно и осознанно.

~~~

      — Я люблю человека, который уже мёртв. Всегда любил, — произнося вслух давно признанную для самого себя истину, Хакён немного жалел. Ему не хотелось портить приподнятого настроя Тэён, которая много смеялась в последнее время, была ласкова и нежна во всём, а когда, как ей думалось, Хакён спал, подходила к широкому настенному зеркалу и, сквозь тонкую ткань сорочки, оглаживала чуть проступающий живот.       Его слова ломали весь тот идеальный мирок, что выстаивала женщина годами, но разве мог он, построенный на чужой лжи, зваться идеальным по-настоящему? Она тогда много кричала, уверяла в глупости подобного заявления, а после молила Хакёна быть чуть разумнее, уповая на то, что она-то живая, а мёртвое прошлое невозможно вернуть. Но Ча был непреклонен. Итогом его заявления стала гнетущая тишина, наполняющая стены шикарного дома скользкой тяжелой горечью. И молчание Тэён оборвалось только одной фразой, решающей всё.       — Если хочешь уйти, попробуй, — секундная стрелка звонким ударом разрезала остаток тишины. — Попробуй уйти, наступив на моё, бьющееся ради тебя, сердце.       И Хакён действительно ушёл. Ему до сих пор не верилось, что с того момента прошел целый месяц. Слухи и кричащие газетные заголовки успели остыть, как и внимание репортёров к его небезызвестной персоне. Он оставил дом для жены, предпочитая оформлять развод через специально нанятого человека, передал во владение женщины половину всех имеющихся сбережений и, пожалуй, лишился всего. Кроме машины, преданной кошки и команды самых верных работников, согласных довершить последний проект в кратчайшие сроки даже за минимальную сумму.       Хакён не пытался кому-либо это объяснить, но заменяя шикарные апартаменты на крошечную квартиру Хонбина, он тратил все деньги на перестройку цветочного магазина в маленькую мастерскую для тех художников, которые, получив образование, ещё не знали где и каким образом себя реализовать. Ча даже удалось найти старые снимки перестраиваемого им места, и вновь он не мог объяснить откуда и каким образом узнал, что было на месте круглосуточного магазина раньше. Кто-то называл это совпадением, кто-то странной прихотью богатея — Хакён не слушал, он с удовольствием вдыхал запах свежевыкрашенного помещения, постепенно наполняющегося стильным современным интерьером и представлял, как в точно такой же мастерской мог бы работать его Хонбин. Забавно хмурясь и часами простаивая у незаконченной картины, он был бы мило перепачкан всеми оттенками радужного цвета и бесконечно красив, вот так, занятый делом и живой.       А когда в мастерской стали появляться первые работники, Хакён сам позаботился о том, чтобы обеспечить юным, ещё не раскрытым талантам должный уровень рекламы. И люди потянулись с заказами сами собой, одной из наиболее популярных работниц, как ни странно, оказалась слепая девятнадцатилетняя девушка. Чтобы добираться до места работы ей приходилось пользоваться помощью старшего брата, но то, что она творила на холстах не могло не завораживать. Полноценные яркие картины буквально затягивали в свою глубину, где мифические леса чередовались с пиками высоких гор, а подводные глубины полнились таинственной красотой сумерек.       Она почти не рисовала на заказ, отдавая предпочтение вольным работам, которые также имели успех. Но однажды, когда Хакён по привычке разгуливал в опустевшем под вечер помещении, та сама предложила ему нарисовать портрет, и Ча не задумываясь согласился. И дело было даже не в любопытстве — как представляет его художница, не имеющая понятия о его внешнем виде. Хакён чувствовал в этом предложении некую благодарность за данный девушке шанс, благодарность, которую следовало принять. Ему пришлось задержаться ещё на пару часов, после закрытия мастерской — несмотря на свою слепоту, девушка настаивала на том, что Хакён должен сидеть напротив неё и перестать уже, в конце концов, крутиться. Рисуя быстро и только изредка ворча о чужой непоседливости, она откидывалась на высокую спинку стула только к полуночи, когда работа была завершена.       — Не идеально, знаю, но… — она замолчала, чувствуя, как судорожно всхлипывает подошедший к ней Хакён. — Что-то не так?       Хакён промолчал. Портрет был несомненно похожим, но дело было не в этом. Ча мог бы подумать, что чёрный комочек шерсти на его коленях, чудо с озорными глазами, это лишь импровизация девушки, или её внимательность, позволяющая почувствовать запах животного исходящий от старшего. Это могло быть и совпадением, но вот силуэт мужчины, стоящего за спиной грустного и удивительно похожего на себя Ча, не мог принадлежать никому иному, кроме как Хонбину.       — Откуда ты знаешь? — голос дрожал, дрожали и пальцы, которыми Хакён беспомощно пытался уцепиться за спинку стула. Ломая ногти о тёмную гладь дерева, он прикусывал губу, лишь бы не разрыдаться в голос.       — Не обязательно знать. Порой, достаточно чувствовать, — с заметной улыбкой в голосе произнесла художница и встала, чтобы взять свою трость и направиться уверенным шагом к выходу.       — Стой, — чистой воды безумие заменило кровь Хакёна, отдающуюся в виски назойливой пульсацией, но он всё же догнал девушку, даже если видел, как сквозь широкое окно у двери на него недовольно смотрит заждавшийся старший брат девушки. — Стой, послушай, у меня и правда есть кошка, она сейчас дома и… не могла бы ты её покормить завтра, хорошо? Мне нужно будет ненадолго уехать, поэтому вот, ключи, здесь же ключ от мастерской, ты ведь всё равно приходишь раньше всех, поэтому держи. Сейчас я напишу тебе адрес дома и… вот. Пожалуйста, если не сложно.       Он говорил сбивчиво, путаясь в словах и самом себе, но не переставал тараторить, боясь, что ему откажут. Боясь, что прочувствуют ещё дальше и больше. Но девушка лишь кивнула и, приняв всё, отправилась к ожидающему её человеку. А Хакён ещё недолго посмотрел им вслед, прикрыл дверь запасным ключом и отправился к собственному автомобилю.

~~~

      — Я тебя нарисую только лет через десять, когда буду уверен в своём профессионализме. Может быть тогда мне удастся передать всю красоту своего хёна полностью, — Хонбин сжимался в комочек нескончаемой нежности, ластясь головой к коленям старшего мужчины. Лежать на них, вот так, пока Ча продолжал вести машину могло бы казаться неудобным, но Ли думал иначе.       — Лет через десять я буду слишком стар для такого, — отшутился тот, свободной рукой путаясь в кудрявых прядках. — Зачем тебе портрет дряхлого Ча Хакёна? Признавайся!       Хакён шутливо спустился щекотной к гладкой шее младшего, на что получил истеричное похихикивание в ответ и лёгкую возню, от которой сердце замирало, а тело пронзала болезненная, от собственного напряжения, дрожь. Не хотелось никуда ехать, нужно было остановиться, как и предлагал Хонбин. В ближайшем отеле, в ближайшем закутке, так, чтобы вдали от всех, чтобы одни в густеющем плену времени. Но пока что это было не совсем осуществимо. Только пока.       — Ты молодец. Сделал большое дело для других, для действительно нуждающихся людей, — серьёзно заметил Хонбин раньше, чем тягучие сладостные мысли поглотили его любовника с головой. — Эта мастерская… всё правильно. Но разве тебе не хочется самому быть её главой, управлять наймом рабочих, следить за поступающими заказами и вообще оставаться прежним — лидером, ведущим за собой преданных делу людей?       — Все документы были отправлены на имя директора твоего института, сразу же после окончания строительных работ, — спокойно отозвался Хакён, вдавливая педаль газа до самого предела.       — Ты всё уже решил, да? Всё заранее придумал? — Хонбин протянул руки вперёд, обвивая тонкую талию своего хёна, и едва ли не утыкаясь носом в подтянутый живот. — Я не хочу тебе потерять. Ни сейчас, ни когда-нибудь ещё.       — Я тоже, Ли Хонбин, — убирая руку с притягательной мягкости волос, Ча уверенно сжал руль, глядя на ряды мчащихся навстречу машин. — Именно поэтому, просто не дай мне проснуться.