Ну что, страны, в бесконечность и далее?!

Прошло уже больше недели после того как трех бывших воплощений спасли из плена императора Зла, и они, вместе с остальными своими сородичами смогли снова вернуться домой. Плохо лишь, что с подачи Зурга, жителям будущего стали известны данные о войнах и прочих тёмных делишках бывших государств. К счастью, жители будущего отнеслись к всплывшим данным довольно спокойно, за что надо было благодарить главу рейнджеров. Старик Небула сдержал обещание и вступился за необычных сородичей, выступив по телевидению с речью в их защиту. И Лайтер, кстати, тоже сказал своё слово. «Ну, а раз сами глава доблестных защитников галактики и главный герой были спокойны, то чего волноваться зазря?» — Решили граждане и поуспокоились. И пошла жизнь бывших воплощений своим чередом. Они спокойно работали, жили, общались с окружающими, постепенно вживаясь в роль самых обычных людей. Единственное, что заставляло их вспоминать о былой жизни, так это вынужденные визиты к доктору Анимусу — лучшему психологу планеты Столицы. Но и этому уже подходил конец… по крайней мере для Италии, Германии, Канады и Экс-Пруссии с Китаем. Трое последних показались врачу самыми адекватными людьми среди остальных. Подумаешь, Уильямс был когда-то зажат и не уверен, ведь он уже изменился. Подумаешь, Байльшмидт-старший оказался слишком горделивым. Зато он был честным в общении, и вообще оказался заботливым и верным слову человеком. Китай тоже оказался заботливым. Даже слишком заботливым для своего младшего братца — Японии. Порой на приёме он вел себя словно мамочка, рассказывая доктору все, что мог припомнить о детстве Японии, его взрослении, и просто о характере. Это оказалось единственной небольшой странностью, занесенной в его характеристику доктором Анимусом — «Как и Байльшмидт-старший, он очень любит брата, но, в отличие от первого, слишком гиперопекает его. Возможно, он не может отпустить повзрослевшего родственника…». Еще доктор упомянул о трудоголизме, но особого значения решил ему не придавать, ибо Китай, в отличие от младшего брата, умел и любил отдыхать с пользой для здоровья и души. А ещё… китаец умудрился-таки продать Анимусу много интересных штучек — успокаивающую ортопедическую подушечку, мягкую игрушку в виде панды, наборы странных вставляющихся друг в друга куколок в виде бывших воплощений… Но это так, пустяк, совсем не важный… Важно, что бывшее воплощение КНР оказалось вполне адекватным человеком, и щедрые скидки на его товары тут были совершенно не при чем. Бывшее воплощение Франции вообще с подарками пришло на приём, но у него-то проблему обнаружили. «Глубокая психологическая и моральная травма, вызванная трагической гибелью любимого человека…» — не утешительный вердикт. Кто мог знать, что непринужденный разговор об чрезмерном увлечении Бонфуа девушками, и вообще всеми красивыми людьми, вскроет такую тайну, и француза придётся отпаивать успокоительным и переводить на основную терапию. По этой причине доктору пришлось немного сместить расписание приёма гостей из прошлого, переписав приём России и Беларуси на неделю позже. Все равно они пока на Джо Эд пропадали. Украина оказалась не в меру нормальной милой барышней, хоть и пугливой и немножко плаксивой, когда дело доходило до неприятных воспоминаний. «Невероятно стойкая девушка, не смотря на кажущуюся беззащитность и слабость. Заботливая. Легко подбирает слова утешения. Помогла успокоить Францию после очередного приёма. Очень любит детей и рукоделие…» — Одни только хорошие слова и ни одной негативной характеристики в заключении после последнего приёма у доктора Анимуса. Ольга могла бы собой гордиться… В отличие от Кику Хонды и Альфреда Ф. Джонса, не желающих делиться своими мыслями и эмоциями без постороннего пинка. Для Америки это оказался сам Базз Лайтер, пришедший ради этого на приём со своим учеником. Ну, а для Японии пришлось напрягать другое островное государство — Англию. Их первый особый совместный приём на природе состоялся через пару суток после первого неудачного приема Японии, дома у трех бывших стран ОСИ, в той части двора, которую Кику оборудовал под сад камней. С виду небольшая и ничем не примечательная прямоугольная площадка, засыпанная белым мелким гравием с лежащими на нем темными камнями… сразу привлекла внимание опытного психолога. Слишком это место было своеобразным. Каждый камень будто был специально создан для своего места, а маленькие ровные бороздки на поверхности гравия будто напоминали морскую гладь… Летняя жара в тот день палила нещадно, но в небольшой беседке, у самого края сада камней царила прохлада. Быть может дело было в массивной остроконечной четырёхскатной крыше, покрытой обожжённой керамической черепицей, каждый кусочек которой дотошный азиат сделал своими собственными руками? Она надёжно укрывала под своей тенью остальную часть строения — открытую террасу, размером три на три метра. Стены беседки… если так можно назвать низкую — примерно в метр высотой, редкую решетку из тонких бамбуковых прутьев, опоясывали беседку от одного углового столба до другого всего с трёх сторон — задней и боковых. Парадная же сторона была лишена решётки. Возможно, чтобы не загораживать обзор на сад камней, а может её просто не успели достроить. Пол террасы был полностью покрыт особыми циновками — татами. Из мебели тут был только низкий столик. Стулья же отсутствовали напрочь, ибо консервативный Япония до сих пор предпочитал сидеть прямо на полу, положив под колени плоскую подушечку — прямо как в стародавние времена. Правда чуть позднее Япоша принёс сюда стулья чуть, сообразив, что пришедшим гостям может быть неудобно сидеть на полу, а потом все извинялся и извинялся перед доктором за свой эгоизм. Англия его насилу успокоил тогда, посоветовав преподнести в качестве извинений чай. Кику поспешно выполнил просьбу давнего знакомого, но успокоиться это не помогло. Всю оставшуюся встречу он мысленно корил себя за то, что не подготовил встречу должным образом, и потому не сказал ни слова. Лишь сидел себе на подушечке, поглаживая зашедшего в беседку Куро-чана по бархатной спинке, и молча наблюдал за общением Артура с доктором… поражаясь открытости Керкленда. Англичанина ж как будто подменили! Он преспокойно поведал доктору о своей жизни. Вкратце рассказал о детских стычках с братьями, упомянул немного о бурной юности и страсти к открытиям, потом… с каким-то странным упоением рассказал об их с Францией обоюдной нетерпимости и агрессии, затем перешел к рассказу о своих воспитанниках — колониях. Вот тут—то напускное спокойствие англичанина и дало сбой. Едва речь зашла о независимости Америки, голос Керкленда предательски задрожал, а потом он вовсе отказался говорить по этой теме, плавно переведя разговор на тему увлечений и пристрастий. Особенно сильно разговор зашел о чае. Как этот новый необычный напиток появился у британцев в семнадцатом веке, когда женой короля Англии, Ирландии и Шотландии — Карла Второго стала португальская принцесса Екатерина Брагансская. Ее приданым на свадьбу был индийский город Бомбей и в тысяча шестьсот шестьдесят втором году, купцы Ост-Индской компании в качестве свадебного подарка преподнесли королю целых два фунта засушенных листиков индийского чая. Тот подарок был воистину царским, так как при ввозе облагался огромной пошлиной. Новоиспеченная супруга монарха Екатерина Брагансская немедля объявила чай официальным дворцовым напитком и распорядилась подавать его в тонких фарфоровых чашках. Рассказал Артур и о том, почему чай начали употреблять именно с молоком. Королевская прислуга, ужасно боясь расколоть изысканную фарфоровую посуду крутым чайным кипятком, сначала наливала в деликатные чашечки молоко, а затем уже горячий напиток. Отсюда и пошла знаменитая традиция — сначала разлить в чашки теплое молоко, а потом через ситечко — ароматный чай. С тех пор, по словам Англии, его народ и подсел на чай. Они начинали с чая утро — пили его сразу после пробуждения, во время завтрака, во время ланча, посреди рабочего дня и вечером. Но особым временем для чая и наслаждения этим национальным напитком, конечно же, считалась церемония — Five o’clock Tea. По некоторым причинам начиная с восемнадцатого века, обед у Англии стали подавать все позже и позже… Артур умолчал о причинах этого странного явления, просто сказав, что в итоге время обеда вообще было перенесено на семь-восемь часов вечера. Ланч, введенный между завтраком и обедом, представлял собой легкий перекус, поэтому люди испытывали чувство голода в течение дня… И вот, как-то раз, гуляя в саду, Анна Рассел, герцогиня Бедфорд очень сильно проголодалась. Анна попросила прислугу приготовить для нее чай, хлеб с маслом, печенье и кексы, и, таким образом, слегка перекусила. В следующий раз на подобное чаепитие Анна пригласила своих подруг, и они очень хорошо провели время. Анна стала проводить полюбившееся ей чаепитие ежедневно, приглашая все больше и больше народа, и постепенно эта традиция распространилась среди знатных людей. Начиная с тысяча восемьсот восьмидесятого года, эта новая зародившаяся традиция переросла в настоящую светскую церемонию со своим отточенным этикетом и очень красиво оформленную. Разумеется, и простые англичане не отставали. Они с энтузиазмом переняли от знати эту затею. Так и возник этот поистине английский ритуал — чаепитие «five o’clock», прижившийся и среди аристократов и среди среднего класса… К сожалению для Англии, он не смог поведать о самом проведении церемонии. Отведенные на их беседу два с половиной часа уже почти истекли, и надо было потихоньку закругляться. А еще Япоша что-то уж слишком пристально стал поглядывать на него, словно хотел сказать по секрету что-то важное. «Как я и хотел!» — С удовлетворением подметил Артур устремленный на него взгляд. — «Захотел-таки поделиться своими традициями. Жаль, что сейчас, при докторе, из него и клещами слова не вытянуть. Эх, Япония, свалили тебя на мою голову… Чего ж ты такой неразговорчивый, Кику? Ну ничего, мы с психологом тебя разговорим! Это я тебе от всего своего британского упрямства обещаю!» Это не все, что можно рассказать о любви моего народа к чаю, уважаемый доктор. Жаль, что у нас осталось мало времени на сегодня. А так, уверен, не только мне нашлось бы, что рассказать об этом напитке. Люди уважаемого сэра Хонды тоже имели свои традиции на этот счет. Так ведь? — Обратился он к Японии. — Д… да… Есть такое… — Промямлил нелюдимый самурай, усиленно гладя спинку черного любимца. — О, так это ваш исконный напиток? Я удивлен, сэр Хонда! Вырастить на таком клочке земли превосходные чайные кусты и делать из них чай! — Психолог в изумлении поднял брови. — мне это очень интересно будет послушать! Очень! — Кику в ответ покраснел, тут же побледнел и водрузил черного котейку на колени, чтоб хоть как-то успокоить трясущиеся руки. Один из главных поборников авторских прав и лицензий, он не мог молча стерпеть вопиющей ошибки доктора Анимуса. Не он нашел и вырастил чай первым… НЕ он! И как бы Кику не хотел прерывать своего молчания, он поспешил исправить несправедливость и, безбожно заикаясь, пролепетал: — П…п…п…простите н…но… н…нет… Чай… он… не мой исконный напиток. Он пришел ко мне от моего достопочтенного учителя — Вана Яо. Эт…то он впервые угостил меня этим бодрящим напитком. Посему я спешу поставить вас в известность. Это н…не упрек… не подумайте ничего такого… Просто я… я не хочу, чтобы мне приписывали чужие достижения… — — О, простите мне мою ошибку… сэр Хонда. Виноват, я думал. Не важно, значит это ваш учитель выращивал этот изумительный напиток? Хм, он мне об этом не сказал. Будьте добры, сэр Хонда… вы ведь с ним видитесь? Встречаетесь? Поблагодарите его от меня. И от всех нас, нынешних жителей. Кто-то любит кофе, да я и сам не прочь выпить стаканчик-другой утром, но чай… чай тоже очень хороший напиток! Но как же насчёт ваших традиций? Сэр Керкленд, вы ведь о них говорили? «Нехорошо это, он очень волнуется. Как тогда. Интересно, сэр Англия увидит это? А то я боюсь, что сэр Хонда опять впадёт в ничтожество и очень расстроится что я пытаюсь его успокоить.» — Да я о них самых. — Пришел на помощь англичанин, тоже подметивший нервное напряжение собрата-островитянина. — Сэр Хонда славился своими необыкновенными традициями и обычаями. Чайная церемония, созданная его гражданами, по праву считалась культурным достоянием и уникальной традицией. Ни в одной другой стране… даже у меня, признаюсь честно, так трепетно не относились к чаю, как это делали у Японии. — — В… вы мне льстите, Керкленд-сан… — Промямлил захваленный азиат, пригибая ниже алеющее лицо. — Мне далеко до вашего чаепития на пять часов… Мое чаепитие — это просто пребывание небольшого количества людей в скромном чайном домике, в особом углу сада… Там нет особых угощений, нет роскоши… лишь простота, внутренняя и внешняя чистота, почтительность ко всем собравшимся и… умиротворение… Среди насыщенных будних дней, последнее ценилось паче драгоценностей… — — В нашем суматошном мире, уважаемый сэр, это точно нужно. Я лечу людей уже лет двадцать и с каждым разом замечаю что нервное напряжение возрастает. Увы, слишком много работы у этих доблестных рейнджеров, и слишком много проблем и врагов. Один Император Зла чего стоит. Простите.Да не только у рейнджеров. Есть конечно же какие-то методики, что-то я придумываю буквально на ходу и большинство удачно, пробую и результаты есть и относительно хорошие… Чему-то нас тоже переучивают. Вроде была такая наука быть спокойным у восточного народа, я слышал что они медитировали и в какой-то момент достигали просветления. Но сейчас это всё позабылось и осталась лишь гимнастика для скучающих домохозяек. Жаль конечно. Вот бы кто-нибудь предложил свою идею успокоения. Хотя бы после трудового дня! Цены бы ему не было! — «Предложить идею успокоения?» — Кику все же рискнул приподнять голову и посмотреть на собеседника. Отчего-то эта просьба нашла отклик в сердце старого самурая. И Кику хотел бы поделиться своими методиками, рассказать или даже показать парочку, но… — «Вдруг мои методики не подойдут или придутся не по нраву? Или я не смогу достойно поведать о них? Все ли я помню точно? Вдруг я не смогу воспроизвести церемонию в точности… Не оправдаю возложенного доверия… Будда! Боги! Как мне быть?!» А психолог всё продолжал: — Мне бы очень хотелось посмотреть на эти церемонии. Хотя бы на одну... я понимаю что вы можете не всё в точности повторить, но я не претендую на очень большую точность. И я понял что вы... вам будет немного не по себе, если вы упустите хотя бы малейшую деталь, но. вдруг проведя одну церемонию для нас… с сэром Керклендом? — психолог вопросительно посмотрел на Англию. — Вы все же вспомните то что забыли? Повторюсь, я очень хотел чтобы вы просто показали мне её как. как простому гостю. А не человеку с высоким чином. — — А это идея, Япония, вы не находите? — Резко оживился Артур, поняв, что — вот он его шанс дать «смачного пендаля» скрытному азиату и помочь тому покинуть «зону молчания». — Я как раз обнаружил кое-какие данные насчёт принадлежностей для вашей чайной церемонии. Готов предоставить их вам и даже предложить помощь в изготовлении… Взамен прошу помочь мне с данными о правилах проведения церемонии. Если можно. И было бы неплохо посвятить в это таинство уважаемого доктора. Твоя чайная церемония поистине приносила умиротворение в душу. Этого не стоит отрицать. — — Благодарю вас… — Кику вновь опустил голову, якобы полностью сосредоточившись на почесывании загривка Куро-чана. Однако на деле он не находил места от смущения. — Ваша похвала слишком высока… Я… готов попробовать вспомнить все правила, но… подготовка… Она может занять некоторое время… — — О, ничего страшного, сэр Хонда! — оживился психолог. — Если надо, то я могу подождать сколько вам потребуется. По правде говоря. Спасибо вам большое, что попытаетесь провести церемонию для меня… Я вам очень благодарен, сэр. — — Что вы… Я не… Я… — Когда Кику понял — на что он сейчас подписался — холодный пот чуть ручьем не устремился по его спине. И отказываться было уже поздно. В самом деле, не разочаровывать же уже настроившегося на церемонию уважаемого доктора? Но, хотелось хотя бы уточнить, что он ничего не обещает, хотя и постарается… и Кику почти уже решился выразить свои опасения, но… не смог. Едва он открыл рот, вмешался его котейка. Баловник Куро чуть прикусил пространство ладони между большим и указательным пальцами. Котик почти сразу зализал свой кусь, но хозяин-то уже сбился с мысли и потому молчал. — Вот и отлично, сэр Хонда. — Вновь встрял в разговор предприимчивый британец, ловко воспользовавшись заминкой Кику. — Я непременно помогу вам, чем смогу. Можете не сомневаться, нашими стараниями мы отлично справимся с этой задачей. — — Д… да… Конечно… — Только и выдавил Кику, зажатый в угол обстоятельств. И он сразу начал готовиться к важной встрече. Едва проводив гостей, он засел за составление плана подготовки к мероприятию. Так же он составил список необходимых вещей и наметил несколько реконструкций беседки, и записал еще кое-что… просидев в своем укрытии на природе до самой темноты. И все последующие дни, каждую свободную минуту Кику готовился и готовился… Благо, не без помощи Артура и его ученика Джеймса. Ну и еще Людвиг помог, чем смог. И Яо. Последний вообще прискакал к братишке весь возмущенный, что его «драгоценный младший братишечка, негодник скрытный, побежал к опиумнику, а не обратился за помощью именно к нему, ару!». А там и Великий подтянулся… Как же без него? Особенно, если он изнывает от скуки в отсутствие Ваньки. Так, совместными усилиями, бывшие воплощения справились всего дней за пять. Вечером того же дня Керкленд известил доктора Анимуса о готовности провести ему чайную церемонию в любое удобное для него время, заодно выслав ему написанное Японией от руки приглашение и письмо. В нем было руководство для ознакомления с основными правилами предстоящего мероприятия, и еще Кику просил важного гостя уточнить некоторые нюансы. В частности — будет ли удобно гостю сидеть на полу, положив под колени подушку, захочет ли он пить из первой — общей чаши, нет ли у него аллергии на растения, которые были выбраны для украшения беседки, и тому подобное. Желавший поучаствовать в как можно более достоверной версии особого приема доктор согласился на все спорные пункты, выразив лишь одно опасение — по поводу долгого сидения на коленях. Затем они с Хондой оговорили время, назначив прием на шесть часов вечера следующего дня, и гость стал с нетерпением дожидаться назначенного часа… И вот, время настало. Денек назначенного мероприятия выдался на редкость жарким. Солнце палило нещадно, на небе было ни облачка, и даже ветер отсутствовал. Посему все, кто не был занят на работе и носа не показывали на улицу. Но в саду дома, где проживали трое бывших стран Оси, вовсю кипела работа. Япония постарался на славу, переоборудовав недостроенную беседку в самый настоящий чайный домик, за каких-то тройку дней. На некогда открытых для обзора верхних частей стен прибавилось материалов — были добавлены панели из бамбуковых решеток, обтянутых рисовой бумагой. Панели были складные и нижние их половинки были приподняты, чтобы солнечный свет мог проникать внутрь. Передняя, ранее недостроенная стена, так же была завершена — понизу шла плотная бамбуковая изгородь, а по верху располагались такие же панели, как на других стенах. Вход тоже изменился. Некогда просторный и высокий, ныне он представлял узкий и очень-очень низкий проход, высотой всего лишь в девяносто сантиметров. Но самые значительные изменения претерпело внутреннее убранство строения. Посреди комнатки каким-то образом удалось разместить самый настоящий открытый очаг. Но за пожароопасность можно было не волноваться — Людвиг постарался на славу, устанавливая в помещении сей агрегат. Он даже заморочился, чтобы заменить часть пола под очагом и татами поблизости на невоспламеняющиеся. А пока немец корпел над очагом, Кику соорудил у задней стены беседки нишу шириной и высотой примерно в полтора метра. Сегодня утром он расположил в ней маленькую глиняную курильницу для благовоний, а по центру ниши повесил свиток с гравюрой, изображающей ветви цветущей сакуры и каллиграфическим изречением на родном языке: «Чужих меж нами нет! Мы все друг другу братья Под вишнями в цвету». Едва слышно скрипнули половицы у входа — это хозяин сего места зашел внутрь, низко согнувшись и бережно неся в руках незамысловатую икебану — три сосновые ветви по центру в окружении белых хризантем. Икебана тоже нашла свое место в нише — у левого края, чтоб ее было лучше видно с гостевых мест, кои Кику решил расположить по правую сторону комнаты. Оглядев немногочисленные украшения в нише, Кику пододвинул курильницу поближе к центру, чтоб она визуально была под свитком. Закончив возиться с украшениями, Япоша занялся чайными принадлежностями. Англия сдержал свое обещание и предоставил для церемонии полный набор необходимого, самолично доставив его новому хозяину еще позавчера. Кику опустился на колени у очага и открыл ждавший своего часа неказистый деревянный сундучок. Утварь, используемая в ходе чайной церемонии, всегда должна была составлять единый художественный ансамбль, чтобы предметы подходили друг к другу и ни один из них не выделялся резко из общего набора. С этим Артур и его ученик справились превосходно. Первой из сундучка появилась тябако — простенькая деревянная шкатулка для хранения чая. Единственным ее украшением был неброский, но милый рисунок цветущей ветви сакуры. Следом появился тэцубин — чугунный пузатый чайник с большой полукруглой ручкой. Потом Кику вынул несколько маленьких глиняных чашечек, тясяку— тоненькую длинную бамбуковую ложечку для насыпания чая и тясэн — венчик в виде щеточки для размешивания чая во время приготовления. Все предметы были простыми, скромного вида, украшенные лишь рисунком веточки сакуры. Последним Кику изъял из сундучка самую важную вещь из всех, завернутую для сохранности в самый настоящий шелковый платок… Тяван — особая чаша для совместного питья чая. Ее Кику изготовил вручную почти сразу, как переселился в новый дом. От и до он следовал давним традициям, чтобы получилась настоящая чаша в стиле «Раку». Кику развернул плод рук своих и с трепетом осмотрел его со всех сторон. Грубоватая, с немного неравномерными по толщине стеночками чаша, выполненная из красной глины и покрытая бесцветной глазурью, подчеркнувшей яркий естественный цвет материала. Лишь один рисунок красовался на ее боку — скромный крохотный росток хвойного деревца. Япония осторожно положил чашу к остальным принадлежностям, накрыл все шелковым платком и, устало вздохнув, прикрыл глаза. Как же хорошо, что именно сегодня его никто не отвлекал! Италию приструнил строгий лидер троицы, Америка же собирался на какие-то соревнования в открытом космосе со своим сенсеем и ему было не до закидывания жалобами… Тишина и покой! И приготовления были закончены, и можно было чуток помедитировать перед важным приемом… Ах, вечер — чудесное время, когда отступает полуденный зной и все живое отдыхает. Дивное время, дарующее людям возможность освободиться от всех дневных забот и перевести дух. А ведь впереди еще вся ночь для восстановления сил! Значит можно не торопиться и позволить душе воспарить над житейскими проблемами и суетой. Именно за этим и явились в тихий вечерний сад два гостя — Артур Керкленд и доктор Анимус. У самого порога их встретили оба брата-немца и вертлявый итальяшка с каким-то ящиком в руках. Ящик, как выяснилось позднее, предназначался для гостей. В нем были припрятаны пара кимоно, и две пары сандалий. Облачившись в традиционные японские одежды, гости направились знакомым путём к не менее знакомой беседке. Но они едва смогли узнать дорожку — вместо обычной отсыпанной гравием тропинки тут красовалась дорожка, вымощенная огромными плоскими булыжниками. Пораженный столь существенной переменой доктор хотел спросить что-то у Артура, но тот лишь приложил палец к губам, призывая хранить молчание. Так они и шли — в полной тишине, созерцая по пути труды рук хозяев сего места. Пройдя причудливой тропой, гости подошли к беседке. Не минуй доктор Анимус перед этим запомнившийся ему сад камней, он бы точно решил бы, что его привели совсем к другой беседке, настолько тут все изменилось. Вход же был полностью перестроен. А ещё тут появился небольшой каменный бассейн с водой, наливающейся туда из трубы, по виду напоминающей полый ствол дерева. Встретивший гостей у входа в домик хозяин, поприветствовал их вежливым поклоном и легким жестом пригласил их к мини-бассейну. По инструкции, присланной ему ранее, доктор знал, что нужно сделать после приветствия, но… от волнения не рискнул умыться первым. Пришлось Артуру показать пример. Сначала он омыл руки, потом лицо, а под конец взял лежавший на бортика бассейна деревянный ковшичек на длинной ручке и, зачерпнув струящейся из трубы воды, сполоснул рот. Закончив собственное омовение, Артур вымыл ручку ковшичка и положил его на место. Доктор как можно точнее повторил те же манипуляции. После омовения настало время зайти в перестроенную беседку. Вот тут-то доктору, как почетному гостю пришлось идти первому. Сняв на пороге обувь, он низко наклонился, прошёл внутрь и… ахнул. Внутри бывшая беседка ещё больше преобразилась. На улице все ещё было довольно светло, но из-за обтянутых бумагой решеток, закрывших почти всю верхнюю часть стен, в помещении царил приятный легкий полумрак. Посреди помещения, как это ни странно, находился открытый очаг. Огонь был уже зажжён и над ним висел пузатый чайник из какого-то тёмного металла. Но больше всего гостя поразила украшенная ниша в задней стене. Скромный плакат по центру с изображением горы и диковинной надписью на неизвестном доктору языке сам собой притягивал взгляд, а причудливый букет и непонятное устройство с торчащей из него палочкой ещё больше подогревали любопытство гостя. Так хотелось рассмотреть все поближе и расспросить о значении надписи. Но, нужно было сесть на приготовленное ему место. Доктор Анимус сразу сообразил, где оно. По правую сторону очага было лишь одно местечко, где на выбор находилось сразу два сидения — плоская подушечка и небольшой мягкий пуфик. Для начала доктор решил всё-таки попробовать посидеть на подушечке. Спасибо Артуру, он снова пришел гостю на помощи и показал, как правильно разместиться на необычном предмете интерьера. — Огромное вам спасибо за помощь. Хоть я и читал инструкции, но все же живой пример намного лучше все объяснит… — Поерзав немного на месте с непривычки, доктор снова засмотрелся на скромный одноцветный плакат. — Люблю минимализм. Надо иметь огромный талант, чтобы передать красоту горы всего в одной краске и всего лишь несколькими мазками. А ещё надпись… Это же какой-то древний язык? Сэра Хонды? — — Вы угадали, доктор. Это — японский язык. Тут написан хайку — очень краткий, но емкий стих. Люди Японии, как и он сам, всегда стремились к простоте. Эти стихи — всего в три строчки, отличный тому пример. — — Вот как? — Доктор ещё пристальней присмотрелся к странным «буквам». — Интересно узнать — что же тут написано? — — Ну, в этом я легко помогу. Давным-давно я выучил язык сэра Хонды в совершенстве. И не только его. А написано тут следующее… — и Артур зачитал текст: — «Чужих меж нами нет! Мы все друг другу братья, под вишнями в цвету». Отличный показатель краткости и таланта? Всего три строчки, а есть над чем поразмыслить. — — Действительно, замечательный стих. — Кивнул доктор. — Нечто похожее есть и на Райзоме, но им не удалось достичь той же краткости и одновременно ёмкости… — Затем, некоторое время гости молча созерцали свиток и букет, пока не вошёл хозяин сего места и по совместительству чайный мастер церемонии. Он неспешно прошествовал к своему месту подле очага прямо напротив мест гостей, поклонился присутствующим ещё раз и опустился на колени. Затем Кику снял крышку с чайника и проверил воду. Разумеется, она ещё толком не нагрелась, ведь он раздел очаг к самому приходу гостей. Но так и было задумано. Нужно же было исполнить ещё одну часть привычного ритуала — опустить в воду несколько маленьких кусочков металла. Сия манипуляция была необходима, чтобы вода нагрелась как нужно. Но помимо практической необходимости тут имелся более глубокий смысл: символическое единение сил природы — воды, металла, и воздуха — пузырьков, поднимающихся со дна при начале кипения. Проделав манипуляции с чайником, Кику встал с места и, отойдя ненадолго, вскоре вернулся с плоским лакированным подносом на котором красовалось три угощения его национальной кухни. Это были — тя-кайсэки, легкие закуски, назначением которых было снять чувство голода, но в то же время не привести гостей к полному насыщению. Основой кухни «тя-кайсэки» являлась скромная и простая еда монахов, подаваемая в дзэн-буддийских монастырях, откуда собственно и пошло массовое распространение чая по Азии. Главный принцип меню, определяющий порядок следования блюд и структуру всей церемонии подачи еды, носил название «ити-дзю сан-сай» — «один суп, три блюда». Блюда располагались на подносах сообразно своему «рангу». Вот и на первом подносе, поданном доктору Анимусу, как почетному гостю, стояли три блюда: «мэси-ван» — чаша с белоснежным рисом спереди слева (если глядеть со стороны гостя), «сиру-ван» — чаша с супом мисосиру (спереди справа) и «мукодзукэ» — хрустальное блюдце со свежими морепродуктами или рыбой на дальней (со стороны гостя), противоположной стороне подноса. Оставив первый поднос, хозяин поспешил за вторым. А ошарашенный доктор осмотрел блюдо ещё раз. Люди Японии, да и он сам всегда придерживались мнения, что пища, особенно подаваемая гостям, должна радовать глаз и дарить наслаждение не только телу, но и душе. Вот и каждое из трёх блюд поражало своей красотой. Рис сиял белизной, словно только что выпавший чистейший снег, по поверхности супа плавали крошечные вырезанные из овощей белые и розовые лотосы, которые почти невозможно было отличить от настоящих. Ну, а рыба была нарезана столь тонкими пластинами, что казалось, будто она тоже из тончайшего хрусталя. — Это же как надо было постараться? Столько времени потратить на такую красоту… И не только на неё… на все вокруг… — Прошептал доктор, то ли восхищенно, то ли шокированно. — Так это же — Япония… — Шепнул в ответ Керкленд, без тени удивления наблюдая, как азиат несёт поднос с угощениями и для него. — Для него гость — царь и бог. — После того, как оба подноса оказались перед гостями, настало время трапезы. На вкус поданные кушанья оказались так же превосходны, как на вид. Хотя, казалось бы, что такого особенного может быть в обычном белом рисе? Но что-то определённо было. Какой-то приятный тонкий аромат, доселе неведомый для доктора. А ведь Кику всего-то готовил рис совместно с нежными бамбуковыми побегами. Или суп из овощей. Ничего же особенного в него не положили — ни специй ни мяса, только простые овощи. Но все ингредиенты идеально сочетались друг с другом, и каждого было ровно столько, чтобы во всей полноте раскрыть свой вкус и дополнить ароматы других. А уж какой была рыба… Тончайшие полупрозрачные ломтики будто таяли во рту, приводя в восторг все вкусовые рецепторы. После лёгкого перекуса гостям следовало выйти из помещения, чтобы пообщаться между собой и главное — дать чайному мастеру подготовиться к следующей части церемонии. Солнце уже клонилось к закату, и вечерняя прохлада медленно, но верно вступала в свои права. Любящие дневной зной цветы потихоньку закрывали свои роскошные бутоны, чтобы одарить мир всей пестротой своих красок, когда вновь взойдет солнце. Но были тут и другие цветы. Невзрачные раскидистые травянистые растения, около полуметра высотой, с продолговатыми, зубчатыми по краями листьями… Они были похожи на заросли обычной травы, которые не пойми зачем оставили расти подле того бассейна для умывания. И ведь поначалу гости даже не предали блеклой траве значения. Но с наступлением вечера неприметные кустики чудесным образом преобразились. Весь день прятавшие нежные соцветия от полуденного зноя, они ожили. Незаметные мелкие соцветия распустились, украсив стебли множеством мелких лиловых цветочков, заполнивших все вокруг дурманящим медовым ароматом. — Что это за чудесное растение? Почему я его не заметил раньше? — Восхищенно вздохнул доктор, пораженный чудным умиротворяющим ароматом скромных цветов. — Хмм… Это?.. — Керкленд подошёл поближе и деловито изучил заросли. — Это — Маттиола двурогая. Травянистое растение, которое цветет только вечером. Видимо, сэр Хонда посадил его тут специально. Или… — наметанный глаз англичанина разглядел кое-что под густой растительностью. — Ха! Так и есть — растения в горшках и, судя по вздыбленному грунту под ними, их поставили на это место совсем недавно. Ай, Япония, даёт. Видимо, он разместил их тут сразу после того, как вы назначили церемонию на вечер. — — Постойте, постойте! Хотите сказать, эти цветы высажены… специально для… меня?.. — Изумленный доктор уставился на англичанина. — Ну, да. — Пожал плечами Артур. — Повторюсь, это же — Япония. Он у нас такой. Всегда стремится к совершенству. Но не считайте его перфекционистом. Он просто делает то, что считает нужным, и посвящает всего себя выбранному делу. И он искренне удивится любой похвале, ведь все что он делает — само собой разумеющееся. Вот к примеру поразившая вас ранее вымощенная камнем дорожка. Она имеет немаловажное значение для данной церемонии. У нее даже имеется особое название — родзи. Все камни для нее обязательно должны быть естественной формы, чтобы не создавать обыкновенный тротуар. Дорожка должна походить на тропинку в горах. Помните, я жестом призвал вас к умолчанию? Это тоже было необходимо. Делая первый шаг на дорожку, приглашенный гость вступал в первую стадию медитации, предвкушая церемонию и забывая о проблемах за пределами сада. Чем ближе участник подходит к самому домику, тем его сосредоточенность становится сильнее, а медитация вступает во вторую фазу. Кстати, история происхождения этой дорожки довольно интересна. Согласно легенде, для сёгуна Асикаги выкладывалась дорожка из бумаги, чтобы по пути к домику его одеяния не промокли от утренней росы. Да и само слово «родзи» означает «земля, покрытая росой». Или вот этот каменный маленький бассейн, тоже важный атрибут данного мероприятия. Его название — цукубаи. Он служит для проведения процедуры омовения перед совершением чайного ритуала, символизируя полное очищение души и тела. Он обычно изготавливался из цельного камня. Каменные чаши бассейна могут украшаться иероглифами и религиозными символами. Вода сюда поступает через бамбуковую трубу — какэи, а этот специальный деревянный ковшик называется — цукубаи-бисяку. Изначально подобные бассейны были атрибутами буддийских храмов Японии и служили для ритуального омовения рук и полоскания рта. Как и тясицу, цукубаи являются неотъемлемой частью традиционной японской чайной церемонии. Иногда какэи дополняются несложным бамбуковым механизмом, который издаёт стук с определённой периодичностью… тут его нет, но уверен, это вопрос времени, когда Япония сделает и его. Все эти труды — постройка беседки, уход за садом, приготовление угощений, они и есть отдых дня него. Точнее, для его души. Он же любимым делом занимается. — — Вот как? — Доктор огляделся, буквально по-новому взглянув на окружающую его красоту. Сил сюда было вбухано немерено, наверняка хозяин не покладая рук пахал над каждой, даже самой неприметной мелочью. И при этом Керкленд заявлял, что Хонда отдыхал за всем этим. Размышления о японском трудоголизме даже во время отдыха прервал внезапный громкий «мявк» и чье-то лёгкое прикосновение к ноге. Чуть вздрогнув от неожиданности, доктор посмотрел вниз. Черно-угольный котейка Японии с интересом изучал лодыжки гостя, то обнюхивая их, то потираясь об них спинкой. Изучив носителя незнакомого запаха и как следует пометив его своим, Куро-чан направился было в беседку к хозяину, но был остановлен ещё одной парой чужих ног, внезапно преградившей ему дорогу. — Тебе туда нельзя! — Раздался сверху чей-то недовольный голос. Куро в ответ лишь мотнул хвостом и, отбежав назад, к каменному бассейну, прыгнул на его бортик и принялся умываться, всем своим видом показывая, что — «Не очень-то я и хотел внутрь, глупый ты человек». — Красивый кот. — Улыбнулся доктор, глядя на умывающегося пушистика. — И хозяина любит. Столько просидел на его коленях в нашу прошлую встречу. — — А уж как Япония его любит. — Артур неторопливо вернулся назад к бассейну, строго поглядывая на котика. — Да, чёрный стололаз и подкармливатель чужих щенков? — Обратился он к Куро, на что тот перестал умываться и демонстративно перешел на противоположную сторону бассейна. — Ишь, ты, обиделся. — Хмыкнул англичанин. — Балует его наш сэр Хонда, потому как обожает. Впрочем, он всех котов любит. Он даже носит с собой немного сухого корма, чтобы подкармливать голодных бездомных котов. А ещё, когда он только переехал, он нашёл где-то на улице беременную кошку. Он принёс её домой, вымыл, сносил к ветеринару, а потом целый вечер искал по сети того, кто приютит — «Пушистую будущую маму и её еще нерожденных, но наверняка милейших ангелочков в шубках». И нашёл. И самолично отвез кошку новой хозяйке. И даже приготовил той женщине подарок в благодарность за доброту. Вот такой он — наш Япония. — — Вот как? — Доктор в задумчивости посмотрел на котика. Черный пушистик сидел на том краю мини-бассейна, искоса поглядывая на гостей. — «Значит, он настолько любит кошек, что ради них идет на контакт с незнакомыми людьми? Уже что-то…» Гости пообщались еще немного. Артур смог рассказать о том, как у него проводилось традиционное чаепитие. Оно разительно отличалось от чайной церемонии Японии. Главными условиями чаепития были: особая сервировка стола, большой выбор сортов чая и чайный этикет. По словам Керкленда, комната, в которой пьют чай, должна была быть просторной, чтобы была возможность свободно передвигаться и общаться. Небольшой чайный столик накрывался белой скатертью, и смотреться она должна была торжественно. К скатерти подбирались подходящие салфетки, которые гармонировали с ней по цвету или фактуре ткани, а центр стола для украшения могли поставить вазу с живыми цветами, желательно тоже светлого цвета. Вся посуда, используемая для английского чаепития, должна была быть из одного набора. Традиционный сервиз включал большое количество предметов: чашки с блюдцами, молочник, чашки под варенье или джем, сахарница, заварочный чайник, тарелочки для закуски, чайные ложки, поднос для ложек, чайник для кипятка и прочее, и прочее. Также нужны были щипцы для кускового сахара, ситечко и подставки под горячую посуду. Согласно давним традициям, гостям нужно было предложить больше пяти сортов чая на выбор. Когда все определялись с сортом, чай каждого сорта заваривался в отдельном чайнике из расчета одна ложка заварки на каждую чашку плюс еще одна на чайник. На отдельной тарелочке подавался лимон, причем его дольки англичане никогда не присыпали сахаром. Закуски предлагались гостям сразу же, и их обязательно должно быть много и разных видов — тосты, сэндвичи, миндальное печенье, бисквиты, сдобные булочки, пирожные, джем и прочие вкусности… В общем, по сравнению с тихим ритуальным чаепитием Японии, чаепитие Англии было поистине торжественным и роскошным. Но вот краткий перерыв был окончен, и гости вернулись назад в чайный домик и расселись по своим местам. Настало время ритуальной части чайной церемонии. В абсолютном молчании, при свете очага, Кику Хонда — чайный мастер этой церемонии, приступил к приготовлению первой и главной чаши чая. Треск горящих дров, яркое пламя очага, звуки закипающей воды и размеренные движения рук японца завораживали обоих зрителей. Кику двигался в ритме собственного размеренного дыхания. Каждый его жест, каждое движение быть самым настоящим проявлением высокого искусства. Вот он взял в руки специальное шелковое полотно — фукусу, и обтер им посуду, совершив ее символическое очищение. Затем Кику взял в руки особую чашу для общего питья чая. Много же у Кику ушло сил и времени на ее изготовление. Он всю душу вложил в столь незатейливый, но важный для себя предмет, и сейчас теплые бока прогретого у очага глиняного сосуда приятно грели руки создателя. Необходимое количество порошкообразного зеленого чая опустилось на дно чаши, затем к нему добавилось немного горячей воды и вот пришло время бамбуковой щеточки. Легкими медленными движениями запястья Кику перемещал щеточку по кругу, пока в чаше не образовался густой тягучий напиток с плотной зеленой пеной на поверхности. Это был самый первый напиток в церемонии, очень крепкий чай — койтя. После приготовления чая наступил второй этап чайной церемонии — употребление напитка. Японец нисколько не сомневался, что почетный гость как следует изучил предоставленную ему ранее инструкцию по чайной церемонии. Он с поклоном подал чашу доктору Анимусу. Тот, как и полагалось, принял ее правой рукой, затем переместил ее на левую руку, где уже лежал специальный шелковый платок, сделал кивок Артуру, как следующему в очереди на чашу, и только после этого попробовал горьковато-терпкий чай. Сначала доктор, как и полагалось по правилам, сделал один маленький символический глоточек, а затем и три полных глотка. После дегустации напитка, он бережно протер края чаши специальной льняной салфеткой и передал её Керкленду. Англичанин проделал все те же манипуляции и передал чашу японцу. Затем, пустая чаша вновь была пущена по кругу, дабы каждый гость вновь имел возможность подержать ее в своих руках и внимательнее изучить её форму, рассмотреть ее окрас и трещинки, и вдохнуть остаточный аромат чая. Доктора очень заинтересовал необычный для их общества предмет. Он долго разглядывал красные бока чаши, гадая — «Из какого же она материала? Явно не из пластика или новомодной полимерной керамики». После разглядывания чаша вновь была возвращена хозяину. Ритуальная часть чаепития завершилась. Пришло время расслабляющей беседы. В этой части чаепития участникам подают сладкие угощения — омогаси, а чайный мастер готовит легкий чай — маття, в индивидуальных чашечках для каждого гостя, услаждая слух присутствующих поучительными легендами и притчами, шедеврами японской литературы и философскими высказываниями. Гости так же могли участвовать в беседе. Обычно было принято рассуждать о свитке в нише, красоте икебаны, вкусе и аромате чая, или вести беседы на возвышенные темы. Можно было так же задавать мастеру вопросы о символизме чайной церемонии. Этого доктор Анимус и ждал всю церемонию с нетерпением. Наконец-то молчаливый сэр Хонда волей-неволей должен был разговориться с ним. А ещё он только сейчас рискнул заменить неудобную ему плоскую подушечек на заранее припасенный Кику складной стульчик. — Прошу прощения, сэр Хонда, что мне пришлось испортить атмосферу этого мероприятия. Ноги уже не выдерживают. Простите… — Доктор присел на стульчик и виновато покорился на хозяина мероприятия. — Все в порядке, уважаемый гость. Ваше удобство — превыше всего. Я прошу прощения, что ритуальная часть была для вас столь утомительной. В благодарность за ваше терпение, я отвечу на любые ваши вопросы. — — Благодарю вас. Тогда, сэр Хонда, хочу спросить… Ваша чаша, та, в которой подавали первый чай, она… весьма необычна. Это ведь ручная работа? Я прав? А, из какого она материала? Было бы очень интересно узнать. И тот рисунок на её боку — его изобразили на этой особенной вещи не случайно, так? — — Да, вы правы. Эта чаша сделана мной из красной глины и покрыта прозрачной глазурью. Росток сосны на боку символизирует долголетие. Я начертал его на боку в надежде, что чаша прослужит мне долгие годы. — Отозвался со своего места Кику, не отвлекаясь от взбивания чая бамбуковой щеточкой. — Это — особенная чаша. Я выполнил её в стиле техники — раку. Если вам будет угодно, я мог бы рассказать вам о происхождении этой техники изготовления чаш. — — О, я буду безмерно рад узнать это. Особенно от вас, уважаемый сэр Хонда. — — История возникновения чаш «раку» восходит ко второй половине шестнадцатого века до-космической эры, когда я и мои люди переживали сложный период перехода от феодальной раздробленности к централизованному государству. То был период становления японского духа и национального самосознания. Поскольку чай пришел ко мне от моего учителя — Ван Яо-сана… еще в седьмом веке той эры, утварь, использовавшаяся во время чайного действа, на протяжении первых нескольких сотен лет также была китайской. Это были: селадоны Лунцюаня, белый фарфор из печей Дэхуа, керамические чаши мастерских Чжэнчжоу, известные под названием тэммоку. Но с течением времени внешний стиль и сам дух чайного действа претерпевал значительные изменения, однажды окончательно оформившись в традицию, известную вам, как — японская чайная церемония. Утварь, используемая в церемонии, так же претерпевала изменения. Тончайший фарфор мастеров моего учителя был ярок и роскошен, но непрактичен для моей чайной церемонии. Тонкие стенки его чаш слишком сильно пропускали тепло, и держать их в руках по долгу было невозможно. Кроме того, чай в них остывал слишком быстро, а это было недопустимо при дегустации первой, общей чашки чая на церемонии. Посему, было необходимо найти более приемлемый вариант. Тогда будущая династия гончаров — Раку, носила фамилию Танака. Она взяла начало от гончара Тёдзиро, занимавшегося изготовлением черепицы и декоративных украшений для кровли. Во время строительства дворца Дзюракудай в Киото для Тоётоми Хидеёси, он познакомился с выдающимся мастером чайной церемонии — Сэн Рикю, и сделал для него несколько чаш. Я помню, как сам присутствовал при передаче тех чаш мастеру Рикю. Они были простыми, немного неровными, с толстыми стенками, и идеально соответствовали философии ваби-саби, к которой на склоне лет пришел великий мастер, и которой придерживался я сам и большая часть моего народа. Позвольте сделать небольшое отступление и сказать пару слов насчёт сей философии и как переводится её название. Дословно с моего родного языка, ваби переводится как — непритязательная простота, а саби означает — налёт старины, или умиротворение одиночества. Философия ваби-саби ценит красоту того, что несовершенно, мимолётно или незакончено, и характеризует способность воспринимать прекрасное и предметы искусства в своём естестве, неподдельности и без излишеств. Прекрасные в своей простоте чаши подходили для чайной церемонии не только в эстетическом плане. Толстые стенки сосудов отлично сдерживали тепло. Чаши с горячим чаем не обжигали рук. Напротив, они передавали им приятное тепло и особое ощущение мягкости у того, кто держал такую чашу. А если чашу как следует прогреть, она очень долго удерживает чай внутри себя горячим. Это было особенно ценно для приготовления первой чаши чая на церемонии, из которой по очереди пили несколько человек. Так чаши простого гончара нашли важное место в чайной церемонии и стали обязательным атрибутом чайных церемоний во дворце Дзюракудай. Первоначальным названием таких чаш было — дзюраку-яки, то есть — утварь дворца Дзюраку. Но в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году, указом верховного правителя Хидеёси, гончару Тёдзиро было даровано творческое имя Раку, имеющее значение — радость, которое впоследствии стало наследственной фамилией его потомков, и все изготовленные ими чаши тоже приобрели название — раку. Первые чаши были выполнены из красной глины дзюраку-цути, добытой в окрестностях дворца Дзюракудай. Последующие поколения мастеров использовали и другие глины — белую глину из Окадзаки и черную тугоплавкую бидзэн. Но сильнейший пожар тысяча семьсот восемьдесят восьмого года уничтожил запасы глин на складе, и с того времени гончары Раку стали использовать глины, добываемые в южной части Киото — Фукакуса-Оокамэдани. В течение более чем четырехсот лет гончарное искусство в семье Раку передавалось по прямой линии от родителей к детям. Мастера династии учились по работам своих предшественников, но всегда находили собственный изобразительный язык, чтобы отразить дух своего времени. Обычно каждый патриарх семьи Раку запасал глину для трех следующих за ним поколений. Добытую глину просеивали и долго просушивали на солнце, после чего отправляли ее на хранение. Чем дольше вылеживалась глина, тем выше была ее вязкость и тем проще из нее лепить. Отличительной особенностью чаш Раку является то, что при их изготовлении не используется гончарный круг или форма. Они создаются руками, и в процессе лепки участвует вся ладонь. Взяв необходимое количество глины, мастер раскатывал ее на круглой и тонкой доске, придавая форму круга. Потом вращательными движениями ладоней он понемногу приподнимал и увольнял глиняный круг, начиная с краев. Руки при этом все время двигались по направлению к центру, как будто мастер что-то бережно заворачивал. Сначала заготовка принимала форму плоской тарелки, затем пиалы домбури, которую мастер делал все выше и глубже. глубже. Наконец у изделия появлялось донышко и оно принимало цилиндрическую форму с краем, чуть загнутым вовнутрь. О чашах Раку часто говорили, что они — «точно по руке». Иначе и быть не могло, ведь сам процесс их лепки таков, что удобная для руки форма возникает совершенно естественно. Полученную заготовку — ситадзи сушили в течение нескольких дней, после чего обтачивали ее металлическим или бамбуковым шпателем — хэра. При обточке снималось около семидесяти процентов глины. Сначала вытачивали ободок основания, затем придавали определенную форму «тулову», потом обрабатывалось донышко и в последнюю очередь — ободок верхнего края. После того, как чаша была сформированна, следовал её обжиг и глазирование… — Кику ненадолго замолк, решая — стоит ли поведать гостю о важных технических особенностях обжига чаш раку? — «Пусть Анимус-сама сам решит…» Прошу прощения, уважаемый доктор Анимус-сама, что прервал рассказ. Будет ли вам интересно услышать об обжиге и глазировании чаш подробнее? К моему сожалению, там идут одни лишь технические характеристики печей, нормативы температуры обжига и химический состав глазури. Прошу прощения, если разочаровал вас этим… — — Нет, нет! Все в порядке! — Поспешил успокоить его доктор. — Все же я — не историк и не гончар, а доктор психологии. Впрочем, если сэр Керкленд желает послушать об этом… — он повернулся к англичанину, ожидая ответа. — Нет, благодарю. Я не на работе, так что нет причин вести разговор о технических характеристиках. Хонда-сан, лучше расскажите мне и доктору Анимусу о происхождении самой чайной церемонии. А то мы её саму проводим, а — как и откуда она пошла? — доктору неизвестно. — — Вы правы, Керкленд-сан!.. — Кику аж встрепенулся от осознания ТАКОЙ промашки. Он перестал перемешивать чай, отложил бамбуковую щеточку и, передав чашечку с лёгким чаем доктору, низко поклонился ему. — Прошу прощения, Анимус-сама, что раньше не догадался просветить вас на сей счёт… — — Да-а-а… — Доктор аж опешил, но постарался не показать виду перед без того взволнованный японцем. — Все в порядке, сэр Хонда. Не волнуйтесь так. Просто расскажите о церемонии, и проблема исчезнет сама собой. — — Благодарю вас, Анимус-сама. Раз таково ваше пожелание, не посмею заставлять вас ждать… — Кику снова сел ровно и начал свой рассказ, попутно приготавливая чашечку чая и для Артура. — Ко мне чай попал от моего учителя — Китая-сана, еще в восьмом веке до-космической эры. Его привезли буддийские монахи, насадившие чайные плантации на землях некоторых буддийских храмов. И все в том же восьмом веке уже мои буддисты создали обряд под названием инча — религиозную церемонию, после которой проводилось массовое чаепитие. Собственно об этом чаепитии можно говорить как о первой чайной церемонии на моих землях. Конечно, она была совсем не такой, как эта. Да и чай до некоторых пор не пользовался особой популярностью ни у меня, ни у моих простых людей. Широкое распространение он получил намного позже, только с двенадцатого века. Это было связано с деятельностью одного священника — Эйсая, жившего, насколько я помню, с тысяча сто сорок первого по тысяча двести пятнадцатый годы. Он побывал в Китае вместе с несколькими буддийскими монахами из моего народа, и так проникся философией дзэн-буддизма, что, вернувшись на родину в тысяча сто девяносто первом году, начал проповедовать сию философию среди остальных моих людей. Кроме того, он привез из Китая чайные кусты и стал выращивать чай при дзэн-буддийском монастыре. Этот напиток имел огромное значение для монахов и прочих последователей дзэн-буддизма. Чай подносили статуе Будды, так же его пили во время религиозных ритуалов и медитаций. В своих сочинениях — «О пользе для здоровья от питья чая», Эисай особо подчеркивал пользу чая для сохранения и укрепления здоровья. Распространению культуры чая и чаепития способствовал и основатель другого направления дзэн-буддизма среди моих людей, священник Догэн, живший с тысяча двухсотого по тысяча двести пятьдесят третий годы, и также побывавший в Китае. С усилением влияния дзэн-буддийских монастырей, питье чая получало все большую популярность не только среди монахов, но и среди самураев, горожан и аристократов. Так же от моего учителя пришел обычай устраивать своеобразные развлечения в форме чайных турниров. Первоначально такие турниры проводили монахи в монастырях, причем в них участвовали и самураи — приверженцы дзэн-буддизма. Особенно широкое распространение чайные турниры получили в четырнадцатом веке. В аристократических кругах их устраивали в двухъярусных павильонах, первый этаж которых именовался — «гостевой террасой», а верхний — «чайным павильоном». В чайном павильоне, в одном из углов, называемом «красным» вывешивались китайские буддийские свитки, но иногда это были и китайские картины с изображением цветов и птиц, или пейзажей. На столы перед свитками ставили китайские вазы для цветов, курильницы и подсвечники. Все эти предметы именовались «китайскими вещами». На других столиках помещали тарелки с легкой закуской и сосуды с напитками. Обычно гости собирались на первом этаже павильона, где им подавалось угощение. После небольшого пиршества гости выходили в сад и прогуливались по его аллеям. Сады при павильонах, где проводились чайные турниры, были прогулочными, как у Ван Яо-сана, а не «созерцательными», как мои. Пока гости любовались садом, «хозяин» чайного турнира заканчивал все приготовления, и приглашал гостей в павильон. Гости рассаживались в определенном порядке на скамейку, покрытую шкурой леопарда, а «хозяин» — на бамбуковый стул. Сначала три чашки чая ставились перед свитками с изображением Будды. Затем «податель чашки», коим, как правило, был сын «хозяина» чайного турнира, вручал каждому гостю по очереди чашку с растолченным порошком зеленого чая, вносил вазу с кипящей водой и бамбуковый чайный веничек, наполнял чашу гостя кипятком и размешивал чайный порошок веничком. Когда все гости выпивали первый предложенный сорт напитка, вносились новые чашки и предлагался новый сорт. В ходе чайного турнира гости должны были отобрать «хорошие» и «плохие» сорта. Тот, кто правильно угадывал большее число сортов, отмечался призом. Чаепития длились долго, в течение нескольких часов, и носили такие названия как — «турнир десяти чашек», «турнир пятидесяти чашек», «турнир ста чашек». Как вы уже поняли, чайные турниры представляли собой веселые развлечения. Среди горожан и крестьян тоже были широко распространены чаепития, называемые — «чайными собраниями». В отличие от роскошных чайных турниров аристократов, это были скромные и порой молчаливые встречи. Внутреннюю сосредоточенность и душевное согласие участников таких собраний стремился воплотить в эстетике искусства чая великий мастер, создатель истинно-моей чайной церемонии — Сюко Мурата, живший с тысяча четыреста двадцать второго по тысяча пятьсот второй годы. Он жил в городе Нара и часто участвовал в чайных собраниях и чайных турнирах, проводившихся там. Сюко Мурата был известен своей необычайной любовью к чаю и был очень известен среди любителей чайных турниров. В последствии турниры с его участием даже именовались чайными турнирами — «стиля Нара». Но Сюко Мурата не искал людской славы намерено. Многие годы он скитался по разным провинциям моих земель и, в конце концов, пришел в дзэн-буддийский монастырь Дайтокудзи в Киото, где стал постигать учение дзэн под руководством великого наставника Иккю. Мурата обогатил искусство чая философией и эстетикой дзэн-буддизма. Он проповедовал, что Истина Будды может «открыться», может быть «познана» даже в жестах, сопровождающих наполнение чайной чаши горячей водой, ведь язык жеста в буддизме имел огромное значение. Сюко Мурата утверждал, что чайная церемония — это не просто употребление определенного напитка, а способ приобщиться к философии искусства питья чая. Ибо, учил Мурата, чай каждое утро преподносится Будде и только затем выпивается, а, стало быть, чайная церемония — это и молитва, вознесенная божеству, и стремление познать Истину Будды. Вскоре мудрый философ и любитель чая стал известен при дворе сегуна Ёсимасы Асикаги, и стал одним из приближенных людей моего правителя. Для чаепитий при дворе Мурата стал использовать крохотную комнатку Додзинсай. Излишне роскошным пирам чайных турниров он противопоставил естественность и простоту. В чайной комнате Мурата установил открытый очаг, над которым в железном котелке кипятилась вода. Чайная утварь хранилась в этой же комнатке, на специальной полочке. Наряду с богатой китайской утварью Мурата стал использовать и более скромные изделия моих мастеров. Стены комнаты украшали свитки с иероглифическими надписями. Чайная церемония, которую Сюко Мурата проводил сам, была попыткой отрешиться от забот и тягот бренного мира, уйти от суровой действительности в обстановку тишины и умиротворенности. Продолжателем дела Мураты стал мастер — Сёо Танэко, живший с тысяча пятьсот второго года, по тысяча пятьсот пятьдесят пятый год. Он родился в городе Сакаи, в семье богатого дубильщика. Переехав в Киото, в тысяча пятьсот двадцать пятом году, Танэко стал изучать и пропагандировать чайную церемонию. Ему принадлежит заслуга создания чайного домика — «тясицу», в котором проводилась сама церемония. Исходя из принципа «ваби», Танэко придал «тясицу» вид небольшого крестьянского дома с соломенной крышей. Размер такого сооружения равнялся четырем с половиной «татами»… это примерно около восьми квадратных метров. Так же Танэко, наряду с китайскими чашами и вазами, стал широко использовать керамические сосуды, которые изготовляли мои мастера в местностях Бидзэн, Сэто, Сига. Танэко высоко ценил изделия соотечественников и коллекционировал их. Чайные чаши, чайницы «тяирэ», для хранения порошка чая и сосуды для воды «мидзусаси»… Танэко выбирал образцы коллекции из утвари, которая в обыденной жизни употреблялась повседневно. Так же он имел удивительную коллекцию свитков с каллиграфическими надписями — «карамоно», числом около шестидесяти экземпляров. Каждый раз один из этих свитков вывешивался в чайном домике, с тем, чтобы создать определенный настрой именно для данной церемонии. В чайных церемониях, проводимых Танэко, наряду с принципом «ваби» все более усиливался светский характер, что в итоге сделало чайную церемонию доступной более широким, а не только аристократическим кругам общества. Учеником Сёо Танэко был выдающийся мастер чайной церемонии Сэн-но Рикю, живший с тысяча пятьсот двадцать первого по тысяча пятьсот девяносто первый год. Рикю также родился в городе Сакаи. Его дед был одним из советников при дворе сёгуна Ёсимасы Асикаги, а отец — богатым торговцем. Рикю учился у Танэко, а после смерти учителя постигал основы искусства чайной церемонии и дзэн-буддизма в монастыре Дайтокудзи в Киото. Он много путешествовал по стране, изучал керамическое производство и даже принимал участие в создании новых чайных чаш и ваз. В тысяча пятьсот семьдесят восьмом году, когда Рикю был уже весьма не молод, ему оказал покровительство мой военный правитель — Нобунага Ода. С того времени мастер сопровождал его в военных походах, до самой гибели Нобунаги в тысяча пятьсот восемьдесят втором году. — Япония, весь рассказ хранивший невозмутимый вид, резко погрустнел и даже вздохнул. Видимо, до сих пор тосковал по тому погибшему человеку. — Прошу прощения… Я немного отвлекся… После гибели Нобунаги Ода, Рикю был приглашен ко двору другого военного правителя — Хидэёси Тоётоми. Могучий и жестокий диктатор, объединивший мои земли в ходе множества кровопролитных боёв, в последние годы жизни стал страстно увлекаться буддизмом, чайной церемонией и любованием сакурой. Сэн Рикю сопровождал Хидэёси во всех его походах и, когда военачальник имел немного свободного времени, устраивал для него чайные церемонии. История сохранила немало преданий-притч, в которых повествуется о том, как мастер преподавал своему могущественному покровителю основы этих церемоний. Но, к большому сожалению, близость к правителю стоила мастеру жизни. В тысяча пятьсот девяносто первом году, в день своего семидесятилетия, он по приказу Хидэёси Тоётоми… прошу прощения за неприглядные подробности… покончил с собой. Весьма прискорбно… ведь Сэн-но Рикю внёс неоценимый вклад в становление моей чайной церемонии. Он усовершенствовал чайный домик и разработал принципы создания чайного сада около него. Он же и придумал столь низкий, узкий вход в «тясицу», при проходе через который нельзя не поклониться или пронести с собой длинный самурайский меч. И он же разработал этикет для участников церемонии, определил характер бесед, которые должны были создавать настроение отрешенности от повседневности и устремления к познанию естественной красоты… Очень жаль, что я не смог помочь мастеру Рикю. Правители редко слушали меня, когда отдавали подобные безрассудные приказы… К тому же у господина Хидеёси под старость немного помутился рассудок. Он даже самопровозгласил себя — богом войны… — Кику резко перестал перемешивать чай и с поклоном подал его Керкленду, а потом снова сел ровно. — Простите за отступление от рассказа… То были тяжелые времена для меня и моих людей. И хоть господин Хидеёси прослыл под конец жизни диктатором, но ему удалось завершить начинание своего предшественника — Ода Нобунаги. Он смог в какой-то мере объединить мои разрозненные земли. Примечательно, что чайная церемония как одно из величайших явлений моей культуры, сформировалась в тяжелое, смутное для меня время, когда междоусобные войны и распри между феодальными кланами делали жизнь невыносимой. Созданная великими мастерами чайная церемония с ее эстетикой и философией, неотрывной от дзэн-буддизма, стремилась противопоставить поклонение роскошной красоте учителя Вана Яо- сана, что было вполне резонным решением средь царившей среди людей разрухи и безысходности. Так что, как это не печально, трагическая смерть Сэн Рикю для того времени была не только неудивительным, но и, пожалуй, достойным завершением жизненного пути Мастера. Его пример, как верного своим принципам вплоть до смерти, был высоко оценен народом и мной, и вопреки трагедии, стремление к простоте, стало основой японской культуры чаепития. В семнадцатом веке различные стили чайной церемонии постепенно унифицировались на основе принципов, выработанных Сэном Рикю. Ведущей школой чайной церемонии стала основанная им же школа Сэнкэ, которой руководили представители рода Сэн. Значительную роль в утверждении школы Сэнкэ сыграл ее третий иэмото, внук Рикю — Сэн Сотан, живший с тысяча пятьсот семьдесят восьмого по тысяча шестьсот пятьдесят восьмой годы. В детстве он был отдан на воспитание в храм Дайтокудзи, в Киото, где его приобщили к суровому аскетизму дзэн-буддизма. С шестнадцатилетнего возраста Сотан посвятил свою жизнь распространению учения Рикю. Он стал крупнейшим специалистом по чайной церемонии, и его даже приглашали на службу в дом Токугава и другие крупные феодальные семьи. Но он помнил, что деду пришлось заплатить унижением и самой жизнью за жалованье, получаемое у Тоётоми Хидэёси, и потому он отвергал даже самые лестные и заманчивые предложения. В семидесят один год Сэн Сотан удалился от дел, а его сыновья возглавили три ветви школы Сэнкэ, которые по месту расположения руководимых ими чайных домов получили названия Омотэ Сэнкэ, Ура Сэнкэ и Мусянокодзи Сэнкэ. Эти три школы чайной церемонии оставались ведущими до самого конца до-космической эры. Начиная с восемнадцатого века появилось множество и других школ, но принципиальной разницы между ними не было. Все они всего-лишь представляли собой ответвления трех основных школ Сэнкэ. — — Значит, вашей чайной церемонии удалось просуществовать столько лет? Поразительно! Просто поразительно! — Не удержался доктор. — Я поражен вашей приверженностью к традициям. — — Да. Удалось. Я, и мои люди всегда свято чли традиции, но и о развитии старались не забывать. Не все было так гладко в моей истории. На смену смутным феодальным временам пришли большие перемены. Многие мои уважаемые собратья воплощения, в том числе и Англия-сан, начали искать общения со мной. И хоть поначалу я не желал менять привычный мне уклад жизни, но сидеть в изоляции я тоже не мог… Пришлось привыкать к переменам. После «открытия» моих границ и начала общей европеизации культуры, чайная церемония, как атрибут моего национального феодализма, на некоторое время потеряла свою популярность. Мастера чайной церемонии утратили статус почитаемых наставников и лишились заработков. Многие из них бедствовали, а некоторые пытались перестроиться и привести чайную церемонию в соответствие с духом времени. Например, двенадцатый иэмото школы Ура Сэнкэ в тысяча восемьсот семьдесят втором году, разработал этикет для чайной церемонии в европейской обстановке — с использованием стола и стульев. Однако, с распространением националистических тенденций взгляд на чайную церемонию снова изменился. Она стала рассматриваться как один из видов традиционной национальной культуры и с конца девятнадцатого века опять вступила в полосу расцвета. Чайные церемонии стали регулярно проводиться во многих крупных храмах. Так же было уделено немаловажное внимание особым датам, связанным со становлением чайной церемонии. Например, в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, в императорском дворце в Киото, была устроена торжественная чайная церемония в честь императора Мэйдзи, а в тысяча восемьсот девяностом году широко отмечалось трехсотлетие со дня рождения Сэна Рикю. К сожалению, развитие «пути чая в новое время» шло по линии дальнейшей демократизации и формализации, а деятельность учителей-наставников из проповеди этического учения стала превращаться в откровенный бизнес. Изменился и состав руководителей в мире чанной церемонии. Если до этого он был исключительно мужским, то к концу девятнадцатого века среди преподавателей и мастеров заметно возросло число женщин. А под конец до-космической эры, этому искусству обучались практически одни молодые девушки. — Закончив рассказ, Кику замолчал, ожидая возможных расспросов. Но важный гость не спешил заваливать его расспросами. Доктор молча попивал ароматный чаек, видимо, осмысливая рассказ. Послышалось мурчание, едва уловимое за треском огня. Это Куро-чан решил-таки пройти внутрь домика, к хозяину. Котик остановился неподалёку от очага и, глянув сначала на занятого хозяина, затем на гостей, вопросительного мявкнул и уселся напротив огня, подогнув под себя передние лапки. — Надо же, Япония, твой любимец сидит спокойно. — Подметил Керкленд между глотками чая. — Не ластится, не мяукает. Понимает что ли, что вы заняты? — — Да, это так, Керкленд-сан. Куро-чан всегда идет ко мне, когда у меня не заняты руки. Но если я что-то делаю, он никогда не мешает мне и терпеливо ждет, пока я не освобожусь. — — Да? — Удивленный доктор посмотрел на котейку. Куро-чан неподвижно сидел напротив огня, поглядывая на буйство стихий в очаге полуприщуренными глазами. — Надо же, какой у вас понимающий питомец… Сэр Хонда, расскажите мне о нем, и вообще о кошках. Вы ведь очень их любите. — — Да, это так. — Кику с особой нежностью взглянул на Куро. Уж он-то мог многое поведать о своем питомце, и вообще о кошках, что он и сделал. Сначала он рассказал о появлении кошек у себя. Как их завезли к нему на земли из Китая, приблизительно в семисотых или восьмисотых годах тогдашней новой эры. Люди Яо ведь брали кошек на корабли, чтобы защитить товар от вездесущих грызунов. Вот и монахи, из секты тендаи, когда после многолетнего изучения буддийских писаний решили привести накопленный опыт и рукописи в Японию, взяли для охраны книг от мышей кошек. А Кику со своим народом всегда особенно относился к символизму во всех его проявлениях, и о кошках сразу пошли слухи, как о хранителях священных писаний. Потом, в конце десятого века, японский император Ихийо получил в подарок из Китая двух кошек. Император, как и сам Япония, несказанно обрадовался пушистым подаркам, и прибывшие котики были тут же закреплены за членами императорской семьи. Каждому дали имя и придворный титул. Указом было строго запрещено принуждать их к ловле мышей, не говоря уж о причинении им какого-либо вреда. Этих дорогих домашних любимцев холили и лелеяли и водили по дворцу на особых поводках, сделанных из позолоченных нитей, чтобы те не потерялись. К ним приставили собственную свиту и купали в роскоши. Потом, по преданию, на девятнадцатый день девятого месяца девятьсот девяносто девятого года у той кошачьей пары появилось пятеро котят. Счастливый император немедленно пожаловал каждому котенку имя и придворный титул четвертого ранга, распределил между своими детьми обязанности по воспитанию и уходу и приставил к каждому котенку целый штат придворных. Всех котят, которые родились позже, дарили придворным, за особые заслуги. Впоследствии таких котят перепродавали за огромные деньги. А сами кошки стали считаться символом высокого общественного статуса. Кошки были редки и дороги, пользовались большим почетом и являлись символом высокого статуса владельца. Считалось, что кошка излучала такую силу, что грызуны исчезали от одного ее вида. Те, кому не хватало средств на приобретение живой кошки, покупали керамические и фарфоровые статуэтки, служившие оберегом от крыс и мышей. Райская жизнь императорских котов закончилась в тысяча шестьсот втором году, когда основа основ всей японской экономики — производство шелка — оказалось под угрозой из-за нашествия мышей, уничтожавших коконы шелковичных червей. Расставленные повсюду статуи котов не справлялись с задачей запугивания мышей. Указом императора все коты были выпущены на свободу для несения государственной службы — охраны шелковичных коконов от грызунов. Несчастные коты, выпущенные на улицы городов, быстро превратились из дворцовых неженок в ловких охотников, мелких воришек и любимцев простонародья. Причинять какой-либо вред котам строго запрещалось, но разрешалось прикармливать. Некоторые коты оставались жить там, где кормили сытнее, и через некоторое время потомков императорских котов можно было встретить в домах японцев всех сословий. Именно тогда среди богатых владельцев кошек появилась мода повязывать котам ошейник с бубенчиком, чтобы находить кота по звуку. Разумеется, не все было так гладко в жизни пушистых мышеловов. Из-за чрезмерно быстрого роста популяции, кошки начали терять свою популярность. Это привело к рождению предрассудков и легенд о кошко-оборотнях. По поверью японцев, любая кошка, прожившая более тринадцати лет, либо весящая один кан — три килограмма и семьсот пятьдесят грамм, либо имеющая слишком длинный хвост, могла стать бакэнэко. Бакэнэко из легенд умела выпускать огненные шары и ходить на задних лапах. Еще они могли съесть своего хозяина и принять его облик. Единственное, по чему можно было отличить человека от бакэнэко, являлось наличие хвоста у такого вот «человека». Он как бы связывал мир людей и мир духов, и через него черпалась жизненная сила обладателя хвоста. У особо вредных к старости вырастали два хвоста, и тогда такая бакэнэко называлась нэкомата, что на японском означало — «кот с раздвоенным хвостом». Считалось, что если такая кошка перепрыгнет через свежий труп, она оживит его. Поэтому кошек не подпускали к мертвым, чтобы не дать им занять тело покойного и утащить его в ад. Со временем списки легенд ширились. Кошки-оборотни в сказаниях все чаще принимали женский облик, а их жертвами становились те, кто предал или обидел беззащитную женщину. Погибшая или пострадавшая от коварства или неверности мужчины так же превращалась в оборотня, чтобы использовать всю силу кошачьей магии для отмщения. И тогда расправа была страшной — оборотень просто сжирал коварного. Но, как и все японские оборотни, кошки могли совершать и добрые дела, и помогать людям бороться с другими оборотнями. Так было в сказке — «Мальчик, который рисовал кошек». В одном храме жил мальчик, который очень любил рисовать кошек. Но ему, как будущему помощнику настоятеля храма надлежало изучать священные тексты, а не расписывать седзи усатыми мордами. В итоге старый наставник рассердился и прогнал его. В поисках ночлега мальчика занесло в заброшенный храм, где хозяйничала нечисть. Он об этом ничего не знал, но прежде чем устроиться на ночлег, не удержался и нарисовал на стене кошку. Среди ночи раздался ужасный шум, а когда рассвело мальчик увидел, что на полу храма валяется дохлая крыса-оборотень, а морда нарисованной кошки вся перемазана кровью. Конец предрассудкам положил император Гоёдзэй, который в тысяча шестьсот втором году издал декрет, развеивающий представления о кошках, как об убийцах и демонах. С вступлением декрета в силу запрещалось держать кошек на поводках и цепочках, а также вводился полный запрет на продажу кошек. Что удивительно, это воздействовало на народ и постепенно нелепые россказни о кошках-монстрах потеряли популярность. В отличие от новых легенд, в которых кошка стала символом благополучия и удачи. После он рассказал об одном из самых известных своих талисманов — манэки-нэко. То была скульптура кошки с поднятой вверх лапой. По словам Кику, кошка, поднявшая правую лапу привлекает деньги, удачу, а поднявшая левую лапу — клиентов, и что нередко можно было встретить кошку с монетой под другой, опущенной лапой. Рассказал Кику и основные, связанные с манэки-нэко, легенды. К примеру, в истории храма Гото-кудзи говорилось о том, что в тысяча шестьсот пятнадцатом году, настоятель храма приютил бездомного кота. Тот храм был в плачевном состоянии, но денег на его ремонт не было. Как-то настоятель посетовал: «Киска, я не виню тебя за то, что ты не помогаешь, в конце концов ты всего лишь кот. Вот если бы ты был человеком, тогда бы ты мог что-нибудь делать для нас». Вскоре после этого мимо храма проезжал даймё Ии Наотака, со славой возвращавшийся из военного похода. Вдруг пошёл сильный ливень, было темно и Наотака укрылся под огромным деревом. Он и не заметил бы храмовых ворот, если бы не сидевший у них кот, манивший его лапой. Как только князь подошёл туда, в дерево ударила молния, разнеся его в щепки. В храме Наотаку встретил настоятель. Мудрый монах и произошедшее произвели на князя впечатление, и тот дал средства для восстановления обители, которая затем стала родовым храмом семьи Ии. С того времени в храме каждый год в начале весны проводили церемонию, посвященную «кошачьему благодетелю». Так же, в одном из храмовых зданий стали продаваться статуэтки Манэки-Нэко. Вторая легенда была о куртизанке Усугумо из Ёсивары. В начале периода Эдо, в западной части Токио, называемой Ёсивара, было много публичных домов. Женщины в таких домах назывались юдзё. Самые же искусные куртизанки для богатых покупателей носили звание тайю. И вот в одном публичном доме в Ёсивара была тайю по имени Усугумо. Она очень любила кошек и рядом с ней всегда были кошки. Однажды ночью, когда она собралась по малой нужде, её самая любимая кошка с громким шипением вцепилась в подол её кимоно. Прибежавший на шум стражник отрубил кошке голову. Отрубленная голова отлетела под потолок, где она вцепилась зубами и убила змею, спасая жизнь своей хозяйке. Дама очень грустила по своей кошке, и вот однажды чтобы унять её грусть, один из гостей подарил ей статую кошки, ставшую прототипом Манэки Нэко. Еще одна легенда была о старухе из Имадо. Так же, конце периода Эдо, в западной части Токио жила старуха по имени Имадо. Она была очень бедная и не могла больше содержать свою кошку. После того, как она со слезами прогнала кошку, та явилась ей во сне и сказала, что женщина должна слепить глиняную кошку и поставить у дороги. Прохожий увидел кошку и купил. Женщина стала делать кошек на продажу и разбогатела. Была еще и история про добродетельного кота, стащившего две золотые монеты у своего богатого хозяина для заболевшего соседа-торговца, который его постоянно угощал свежей рыбой. Вслед за легендами, разговорившийся Хонда поведал о двух своих необычных достопримечательностях, связанных с кошками. Таким был островок Аошима. Когда-то кошек специально завезли на этот остров, для ловли мышей, которые портили рыбачьи сети. С тех пор кошек на Аошиме расплодилось видимо-невидимо. Животные встречали путешественников уже у причала. Если люди привозили с собой еду, то вокруг них собиралась целая куча кошек, рыжей, бело-рыжей или черепаховой масти. Кроме Аошимы был у Японии еще один «остров кошек» — Тасиро, в центре которого возвышался храм, посвященный этим зверькам. Кошек на Тасиро всегда было намного больше, чем людей. Мурлыкающие животинки были повсюду, и так же встречали туристов прямо у причалов. Кику рассказал, что сам довольно частенько уходил на один из двух островов, чтобы отдохнуть душой и набраться сил перед изнуряющим общением с другими государствами. Потом разговор плавно перешёл с исторических данных о котах на одного нынешнего чёрного котейку. Вскоре доктору стали известны многие подробности о жизни Куро — что этот малыш любит кушать один определённый сухой корм и иногда закусывать плавниками лососевых рыб, остающихся после готовки сашими. Что его лучше гладить и теребить по шейке, щечкам и за ушками, а не по макушке и спине. Что любимые места для сна у него — под боком Кику, на подушке Феличиано, или прямо на боку у Рольфа. И что котёнок часто вот так тихо сидит рядом, пока Кику занимается чем-то важным… Все-все Кику выдал присутствующим про своего любимца, словно родитель самозабвенно вещающий о своём ребенке… только что фото не показывал. Потом речь зашла о проблеме сутэ-нэко — бродячих кошек, и вообще всех бездомных животинок. Япония искренне сетовал и недоумевал, что даже в будущем находилось великое множество — «несчастных неприкаянных зверушек, которым не посчастливилось найти свой дом и любящего хозяина». И что он пытался облегчить их участь, хотя бы подкармливая их, отчего в последнее время те стали прибегать к самым посещаемым Японией местам. Одна только свора из более чем десяти котов и кошек, ожидающих своего кормильца по вечерам у продуктового магазина, чего стоила. Пока Кику вещал о проблеме бродяжек, в чайный домик явился ещё один посетитель — пушистая дымчатая кошка. Она застыла на пороге и издала громкий вопросительный мяв. Все присутствующие вмиг обратили на неё внимание. Даже Кику отвлекся от взбивания очередной чашки маття. — Вот ещё одна моя бродячая подопечная… — ответил японец со вздохом. — Хозяева переехали, оставив её новым жильцам, а тем пришлось не по вкусу, что она ожидает котят… Сейчас она окотилась… увы, я не знаю где, и не могу назвать точное число котят, но ей постоянно не хватает еды… Прости меня, Касуми-тян, я с радостью накормил бы тебя, но сейчас я занят. — Обратился он напрямую к кошке, к большому удивлению гостей. — Сходи к дому. Италия-кун с радостью угостит тебя… — Кошка громко мурлыкнула в ответ и, вильнув высоко поднятым хвостом, покинула домик. Кику же снова начал взбивать чай, оправдываясь перед гостями: — Прошу прощения, уважаемые гости. Я не мог ей не ответить. Все же ей надо присматривать за малышами… Я не знаю, как хозяева звали её, потому дал подходящее имя сам. Оно означает более плотный, дымчатый туман… Невероятно умная кошка. Все понимает… Ест аккуратно. Не назойливая. Ласковая. Красивая. Как можно было её выгнать?.. — — Действительно, как можно? — Воскликнул возмущенный доктор. — Если тебе доверили животное, как можно его так просто прогнать? Особенно будущую мать на сносях? Зачем, спрашивается, тогда взяли? Зачем пообещали позаботиться? Ведь можно же было ответить честно, что она им не нужна. Или, в крайнем случае, отнести её в приют для кошек, но не прогонять на улицу… Нет, не понимаю я логики таких людей. Это просто-напросто чистый эгоизм. — — Да? — Кику опять отвлекая от взбивания очередной чашки и с надеждой посмотрел на собеседника. — Так вы тоже не можете принять подобного безответственного обращения с беззащитными животными? — — Не могу. И не хочу. Животные — это не игрушка, а живые, чувствующие существа. А вы молодец, сэр Хонда, что стараетесь помочь им и облегчить их тяжелую жизнь. Я просто поражен вашей добротой к тем, кто не может сам попросить помощи. Это очень благородно. Моё вам искреннее уважение и восхищение. — — Что вы, доктор… Я ничего не сделал… Только дал им немного еды… Такая мелочь… Такая мелочь… — Пролепетал вконец смущенный столь щедрой похвалой японец и снова увлекся взбиванием напитка. Но на душе у него потеплело. Нашелся-таки тот, кто понял его душевную боль по брошенным и обездоленным животинкам. Солнце склонилось почти к самому горизонту, и предзакатные сумерки постепенно охватывали притихшие аллеи частного жилого сектора. Но в маленьком садовом чайном домике кипело общение. Отблески пламени в очаге, тускло освещали скромную, погруженную в полумрак комнатку. И так же, как огонь разгорается ярче от пары сухих поленьев, так и слова поддержки и одобрения помогают человеку раскрыться в общении. Бывшее воплощение Японии перестал зажиматься в беседе с лучшим доктором психологии, и они смогли более плотно обсудить проблемы бездомных животных, потом перешли на другие похожие темы, а потом доктор и Англия вовсе ловко перевели разговор на увлечения старого самурая. Ну и Кику поведал честно о своей любви к рисованию, созданию фигурок, уходу за растениями, и о многом-многом прочем… Долгий разговор закончился, когда закатное солнце скрылось за горизонтом, а потемневшее небо украсилось россыпью звёзд и сияющей вместо луны на ночном небосклоне космической станцией. Когда пришла пора завершить чайную церемонию, Кику, как и полагалось правилами, извинился перед гостями, и вышел из чайного домика, чтобы гости могли ещё раз осмотреть нишу с украшениями и очаг. Когда же пришла пора уходить и им, Кику стоял около входа в сопровождении верного чёрного питомца. — Достопочтенные гости — доктор Анимус-сама, Керкленд-сан, благодарю вас, что посетили мое скромное чаепитие. — Японец низко поклонился каждому из гостей. — Время, проведенное с вами, было поистине бесценным… — — Я тоже очень благодарен вам, сэр Хонда. Ваше традиционное чаепитие очень помогло мне расслабиться, а беседа была столь познавательной, что захотелось еще больше узнать о вашей культуре. И еще, даже в свой первый визит сюда, я был весьма впечатлен вашим садом. Ваш чайный домик и этот необычный… — доктор посмотрел на едва видимое в сумерках расчищенное пространство с камнями, — сад камней… могу я попросить вас в следующую нашу встречу рассказать о нем поподробнее? — — Разумеется, доктор Анимус-сама. Я почту за честь поделиться своим скромным культурным наследием с вами. Надеюсь на скорую встречу… — Кику снова низко поклонился и, подождав, пока гости скроются из виду, зашел в чайный домик для медитации. Последние слова, как это было не странно для него, он сказал от всей души. По душе пришелся ему этот собеседник. И дело не в щедрых похвалах и восхищении его культурой. Кику поразило, что кто-то еще, помимо него, может столь искренне негодовать на нерадивых жестоких людей, оставляющих беззащитных животных на произвол судьбы. «Хотел бы я, чтобы в мире было побольше людей, ценящих чужую жизнь…» Возвращаясь домой в такси, доктор Анимус всю дорогу вспоминал сегодняшнее мероприятие и общение со столь внезапно раскрывшимся тихоней. Японца и впрямь как будто подменили, едва доктор пожалел ту милую дымчатую кошечку. В тот миг между ними как будто невидимая стена исчезла. «Возможно, сэр Хонда сможет раскрыться и перед другими сердобольными к животным людьми. Стоит ли порекомендовать ему записаться в волонтеры приюта для животных? Согласится ли он? Сможет ли? И… может мне самому завести себе котейку, а то как-то скучно дома одному…» В тот же вечер Япония получил от доктора Анимуса сообщение по электронной почте с рекомендацией записаться в волонтеры какого-нибудь приюта для животных, и там, среди единомышленников, найти себе новых знакомых и может даже друзей, а еще… в самом конце была просьба подыскать ему в том же приюте котейку, чтобы одинокому профессору психологии было к кому спешить домой по вечерам.