Тепло

      "Завтрашним утром меня найдут" - так я подумал, перед тем, как отключиться. Я не сильно надеялся, что живым - слишком замерз. Но облегчение разливается в груди, когда открыв глаза я вижу мед. отсек. Пытаюсь пошевелиться, не удаётся только раненой рукой. Оно и не удивительно - руки нет. Есть железка с проводами и датчиками. Боковым зрением замечаю белый, но не врачебный халат. Сил думать и повернуть голову нет, но мне кажется, что это именно он. Мне хочется выть, когда я оказываюсь прав. - Если приживется, сможешь чувствовать. Не болит на стыке? - тот же холод. Привычный. Красивый. Я запоздало мотаю головой, и пытаюсь прекратить откровенно пялиться на него. Не получается - сердце будто хочет выскочить из под рёбер, как в старых женских романах, и прыгнуть ему в руки. И пусть он бы брезгливо затолкал его обратно или выбросил, я не могу ничего с этим поделать.       Его лицо не выражает ничего. Ледяная маска, ни единого движения брови или едва заметного подрагивания носом. И только глаза немного другие. Они красные, наверняка от недосыпа. Но дело не в этом - они будто теплеют с каждым мгновением. Я не могу оторвать от него взгляд, мне кажется, если я сделаю это, то он снова заледенеет. Или вовсе исчезнет. Я едва вздрагиваю, когда слышу его голос: - Я обещал себе, что ни за что не подпущу к себе военного, как бы он за мной не ухаживал. Ни за что и никогда не буду ждать чьего-либо возвращения, - он вздохнул и прикрыл глаза, - и нарушил обещание, данное себе же. Я ждал тебя, и я сильно испугался, когда твоего имени не было в списке вернувшихся.       Наверное, я свихнулся на том морозе. Или меня лихорадит, и я брежу. Я очень хотел верить в то, что он говорит, но здравый смысл кричал, что такого быть не может. - Мне твои ребята рассказали все, что знают сами. И мне стыдно, что я причинял тебе столько боли, - он не поднимал глаз, смотрел на свои руки (какие же прекрасные у него руки, особенно тот шрам возле пальца!), и продолжал отрывисто говорить, - но и ты пойми меня. Ты едва не умер там. Представь, каково бы мне было, если бы тебя не нашли? Если бы я все-таки принял тебя. Но мне все равно было очень страшно, и даже когда тебя нашли ещё живым и привезли сюда, у меня тряслись руки. Мне пришлось глотать стимуляторы, чтобы не напортачить с твоей рукой, когда я её приделывал и настраивал, - он постоянно брал глубокий вдох, прежде чем продолжить. Я видел, что ему тяжело говорить об этом, мне кажется, он никому не говорил столько много личного. В груди было тепло, уже застоялая и привычная боль куда-то ушла. Наверное, это просто оттого, что он разговаривает со мной. Я готов слушать его ломающийся голос каждую секунду своего существования. Он поднял на меня глаза и приложил руку к лицу: - Ты когда-нибудь перестанешь так на меня смотреть? - Как - так? - судя по его лицу, он явно сомневался в том, что я не отморозил себе мозги. - Как будто ты либо расплачешься сейчас, либо кинешься мне на шею, - я действительно очень хочу сделать что-то из этого. Останавливают меня только трубки капельниц, но я готов их вырвать, лишь бы обнять его. Если бы он позволил, конечно. Он говорил со мной ещё немного, и ушел, сказав, что мне нужно отдыхать. А у меня сердце колотилось, и ощущал я себя подростком, с которым заговорил объект его обожания. Горячее чувство в груди заставляло невольно улыбаться, тянущая боль пропала. Я надеялся, что совсем мрачные мысли о подвохе не проберутся в голову, не испортят мне мимолетного ощущения тепла. Мне удалось справиться с ними, и я сам не заметил, как провалился в сон. Тепло.       Меня гладят по голове. Ласково, ненавязчиво, как кота. Хочется потянуться к руке, но я побоялся спугнуть это чувство. Вдруг сон? Если сосредоточусь, можно будет представить, что это Хис пришел ко мне. Но мне все сильнее кажется, что я не сплю. Приоткрываю глаза, рука на секунду останавливается, но продолжает так же легонько гладить меня. Я настолько не привык к ощущению такого теплого счастья, что сначала пугаюсь, и мне становится так хорошо, когда я вижу заколотые русые волосы. Они жесткие, я навсегда запомнил их ощущение на своих ладонях. - Ты похож на огромного кота, - он сказал это очень тихо, но в тишине мед. отсека это было очень легко расслышать. - Облезлого драного кота, - приподнимаю целый уголок губ - другой перекрывает шрам.       Он улыбается. Я готов умереть.       И ради этой улыбки и целомудренных поцелуев я готов возвращаться каждый раз, где бы ни оказался. Мы похожи на парочку детей, которые только узнали, что влюбленные могут целоваться. Вечером, когда я встречал его, чтобы проводить, он трогательно брал меня за руку. Неизменно целовал в щеку на прощание, и в шрам на губах - если я уезжаю с базы. Он рассказал, что то ожерелье изначально и предназначалось мне, и я не знал, куда девать эмоции. Он жаловался, что я мог переломать ему все кости, сожми чуть сильнее.       И даже в адском холоде его улыбка грела меня, стоило лишь мельком вспомнить её. Тоненькая цепочка в нагрудном кармане позвякивала каждый раз, когда я шел к нему.       На старости лет я узнал, каково это, когда тепло.