Доверие и страх

      Марк помнил тот день словно в тумане. Все произошло слишком быстро. Летящее тело Эрика через почти что всю дорогу. Свой беззвучный крик, который так и остался по сей день царапать горло.       Он ни за что не сможет забыть тот взгляд, который Эрик подарил ему на прощание. Он словно простил ему всё. Простил то, что никто бы не смог.       Продежурив несколько часов около операционной и даже начав верить во всех Богов, Виллан был готов начать молиться им всем сразу, лишь бы сейчас вышел доктор, усталый, но счастливый, и сказал: «Он жив, его жизни ничего не угрожает». Но судьба решила посмеяться над ним и, помахав черным платком над его головой, отправила парня в глубокое отчаянье.       — Нам не удалось его спасти. Последней его просьбой было похоронить в закрытом гробу. Сожалею о Вашей утрате. Мы сделали всё, что могли.       — Всё, что могли, говоришь! — разозлился парень, но сразу же взял себя в руки и уже спокойно продолжил: — Извините.       После этого дня Марк не жил, а лишь существовал. Он смутно помнил день похорон.       Погода в тот день словно смеялась над ним, ведь на небе ярко, почти что испепеляюще, светило солнце, отчего всем хотелось скрыться куда-нибудь в тенёк.       Но только не Виллану, что в строгом черном костюме стоял рядом с могильной плитой погибшего.       Он не мог до конца осознать всё произошедшее. Ведь ещё несколько дней назад этот парень смеялся над очередной историей про своего кота, а теперь он мертв. Осознание этого так больно резало по сердцу, которое сегодня Марк похоронил рядом с Эриком. Его Эриком.       Брюнет думал, что этот мальчишка неубиваем. Словно заяц энейджайзер. Он мог скакать туда-сюда и невинно улыбаться Анджеле, которая с такой легкость сдавала его. Аж противно.       Марк думал, есть ли предел страху этого парнишки. Он неоднократно замечал свежие порезы на его запястьях, которые тот старался скрыть длинными рукавами кофт или водолазок. Бесполезно, кстати. Он знал, надави он чуть сильнее на него, и всё, ему бы пришел конец. Как, например, в начале весны в колледже. Он тогда действительно испугался за жизнь парнишки. Одно — доставать его и подначивать, другое — желать ему смерти. Марк хоть и был редкостным засранцем, но никогда не желал ему смерти. Никому не желал.       А он вот так. Почти каждый знакомый Марка, не колеблясь, толкнул бы его под машину, а сам отошел. Но не Эрик. Так просто. С легкостью пушинки встал с инвалидного кресла и толкнул его на обочину, и так ласково, словно мать давала наставления своему неумелому сынку, прошептал: «Прости меня». За что? Ведь это сам Марк должен извиняться, но ни как не Эрик.        Теперь просыпаться по утрам становилось всё бессмысленней. Теперь у него не было никого, для кого можно было бы жить. Теперь у него нет. Этого милого пугливого зайчонка, который дрожал бы при виде его, словно осиновый лист на ветру. Сначала это было забавно, и Марк продолжал доканывать парнишку чисто ради собственно любопытства и забавы. Это приносило ему некое удовлетворение, чувство, что он мог сделать с ним всё, что угодно, и тот даже ему ничего бы не смог на это ответить.       Но он ошибался. Глубоко ошибался. Именно этот маленький зайчонок смог сказать слово поперёк, словно он знал, что эти его слова будут последними. Он с такой легкостью, словно лепесток цветка, подхваченный ветром, оттолкнулся от бордюра и со стремительной скоростью упал вниз. Именно тогда Марк понял, что перестарался.       — Знаешь, я обещаю уже в который раз не приходить сюда, — устало произносит брюнет, поглаживая кота, — но этот котяра всё время тянет меня за штанину, и мы в который раз оказываемся тут.       Марк поднимает глаза кверху и смотрит на ясное, совершенно безоблачное небо. Возможно, кому-то может показаться, что так он молится давно умершему человеку, словно ждёт, что вот сейчас он ему ответит. Но на самом деле он просто пытается загнать набежавшие слезы обратно в глаза. Дабы никто не видел проявления его чувств.       — Когда-нибудь и он, и я перестанем сюда приходить, мы смиримся, что ты больше не появишься в нашей жизни, — он снова смотрит на черного кота и наклоняется, чтобы погладить, — но, сказать честно, я не уверен, что этот день наступит. Хоть когда-нибудь.       Парень снова смотрит на кота и хочет взять того на руки и унести с собой домой, но тот шипит на него и несильно царапает руку, выказывая свой отказ уходить с этого места.       — Хорошо, останься тут, мистер Люцифер, — тихо произносит он и грустно улыбается, смотря на кота, а потом, проводя по могильной плите рукой, не спеша уходит.