Я ненавижу тебя, Пак Чимин

Зал позади двери наполнился криками возбужденной толпы, и в нарастающем разношерстном потоке голосов, в неистовом зверином реве стали пробиваться иные, граничащие с хорошо прикрытым безумием рифмы, притрушенные немалой толикой ярости и гнева, в ударных битах растворяя привычный симбиоз серой души. Эта музыка была создана не для того, чтобы ей наслаждались. Тайный умысел её создателей пролегал намного глубже очевидного — она ломала тебя изнутри, выворачивая все приевшиеся стереотипы, крушила возведенные идолопоклонниками идеалы, обращая пеплом ссохшиеся тотемы души. Они горели, каждой новой строчкой выжигаясь на ребрах, плавили под собой кожу, кислотой распространяясь по венам… Беснующаяся толпа ревела от экстаза, заглушая еще каким-то чудом борющийся внутри здравый смысл. Этот трек определенно останется лучшим, и его место не займет никакой иной. Его поставят на повтор вновь и вновь, пока от битов и яростного гнева не будут кровью истекать уши. Но этого не случится — теперь это их новая молитва совершенно иного рода религии. Религия вырвавшейся из оков непокорной души… Мелодия затуманивала первобытный страх. Она звала, подобно сирене, что зовет истосковавшегося по ласке моряка. Рука машинально потянулась к дверной ручке, но мне преградили путь, неоднозначно давая понять, что разговор далеко не окончен. — Позволь мне пройти, — даже не глядя в его сторону обронила я. А в ответ смешок, пожалуй, все такой же, как и раньше. — Не думал, что ты сможешь достать билеты на такое представление, — надменно проронил он, привычно склоняя голову чуть набок, изучал, обводя придирчивым взглядом мой наряд, — Полагаю твой придурковатый дружок очень сильно постарался, раз ты сейчас здесь. А ты еще небось в модном клубе впервые. Мне вот что любопытно — кто только позволил тебе сюда пройти в подобном наряде? Впрочем, о чем это я. Не в моем праве требовать от замухрышки изысков высокой моды… Его слова резали, подобно острому лезвию, оставляя глубокие, кровоточащие раны. Чимин был безжалостен в словах, подбирая их с особой тщательностью, чтобы было в разы больнее. И от обиды душили слезы, наворачиваясь пеленой на глаза. Он вновь взялся за старое, вновь унижает там, где нет свидетелей и нет тому, кто мог бы меня защитить. Я с шумом втянула воздух в легкие, припоминая сказанные напоследок слова Юнги. Нужно просто вытерпеть все и покорно уйти, не давая Чимину повода. Защитить Тэтэ от избалованного богатенького ученика и от себя самого. — Решила сыграть в молчанку? — цокнул языком Чимин, приглаживая черные как смоль волосы. Сегодня он был по-особенному красив, облачившись в сшитый на заказ, идеально сидящий черный костюм. Белая накрахмаленная рубашка наверняка была из элитного модельного дома. Часы гуччи, атласный красный шарф и начищенные до блеска лаковые туфли. Было бы кощунством назвать его в этот момент мерзким, потому что даже осыпая оскорблениями, он оставался непринужденным в своей стихии. К нему тянуло, как к недосягаемому, прекрасному идеалу. Но я вычеркнула его имя, выковыряла его из глубин своей души и сердца, где он оставил немало шрамов и болезненных воспоминаний. Я забыла его, как страшный сон, утопив воспоминания о нем в терпком вине и сладостных вечерних поцелуях с Тэ. Не за чем ворошить прошлое. Иногда все что от нас требуется — это отпустить его и зажить снова счастливо, и дать понять, что мертвых богов не воскрешают. — Мне не о чем разговаривать с тобой, Пак Чимин, — все так же избегая смотреть на него, спокойно произнесла я, — Если ты думаешь, что я преследую тебя, то ты глубоко ошибаешься. Знай я, что ты тоже посетишь это место, меня бы здесь точно не было. А теперь, позволь мне наконец-то уйти… Моя рука скользнула по дверной ручке, но дверь почему-то не подчинилась. Пак странно улыбнулся, облизывая пухлые губы. Он наверняка все предусмотрел и закрыл ее заранее. Весьма умно. — Это не смешно. Выпусти меня. — И не подумаю, — высокомерно взирая свысока произнес Чимин. — Как это понимать? — опешила я, отступая на шаг назад. Ванная комната была слишком мала для маневров, уменьшая и без того мизерные шансы на дальнейший побег. Мои глаза испугано заметались в стороны в поиске чего-нибудь тяжелого на всякий случай. Распознавший мои намерения Чимин опасно сузил глаза, с шумом втягивая воздух в легкие. — Очень не советую тебе этого делать, — его голос был ледянее зимней стужи. — Прекрати эти детские игры, — взмолилась я, делая еще один неуверенный шаг назад. Такой Чимин пугал, заставляя коленки предательски дрожать от сковывающего страха, — У нас обоих есть тот, с кем мы явились на этот вечер. Тебя явно заждались. Прошу, уходи. Неужели я так многого прошу? Оставь нас с Тэхеном в покое. Ты можешь делать сколько угодно больно мне, но прекрати причинять боль Тэхену. Он не заслужил этого… Пак сорвался с места, не давая мне завершить фразу. Отшвырнув меня к стене, он вдавил мои плечи в кирпичную кладку, выбивая из легких кислород. Глядя в мои расширенные от ужаса глаза он низко прорычал, подобно дикому зверю оставляя на алом камне тонкие борозды от аккуратно подпиленных ногтей. — Даже не смей произносить его имя! — взревел он. На его шее от напряжения проступили вены. Тихо всхлипнув, я прикрыла глаза. Все происходящее казалось мне дурным сном, очередным ночным кошмаром. Скованное от страха тело мелко тряслось. Подкашивающиеся ноги плохо справлялись со своей работой, однако руки Чимина не позволяли мне упасть, до синяков вжимая хрупкие плечи в стену. Завтра там наверняка проступят бурые пятна. Но… наступит ли оно, это завтра… — Открой глаза! — прорычал он, — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. И мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться… Глаза полные гнева, напротив. Черные и беспросветные как сама адова бездна. В них читалось многое, но немногим это было предназначено. Так вышло, что именно я стала тем, кому удалось взбаламутить воду того самого омута, о котором так много говорят. И лучше мне было не знать, сколько чертей таилось в нем… Ничего не говоря, он жадно припал к моим разбухшим от слез губам, с упорным остервенением сминая всякое сопротивление. Возведенный мною Вавилон обрушился, как карточный домик. Его горячий, влажный язык находил преграду в плотно сомкнутых зубах и тут же ломал ее, кусая до вскриков и первой крови нежные губы. А затем, проникнув глубже, по-хозяйски изучал все внутри, устанавливая свои правила игры. И больно карал, сметая всякую жалость прочь. Он не слышал всхлипов, он слышал только низкие биты и нарастающий в ушах рев толпы. — Я видел, как ты целовалась сегодня с ним, — прервав поцелуи и тяжело дыша, обронил он, слизывая капельку крови с набухших губ, — Как твои щеки заливал румянец, а дыхание участилось. Как же я ненавидел его в тот момент… Он низко шептал, осыпая шею ненасытными поцелуями, языком и зубами оставляя влажные дорожки. Его хватка заметно ослабла, значительно уступая в напряженной бдительности. Воспользоваться моментом так и не удалось. Меня снова прижали к стене, одной рукой играясь с замочком на любимой толстовке. — Опять бежишь? — хохотнул он, тяжело дыша, — Не выйдет. Время игр, как ты говоришь, давно истекло. Быть может во всем был виноват алкоголь, нехватка воздуха или же бурлящая от гормонов кровь, но то что творилось дальше, было чистейшей воды безумием. Я не помню, как мои руки оказались повязаны алым платком Чимина, а он сам вдавил меня в раковину, заставляя в зеркало наблюдать за тем, как его губы с причмокиванием касаются разгоряченной шеи. Он по-кошачьи улыбался, зализывая языком ранки, приковывая к себе взгляд, и ликующе ухмылялся, вырывая такие сладостные, неумелые стоны. В голове — чистейший туман. В венах — раскаленное докрасна железо. И тот, кого я ненавидела больше всего на свете, рушил святыни, втаптывая их в грязь. — Нет… — молила я, взывая к последним капелькам разума, — Только не там… Тэхен… Но имя Тэхена для его ушей было подобно тысяче проклятий. Самой мерзкой вещью на свете, претендующей на нечто сокровенное его, что он так безжалостно подминает под себя, пальцами изучая запретную анатомию тел. Были ли жаркие стоны и далеко не невинные хлюпанья? Погружающиеся в разгоряченное лоно пальцы и шелест извлекаемого из кармана квадрата фольги? Безусловно были. С остервенением раскатывая резинку на всю длину, Чимин шумно выдыхал, с не меньшим удовольствием наматывая длинные волосы на свой кулак. — А я ведь тебя ненавижу, знаешь, — с придыханием произнес он, прокусывая нежную кожицу на шее, — Ты сводишь меня с ума одним своим существованием. Твоя самоотдача и жертвенность, твоя незыблемая любовь и вера в непоколебимые идеалы подобна идиотизму. Как же ты меня бесишь, ох… И он аккуратно вошел, прислушиваясь к тесноте и сдавленным всхлипам. — Так я еще и первый, — усмехнулся он, слизывая скатившуюся градинку пота со лба, — Весьма польщен. С каждым сантиметром его речь становилась все тягучей, а дыхание — все жарче. Стиснув зубы от боли, я попыталась подготовиться к самому худшему. Но к этому нельзя подготовиться. Рывок и пронзившая внизу острая боль. Я кричала, прикрыв глаза, приниженная самим фактом того, что происходит. Не так и не с тем я представляла свой первый раз. Он должен был принадлежать Тэхену и только ему. Ценный дар, который нельзя подарить дважды. А Чимин взял и безжалостно отнял эту мечту у двоих, отобрал, словно она заведомо принадлежала только ему одному. Неслыханная наглость. Войдя целиком, он остановился, неожиданно нежно припадая губами к шее. Быть может, он не являлся тем жестоким зверем, коим хотел казаться, и на секунду мне привиделось, что он и вправду нежен, и ласков, а его действия — лишь плохо скрываемая ревность. И все это — лишь сцена из какой-то дешевой мыльной оперы, где двое любят друг друга, но не могут быть вместе и все же не могут по отдельности, отдавая сокровенное свое в чужие руки… — Прислушайся, — прошептал он на ухо. Шумный зал продолжал заполнять тот же бит, но рев толпы стих, наслаждаясь хрипотцой очередного рэпера. «Вы можете попытаться добраться до меня своими колкими словами, но они лишь делают меня сильнее. Я звезда, что питается и растет на вашей ненависти и зависти…» Но тут что-то пошло не так, оба голоса слились синхронно воедино. И один из них принадлежал Чимину. Пошло улыбаясь, он вторил словам рэпера, начиная движение с каждым сильным мощным битом, чтобы вырвать из моих уст то, ради чего он сюда пришел. Вся суть в единых словах, замкнутой электрической цепью проносясь вдоль позвоночника… — Вы же знаете, мой голос заводит, будь то парень или девушка, мой язык доведет тебя до Гонконга, — в унисон пропел Чимин, срываясь на нужный ему ритм, наслаждаясь отражением в зеркале. Вздохи, вскрики, побелевшие костяшки и яркий оргазм под бурные аплодисменты, а после тяжелое дыхание уставших и изнемогающих от жажды тел. Скрутив то, что было не нужно и отправив это с шумом в урну, он натянул штаны обратно, по-джентельменски помогая привести меня в порядок. Однако меня уже было не собрать. Все рухнуло, разлетелось тысячами осколков внутри и больно вонзалось в кожу. Кровоточит, где-то в районе груди, где ранее пылало неугомонное сердце… — Как ты мог! — взревела я, стуча кулаками ему по груди. Он не двигался, стоически выдерживая удары. — Поздно реветь, замухрышка, — холодно бросил он, наклоняясь над раковиной, чтобы промочить руки. — Убирайся прочь! — Как пожелаешь, — пожав плечами бросил он, неспешно направляясь к двери. Замерев у самого выхода, он щелкнул замком, прислушиваясь к окружающему шуму. — Как же я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! — неугомонно кричала я, утирая предательски катящиеся по щекам слезы, в тайне ненавидя себя намного больше. — «Не вечная ли это насмешка любви, что женщина не может любить того, кто любит её?» — напоследок бросил через плечо Чимин, растворяясь в разношерстной ночной публике. Слова, не имевшие ранее смысл, обрели очертания, оседая горькой полынью на языке. Я осела на пол, прикрывая руками лицо. В зале вновь загорелись алым фонари….