Поцелуешь грязь

Кровью брызгая из глаз, В муке искривляя рот, Ты в первый раз целуешь грязь, Набирая оборот.

Не важно, о чем шепчутся за его спиной другие офицеры, откровенно менее сообразительные и не такие прыткие, как он. Попасть под начало Изящной как можно скорее — шанс, который он не намерен упускать, дожидаясь перераспределения и приказов сверху. Он — солдат, боец, и намерен любой ценой добиться продвижения по службе. И еще... отмщения за своего генерала. Вот уж не ожидал, что такой могущественный воин как Тимируф способен пасть от руки лысых макак. Обидно, несправедливо, до глубины души оскорбительно, но... С другой стороны, больше места под солнцем. Сейчас лучшее время проявить себя, перешагнув через бремя поражения и боль от еще ноющих ран. Стиснув зубы, он готовился, он ждал встречи с той, которая также не желала дожидаться своей очереди. Она по праву в ней первая, и напрасно Спиральный король испытывает ее решимость на прочность. Все остальные, якобы ее соперники, были способны лишь насмехаться, тщетно пытаясь скрыть страх, которого не знали уже столько лет. Она — не такая. И он — не такой, он не насмехался. Ни за глаза, ни в мыслях, никогда. Он видел только силу, и, о, как его манила мысль о союзе двух существ, движимых единым порывом, одной на двоих жаждой мести. Это был единственный путь к единению, доступный их роду. Другое дело — люди, эти низшие, никчемные создания... Такие уж низшие? Взаправду ничтожные, коль способны на слияние иного, недоступного им толка? Оказаться под каблуком Изящной — значит оказаться под ее началом. Лучше уж так, чем, забыв о свете дня, вступить в доблестные ряды землероек. И чем взмыть в небо, не имея крыльев. — Можно подумать, каждого из этих недоумков наградили жабрами, — пренебрежительно отзывается о своих подчиненных Адине. — Меня не волнует, даже если ты, червь, не умеешь плавать. — Но я умею, — Вирал хорошо плавает, и даже в этом ему видится какая-то загадочная предопределенность. Совпадение. — Еще слово — и научишься летать, — пригрозила морская владычица. Жало опасно метнулось в сторону, целясь ему между глаз. Действительно, еще слово, и остальные ему до конца жизни придется выплевывать с кровью. Ближайшие сутки ему пришлось доказывать свое право занять место на борту легендарного подводного линкора. Одного храброго поступка на поле боя оказалось не достаточно, или же Изящная просто наслаждалась пытками, которым подвергала своего спасителя. Словно, проверяя его на прочность снова и снова, заставляла в конечном счете пожалеть о содеянном. Вирал привык ощущать себя маленьким рядом с Тимируфом, но не таким, как сейчас, — просто ничтожным. Очень и очень маленьким. Он готов был поведать ей обо всем, что успел узнать о людях, если бы только она пожелала его выслушать. Известие о том, что противник со дня на день попадет в ловушку подвластных ей вод, сильно обрадовало, если не ослабило Изящную. Она и слушать не желала никаких предостережений из уст проигравшего, недостойного отброса. Что ему вообще может быть известно, кроме вкуса позора? — Потянешь меня на дно, как Тимируфа, и сам окажешься там раньше людишек, усек? — Так точно, — без раздумий соглашается Вирал. Море — ее поле битвы, он просто не в праве раздавать советы таким асам, как она. Не в праве даже просить прощения, да только взял и посмел. Дерзнул. Именно так добиваются своего настоящие воины и храбрецы. — Тц, забудь. Это не приказ, — произносит Адине неожиданно мягко. Вот только шерсть один черт встает дыбом от звуков ее голоса. — Вот твой первый приказ. Он едва успевает сменить коленопреклонную позу, дабы перехватить резко протянутый бокал с плещущейся в нем игристой жидкостью. Можно подумать, он никогда до этого не выпивал, — так сильно дрожали его руки в этот момент. Вирал боязливо заглядывает в глаза напротив, силясь прочесть наперед усмешку, лукавый обман. Его нос щекочут пузырьки, когда он подозрительно принюхивается к жидкости. Осторожность никогда не лишняя. — Что, — он мешкает, пытаясь удержать столь хрупкий предмет, совершенно не предназначенный для его грубых звериных лап. — Что за приказ, моя госпожа? Адине смотрит на него, как на безумного. И впервые — почти что равного. — Приказ пить, — поясняет Изящная, покачивая своим бокалом с плещущимся на дне последним глотком, который ей не терпится разделить... Неужто с ним? С недостойным? С предателем? — Пить с наслаждением, с подлинно звериной жаждой, — дразнит Адине. Голос ее так сладок, но привычно железист. Почти осушенный до дна бокал с багровым отпечатком губной помады склоняется так близко, что невозможно понять, должен ли он, смеет ли он склонить свой навстречу. Когда он все же отказывает себе в такой наглости, отхлебывая в спешке пару глотков, лицо Адине трогает едва уловимая тень разочарования. И вот уже наперед известно, что он неверно растолковал ее приказ. — Простите, — произнес он, не отдавая себе отчет в том, за что просит прощения. Он спешно топит свои сомнения и постыдные желания в глотках стремительных, мстительных, отныне не имевших с наслаждением ничего общего. Впрочем, Адине после этого тоже забыла о приличиях, ее бокал не успевал опустеть и наполнялся словно по волшебству. А может Вирал просто не поспевал за временем, событиями, которые не желали отпечататься в его голове цельно, оставляя лишь легкие, как подмалевки, совершенно бесполезные воспоминания. Он плыл по этой границе сна и яви, стыдливо заглядывал в манящий, роковой разрез кимоно, вдыхал запах шелков и терпкие фруктовые нотки. Он слышал нерадушный рев океана, что объял их линкор. Все это по-отдельности и вместе норовило лишить рассудка с непривычки. Вот только он без конца напоминал себе, почему он здесь. С какой целью и какой ценой. И когда происходящее сделалось почти невыносимым, он поднял глаза и горячо выпалил, перекрикивая пение китов в ушах: — Мы во что бы то ни стало отомстим за Тимируфа! Адине поморщилась, словно пойло в ее бокале подменили болотной жижей. Она облизнулась и вдруг зашипела на него, как змея: — Вот еще! Мстить буду я одна, а ты мне в этом поможешь, — оценивающий взгляд зацепился за меховую оборку его камзола. Она могла бы вздернуть его в любую секунду, дабы привести в чувства и поставить на место. Хитиновое жало проткнуло насквозь толщу воздуха в паре жалких сантиметров от его горла, упавшие на плечи тугим обручем звенья хвоста низвергнули его ниц, заставив склониться. Требуя от подчиненного раскаяния, Адине тормошила его как куклу, пресекая любые неубедительные попытки подняться на ноги, и все продолжала гнуть свое: — Неужто ты возомнил, что месть — удел проигравших? Да как ты смеешь? Вдруг Изящная осеклась, верно вспомнив, что и сама проиграла их общему врагу. Практически дважды. В свете этой мысли офицер, что, пользуясь затишьем, собирал в кучу осколки бокала, при этом стараясь незаметно прикрыть пятно от вина на камзоле, показался ей уже не в первый раз за сегодня... равным. Пускай даже по-прежнему жалким, но жалким лишь до той поры, пока не встанет, расправив плечи. Или не раскроет свой рот, вновь став заурядной пешкой, которую и в расход пустить не жалко. — Вы правы, — услышала она в подтверждение своих мыслей. — Я был недостаточно откровенен. Увидеть Ваш триумф своими глазами, стать Вашим орудием, надежно прикрыть тыл и проложить Вам дорогу к победе. Большего я не смею желать, госпожа Адине. Она молча смотрела на него, обманчиво нежно водя хвостом по щеке, изуродованной ссадинами. Соблазн избить это лживое существо, выбив всю, до последнего слова, правду, был велик. Либо тем же способом заставить сочиться сладкую лесть, — и та была бы в сто раз приятнее здесь и сейчас, чем неуместные речи о доблести, сражениях и надежно прикрытом тыле. Глупый... стоял бы он здесь сейчас, не знай она, что ее тыл в его надежных, сильных и грубых лапах? Поняв, что все эти мысли ведут ее совершенно в запретном направлении, и что она также не готова на откровенности, должные прозвучать между ними сейчас, как и Вирал, Адине резко переменилась в лице, гордо вскинула подбородок и бросила с вызовом: — Тц, скука! — и забыв обо всяком изяществе, прильнула к горлышку бутылки. Вирал смотрел, как осушается дно сосуда, но думал о том, как также, по желанию госпожи Адине способны осушаться целые реки. В этот момент он мнил ее почти что богиней, и сам поверил в ту сладкую ложь, что наплел минутами ранее. Он бы во что угодно поверил, лишь бы иметь возможность отличиться, показать, что и он не боится пойти до конца. — Кто сказал, что мы пойдем до конца? — вопрошает Изящная. Вирал вздрагивает от осознания, что произнес вслух то, о чем и думать-то следовало с опаской. — До конца идут неудачники. Я же собираюсь покончить со всем, приложив ровно столько усилий, сколько требуется. А значит, — она давится усмешкой, шумно облизывает пересохшие губы, — Самую малость. Остается только гадать, сколько усилий было приложено в прошлых схватках ими вместе и по отдельности, на лицо лишь нулевой результат, к которым эти усилия привели. — Впрочем, никто не мешает тебе зайти как угодно далеко. Валяй, не остановлю, — Адине гордо приподнимает ногу, оглаживая мыском туфли щеку прильнувшего к ней офицера. Едва удерживая себя от желания оттолкнуть, прогнать прочь. Но уж больно приятен лихорадочный жар, исходящий от побитой собаки. Она вновь берет себя в руки, склоняясь ниже и произнося на порядок тише: — Но и приказа погибнуть от меня не жди, это тебе ясно? — Слушаюсь, — отвечает он привычно, гадая про себя, было ли это проявлением вопиющего равнодушия и унижения его офицерской чести, или же проявлением неведомого ему, а оттого и невообразимого, сну подобного чувства. Ему не понять, в жизни не дать этому чувству определения. Проще думать, что Изящной нет дела до его истинных целей в той же мере, что до ложных. И в такой ситуации им удобнее всего извлечь выгоду из столь краткосрочного, сколь и блистательного союза. Их пути сплелись, сцепились вместе. Его сухой в остатке расчет и ее злые, соленые слезы, смешавшись воедино, стали грязью. Вирал не так уж сильно запятнал свою честь в прошлом, но разок прильнуть к ней губами — ничего не стоит. Все равно впереди — только победа, слава и будущее в ее согревающих лучах. Во всяком случае — для него.