Я стесняюсь члена КПСС

Шёл суровый, как жизнь автора, 1946 год. Страну охватили реформы и очередные изменения, направленные на благо родины. Тотальной критике и контролю была поддана деятельность литераторов, творческих коллективов, редакций газет и журналов, известных деятелей культуры. Звалась в народе эта идеологическая кампания «Карпачёвщиной», носившая фамилию известного и ответственного секретаря ЦК ВКП (б) по вопросу идеологии — Дмитрия Карпачёва. Каждая творческая личность выживала, как могла. Устоять против давления Карпачёва не удавалось никому. Все чаще и чаще музыканты, писатели, художники уходили в подполье, но преданный службе и родине секретарь и там их находил. *** Гробовая тишина стояла в кабинете. Лишь размеренный шаг его владельца, что расхаживал по комнате, нарушал молчание. Двое мужчин, синхронно опустивших глаза в пол, ждали своей участи. Они были так не похожи друг на друга, но одна вещь их сближала: неизвестность и ожидание вердикта. Кто-то сдал их обоих с потрохами, и ничего хорошо мужчинам ожидать не приходилось, они оба это понимали. — Ну что же, товарищи, давайте приступим к делу, — Карпачёв сел за стол, и, бросив взгляд на настенные часы, записал время в журнал. — Отвечать на поставленные мною вопросы требую чётко и ясно. Все понятно? Кивок. — Итак, начнём с вас, товарищ Иван Хэтфилдов. Партийная принадлежность? — Коммунист, — гордо подняв голову, ответил Иван. — Деятельность и род занятий? — Лидер советского ансамбля песни и пляски «Металл»! — Похвально, благородно, — кивнул секретарь. — Ну и как поётся, гражданин Хэтфилдов? О чем поёт ваш ансамбль? — Ну так, о коммунизме, о чем же ещё, товарищ секретарь, — немного смутившись, выдавил из себя мужчина. Карпачёв улыбнулся ехидной улыбкой и сузил глаза, уставившись на лидера коллектива. — О коммунизме, значит. А у меня немного другие сведения. Порывшись в толстой стопке папок и бумаг, Дмитрий нашёл нужный документ и, прокашлявшись, зачитал вслух. — Песня «Входи, песочный человек». Цитирую: «Возьми меня за руку и отведи в страну, которой нет». — Но позвольте… — Вы это прекратите, товарищ Хэтфилдов! — стук кулака, ударившего по столу, оборвал начавшего было оправдываться Ивана. — Ваша песня? Ваша-ваша. На два фронта работаем или как? От былой тишины не осталось и следа. Импульсивный секретарь переходил на повышенный тон, его собеседник поник. — Это что ж получается? Изменяем отчизне-матушке своей такими вот лозунгами, а?! Я вам покажу кузькину мать! Вы там не злорадствуйте, гражданин Мастейнов, вас та же участь ждёт. Кстати, почему отсутствует товарищ Давид Ель-Сосновский? У меня к нему тоже накопилось несколько вопросов. — Виноват, — смущённо улыбнулся Давид Мастейнов. Карпачёв снова начал ходить по комнате, продолжая вещать. — А теперь о других членах вашего горе-ансамбля. Подозрительные личности, однако… Лариса Ульрихова. Уж больно смахивает Лариса на иностранного шпиона с её акцентом, не находите? Заметив отрицание Хэтфилдова, Карпачёв фыркнул. — А этот гражданин Хамоватый. Имени не помню. Уж не еврей ли часом? Очень странно, что вами всеми ещё не заинтересовалось НКВД. Но это временно, не волнуйтесь. Вы у меня не по одной статье пойдёте, друзья. — Но, товарищ секретарь, мы лишь… — Молчите, Хэтфидов. Перейдём к делу Мастейнова. Лидер коллектива МегаНЭП, ранее участвовавший в ансамбле Металл, я так понимаю? — Все верно, — кивнул рыжий. — По какой причине покинули предыдущее место работы? — Слишком много горлодёров в одной группе, — объяснил Мастейнов. — Всего-то? — хмыкнул Хэтфилдов. Карпачёв вопросительно посмотрел на немного смутившегося Мастейнова, очевидно припомнившего не слишком радостные события молодости. — Знаете, Мастейнов, ваше творчество тоже далеко от идеала… Вопросы закончились, тут уже начался монолог Карпачёва, потерявшего терпение окончательно. Поражала та старательность, с которой он разговаривал об искусстве. И так он старался объяснить, что такое красиво и что нет, что такое понятно для народа и что такое непонятно. И что такое, музыкант, который стремится к коммунизму, и тот, что предаёт общие интересы, не помогая коммунизму. И какие же Мастейнов с Хэтфидловым плохие. Долго Карпачёв искал, как это объяснить пообиднее, попонятнее. И, наконец, нашёл, чему очень обрадовался. — Ваше творчество похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, вбирал бы то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, вы, товарищи, в стульчаке сидите. В таких вот репликах, то злых, то старательно педагогических, прошло часа два или три. Все устали, даже сам Карпачёв, что под конец снова успокоился и начал мирно: — Ну вот, мы вот тут с вами, товарищи Хэтфилдов и Мастейнов, вроде во всем разобрались и все обсудили, а решать то вашу судьбу надо. И кто это должен делать? Решать в нашей стране должен народ. А народ — это кто? Это партия. А партия, кто? Это мы. Мы — партия. Значит, мы и будем решать, я буду решать. Понятно? Мужчины обречённо кивнули. — Жду вас через неделю, для оглашения окончательного решения. И да, — тут же добавил Карпачёв, — захватите с собой остальных членов коллективов, что постеснялись прийти вместе с вами.