Вверх

Первые лучи солнца коснулись земли где-то за горизонтом, окрашивая облака в нежно-розовый цвет, и наполняя мир удивительнейшими красками. Конечно, Руссула никогда не видела рассвет, но представляла его именно таким – волшебным и превращающим унылую ночь в сверкающее утро. Многие из её народа мечтали увидеть утро, но редко обсуждали это вслух. — Эй, о чём задумалась? — окликнул Руссулу дедушка. — Если не успеешь убраться до завтрака, сама им станешь. Дед Аспен глухо расхохотался. Для того, кто столько лет прожил в рабстве, он был очень весёлым. — Не смешно, дед, — вздохнула Руссула, поднимаясь с земли. — Слишком многие погибли. — Не будь такой мрачной, девочка. Если не можешь ничего изменить, хоть посмейся. — Да, особенно весело я буду смеяться в котле этой… этой… — Нашей достопочтенной госпожи, ты хочешь сказать? Руссула упрямо поджала губы и промолчала. — Хорошо, — фыркнул дед. — Беги, сыроежечка, пол сам не подметётся, а стол сам не накроется. И она побежала. Сколько она себя помнила, она и её семья всегда служили Госпоже и Господину. Кроме них, в подземелье жило ещё несколько семей, и все они люто ненавидели своих хозяев, и редко осмеливались говорить об этом вслух – слишком хорошо все знали, что именно Господа могли сделать с непокорными. И даже если бы у них получилось освободиться – что ждёт слуг там, наверху? Те, кому довелось побывать снаружи, говорили, что мир над подземельем невообразимо красив и очень опасен. Таким, как они, там не место. Правда, наружу ходили только господские прихвостни, из тех, что делали всё, лишь бы выслужиться перед хозяевами. Так что их разговорам было мало веры. Мысли о холуях разозлили Руссулу, и она ожесточённо сгребла свои тряпки. Столовая уже блестела, авось сиятельные господа чёрные маги смогут принять пищу. А если не смогут и им что-то не понравится… Ну и пусть. В конце концов, даже мучительная смерть лучше такой жизни. В конце концов, они до сих пор жили в страхе, а вот родителям Руссулы уже нечего было бояться. — Ты что здесь делаешь? Пошла вон! В дверях стояла Госпожа, и, кажется, она была не в духе. — Простите меня. Я убиралась, и… — Вон отсюда. Руссула торопливо поклонилась и стремглав выбежала из комнаты. Страх перед ними был сильнее разума. «Я устала бояться» Где-то там, наверху, начинался новый день. В подземелье иногда шёпотом говорили, что вместо крыши там небо, высокое и синее, воздух гуляет туда-сюда, и дышится не в пример легче. А что, если ей сбежать? Одной было страшно, но есть же ещё друзья…И никому из них, никому не нравилось жить тут… Но кроме друзей был ещё старый Аспен, а кто позаботится о нём, кроме внучки? Дед говорил – нечего мечтать попусту, выхода нет. Но что ещё остаётся? В коридоре раздались шаги, и Руссула прильнула к стене, мечтая хоть на мгновение стать невидимкой. Господин шёл в столовую, чтобы присоединиться к матери, а он порой мог уничтожить любого из её народа просто так, из прихоти. Если Госпожа наказывала за малейшую провинность, то её сыну повод был не нужен. С другой стороны, он как раз мог забыть о наказании, даже заслуженном. Стремительной походкой Господин прошёл мимо, даже не заметив служанку. И то счастье. Руссула торопливо засеменила в свою каморку, надеясь не попасться хозяевам на глаза до самого вечера. Проклятый страх, пожирающий изнутри, словно навечно поселился где-то в животе. Когда-то отец говорил ей, что страху надо взглянуть в лицо и назвать по имени, и тогда он не сможет навредить. Он уже давным-давно покоился где-то на дне бездны с женой и друзьями, но это же не делает совет хуже, верно? — Сегодня всё изменится, — с непонятно откуда взявшейся решимостью прошептала Руссула. — И однажды я больше не буду бояться вас… — спазм сжал горло, но она смогла перебороть приступ ужаса. — Не буду бояться вас, Кселлесия и Тарабас. Секундное ощущение восторга так же внезапно сменилось холодным спокойствием. Она распахнула дверцу в своё жилище зашла внутрь и обняла деда. — Что с тобой, сыроежечка? — весело спросил он и поцеловал край её шляпки. — Ничего такого, дедуль. Накатило что-то. А расскажи сказку? Помнишь, в детстве ты рассказывал, а потом перестал? Про спасителя? Дед напрягся, и Руссула понимала, почему. Рассказывал сказку дед, но особенно любил её отец, до того, как однажды не вернулся. — Точно её хочешь, сыроежечка? Может, рассказать тебе про хитрого Мухомора? Или про Опёнка, который обманул страшную Лису? Руссула недовольно помотала шляпкой. — Расскажи именно ту, деда. Старый Аспен вздохнул: — Хорошо, родная. Слушай. Эту сказку мне рассказывал мой отец, а ему — его отец, и так повелось с тех пор, когда грибы были ещё не грибами, а людьми. Так вот — есть на земле дитя, которому не дают вырасти, не поливают. Оно лежит где-то в темноте и холоде, и ждёт своего часа, однажды проклюнется и будет расти денно и нощно до тех пор, пока не достигнет неба. И тогда все мы, и грибы, и овощи, поклонимся ему, а взамен выросшее дитя позволит нам подняться по его телу к самым небесам, где нет ни господ, ни грибов, а есть лишь плодоносная земля, полная еды и воды. И будем мы подниматься к Небу восемьсот долгих дней, а в минуты отчаяния дитя позволит своим листьям сгнить, чтобы стать нам пищей. Но однажды мы достигнем Неба. — Скажи, дед, — тихонько шепнула Руссула, — есть ли хоть какая-то надежда, что это окажется правдой? — Твой отец верил, что есть. Я не верю. Да и сама подумай, сыроежечка, если и спит где-то дитя, как его разбудить? Водой да землёй такое дитя не разбудишь. — Жалко-то как… — Жалко. — Эй, Руссула, ты тут? — крикнул кто-то из коридора. — Госпожа тебя зовёт. Злая. От этих слов у неё перехватило дыхание — мало кто в подземельях не знал о том, что бывает, если Госпожа зовёт тебя в дурном настроении. Неужели она так рассердилась из-за того, что Руссула была недостаточно расторопна? Дед Аспен схватил её за плечи: — Ты что-то натворила, сыроежка? Скажи мне? — Госпожа велела мне уходить, и я сразу же ушла, дедуля, клянусь! — Ей же не пришлось требовать дважды? Не пришлось, девочка моя? — руки старика дрожали. Руссула молча бросилась к тронному залу, всё ещё надеясь на то, что случится чудо. Да вот только чудес в подземелье не случалось. Кселлесия уже ждала её вместе с Тарабасом. Лицо Господина выражало откровенную скуку. По углам жались другие рабы, не осмеливаясь поднять глаз. — Это и есть мой завтрак, мать? — Да. Девчонка никчёмна и нерасторопна, пусть принесёт хоть какую-то пользу. Что ж, подумала Руссула. Не она первая, не она последняя. Отец и мать тоже не сделали ничего плохого. — Госпожа, — раздался крик невесть как успевшего прибежать деда Аспена, — госпожа! Умоляю, возьмите меня, не ешьте её. Она молода, она хорошо вам послужит! — Ты совсем с ума сошёл? — яда в голосе Кселлесии было не меньше, чем в целой семье мухоморов. — Ты стар, какой из тебя завтрак для моего сына? Впрочем, девчонка тоже невелика, и… — Странно, мать, — скорее задумчиво, чем издевательски протянул Тарабас. — Трусливый гриб хочет умереть вместо другого гриба? Как это называется? — Безумие, — напряжённо сказала Кселлесия. — Он выжил из ума. Тарабас подошёл к деду почти вплотную и взглянул ему прямо в глаза. И дед Аспен не отвёл взгляда. — Пусть будет так, как ты хочешь, старик. — Нет! — вскрикнула Руссула. — Дедуль, не надо! — Иди ко мне, сыроежечка, — сказал Аспен и взял её за руку. Руссула почувствовала что-то холодное — что-то, что он вложил в её дрожащую ладонь. Кселлесия щёлкнула пальцами, и то, что мгновение назад было дедушкой Аспеном, осталось в руках Руссулы горстью перегноя. — Из него не вышел бы завтрак, — голос Кселлесии был полон презрения, но Руссула уже не слушала, она выбежала из залы и бросилась куда-то, не разбирая дороги. Наконец, добежав до своей каморки, она взглянула на собственные руки и обомлела. Среди перегноя, влажного от её слез, сверкало хрустальным блеском бобовое зерно. А затем раздался треск.