***
— Пизда рулю, — уныло протянул Матвей. Он занимал почти всю трёхместную палатку, хотя сидел в самой компактной из всех возможных поз, обняв колени и положив на них подбородок. Пелагейка и Шуа ютились по углам. Начавшийся ночью дождь лил и лил бледной пеленой. Воздух был напоен влагой, будто в джунглях, кончик носа мёрз, сырой спальник холодил задницу сквозь шорты. Пелагейка склонилась над кружкой горячего чая, согревающей пальцы. — М-да, такое себе, — вздохнул Шуа, кашлянул и отхлебнул свой чай. — Я ночью задубел нахрен, всё промокло, — продолжал жаловаться Матвей. — Вам-то, наверное, потеплее было вдвоём. — Тебе никто не мешал тоже спать с кем-нибудь вдвоём, — усмехнулся Шуа. — Илана от тебя съехала, вся палатка в твоём распоряжении. — Угу. Дырявая. Как и мои носки. — Матвей выразительно пошевелил большим пальцем через прореху. — Главное, чтобы не гондоны, — сказала Пелагейка. Матвей удивлённо вытаращился на неё, а Шуа рассмеялся. — Звали? — донёсся хрипловатый голос Иланы. Сквозь полуоткрытый полог Пелагейка увидела, как её палатка расстегнулась, и оттуда показалось её заспанное лицо в обрамлении всклокоченных сиреневых волос. — Не, не звали, — сообщил Шуа. — Ты там не промокла? — Не-а, — зевнула она. — Повезло. — Предлагаю пойти в Эдем, — произнёс Матвей. — Там наверняка топят баню. — Куда? Прямо в рай? — не поняла Пелагейка. — Почти, — хмыкнул Шуа. — Рай, существующий в этом мире. Там есть большой тент и баня. — Пока там перетопчемся, — вздохнул Матвей. — Может, дождь до вечера кончится. — Это вряд ли, — подала голос Илана. — Дух, который его вызвал, сказал, что он на пару дней. — Ох уж этот Дух, — проворчал Шуа, — наебенится и буянит: то деревья падают, то ливень идёт, то сам с горы катится. Как ни оттягивала Пелагейка этот прискорбный момент, пришлось всё же выйти на улицу, под дождь. Плотный розовый дождевик не особо улучшал положение, в чём она убедилась, поскальзываясь в грязи на пути к туалету: капюшон никак не держался на голове, и вода пропитывала волосы, стекала за шиворот, а ноги по щиколотку утопали в холодных лужах. Впрочем, не то чтобы в палатке было лучше: она протекала, что обнаружилось ночью, в разгар дождя, и до утра они с Шуа спали урывками, то и дело передвигаясь на менее мокрые места, переворачивая спальники, надевая одну за другой тёплые вещи из рюкзаков и греясь друг о друга. Брат ругался на дождь и утверждал, что обычную непогоду старая палатка ещё выдерживает, а такие тропические ливни обычно не проходят над мысом позже июня. Умываться оказалось ещё противнее, чем просто идти: Пелагейка намочила рукава и воротник, а ледяная вода, попадая на лицо, выбивала воздух из лёгких, пронизывала до костей стылыми иглами. Она думала выпить ещё чаю после этой экзекуции, но оказалось, что друзья уже собрались и готовы идти. Даже Илана, единственная из всех не промокшая в новенькой палатке, решила присоединиться к компании и уже успела позавтракать — у Пелагейки с братьями этот ритуал занял не меньше часа. Оставалось только надеяться, что в пути она согреется движением и что в неведомом Эдеме действительно растопили баню, хотя она плохо себе представляла настоящую баню на мысу. Покурив на дорожку в относительной сухости палаток, четвёрка отправилась в сторону севера. Пелагейке их компания в разноцветных капюшонах здорово напоминала гномов из «Хоббита»… Правда, учитывая, что они трое едва доставали Матвею до груди, это скорее под «Властелина колец» был закос с хоббитами и Гэндальфом. Соседнюю стоянку, ту, на которую вчера упала девушка, залило до состояния болота, даже окружающие её тропы утонули. Большой кемпинговой палатки, стоявшей там с вечера, не было — видно, её обитателям пришлось ночью в срочном порядке эвакуироваться на возвышенность, тут дело явно не ограничилось влажным спальником, скорее — уплывающим. С закатника открывался вид на море, с рёвом катившее к берегу огромные валы, оно было мутно-серым, вода перемешалась с песком и водорослями. Обступившие тропу деревья и кусты окатывали каплями при каждом неосторожном прикосновении, словно недоставало того, что лилось с неба, под ногами чавкала скользкая грязь, не пели птицы, не жужжали насекомые, и никто не встретился на пути — даже у родника, средоточия жизни на мысу, было пусто. — Если смотреть на вещи позитивно, то дождь — это просто вода с доставкой на дом, — сказала Пелагейка. — Вы бы с Духом спелись, — буркнула Илана. — Мыс даже пессимистов в оптимистов превращает, что ли? — Да нет, это я так, — отмахнулась Пелагейка. — Дождь отстой, палатка промокла, пизда рулю, жизнь боль. — Вот это я понимаю, это по-нашему! — рассмеялся Шуа. Тропинка петляла в густых зарослях, огибала немногочисленные стоянки, в основном пустые, взбегала наверх по лестницам из камней и всё никак не кончалась. Оступившись на «дороге жизни» из камней в затопленной низине и едва вытащив ногу, по щиколотку увязшую в грязи, Пелагейка поинтересовалась: — А мы прямо сразу в Эдем попадём? Или там на пути ещё Чистилище или круги ада? — Мы с ночи по кругам ада ходим, — мрачно сообщил Матвей. — Здесь куда угодно можно забрести, — усмехнулся Шуа. — Чистилище, Лимб, Нарния, Министерство магии, парк Юрского периода… — Последнее — прямо в точку, — вздохнула Пелагейка. — Мы такие мокрые, грязные и заёбанные, что по всем канонам за нами сейчас должен прилететь спасательный вертолёт. — Никого из нас пока не съели, не положен нам вертолёт, — возразила Илана, и тут впереди и слева от тропы показалось что-то вроде бунгало под деревом — большой округлый тент, укреплённый на столбах, с костром внутри. Справа от круглого барного стола, у дерева, на скамейке из бревна сидел, нахохлившись и завернувшись в Матвеевский плед, Миха Клык, у самого входа перебирал струны зелёной гитары длинноволосый старик в чёрном кожаном кресле, а на костре помешивала рис с овощами глубоко беременная девушка. — Салют, теплокровные, — сказал Матвей, входя, и обнял отложившего гитару старика: — Здравствуй, Джем, как ты? — Здорово, братишки, — чуть шепеляво произнёс дед, и Пелагейка сразу поняла, почему: у него во рту осталась дай бог если четверть зубов. — Да скриплю помаленьку, только сегодня вот с утра сердце что-то прихватило, на погоду, может, никогда раньше такого не было. — Да-а-а? — Глаза Матвея моментально загорелись, он упруго опустился на корточки перед Джемом: — Где именно болит? В руку, шею, челюсть не отдаёт? Как дышится? Тошнота есть? Голова не кружится? — Доброе утро, — присел тем временем Шуа к Михе. — Ну ты как, отдохнул? Чем вчера упарывался? Пелагейка примостилась у костра и достала сигареты. Дождя здесь было существенно меньше, чем снаружи, хотя тут и там через дыры в тенте то и дело просачивались капли, а в метровое отверстие над очагом лились полноценные струи, но пламя всё же побеждало. — Угостишь сигареткой? — подала голос беременная, и Пелагейка на мгновение зависла от сочетания этих, казалось бы, плохо совместимых сущностей, но требуемое протянула, и тут же Джем и Миха отвлеклись от разговора с братьями и хором воскликнули: — Можно мне тоже? — Одну на двоих, — сказал старик, видя замешательство Пелагейки, и она дала сигарету и ему. Если бы не отсутствие зубов, он был бы вполне ничего даже в свои преклонные годы: благородные черты лица, длинные седые волосы и изящная небрежность позы делали его похожим на мушкетёра. — Мне не жаль, что плачет небо, что в огне исчезнет даль! — распевая, в бунгало влетел здоровенный голый мужик и схватил кастрюлю со стола, прежде чем заметить братьев. — Ты в своём репертуаре, Марс: голый, бегаешь и поёшь, — констатировал Матвей, пожимая ему руку. — И баню топлю со Стасом! — пророкотал великан в ответ. Ростом он был с Матвея, но по крайней мере вдвое шире него. — На неё мы и пришли, — кивнул Матвей, полез в свой рюкзак и обратился к старику: — Я тебе нитроглицерин дам, но вообще-то тебе бы в больничку сходить, кардиограмму сделать. Баня походила на квадратный вигвам или на египетскую пирамиду, внизу она была обложена светло-серыми камнями, сверху покрыта тентом, а над ней развевался пиратский флаг. Рядом с баней рубил дрова вчерашний мужик со злыми глазами, похожий на волка. — На баню прийти можно, нах, — заявил он, не глядя на гостей. — Дрова ж в печку, это, сами прыгают, в натуре. Пелагейка обвела взглядом спутников: кто-нибудь понял, что пытался донести Стас? Явно что-то не очень дружелюбное. — Дрова нужны? — уточнил Матвей. — Не вопрос. Принести или порубить? — Дрова есть, нах, — проворчал Стас, — мы с вечера с Марсом со стройки... Обливаться чем будете, слезами, нах? — Мы сейчас сходим за водой, — сказал Шуа, вытаскивая откуда-то белую с разноцветными пятнами краски канистру литров на пятнадцать, Матвей последовал его примеру. — Чего ждёте? Залазьте, грейтесь, — кивнул Стас Пелагейке с Иланой, в нерешительности топтавшимся рядом. — Спасибо, — произнесла Илана и без малейшего смущения стянула кофточку, оставшись топлесс. — Это посушите там, нах, — проинструктировал мужик и переключил внимание на дрова. — Ты поняла, что он сказал? — шепнула Пелагейка ей на ухо. — Кажется, предложил одежду в бане повесить сушиться, — неуверенно ответила Илана. Поколебавшись немного, Пелагейка расстегнула дождевик, скинула его и начала медленно снимать водолазку. Почему она снова, как в Питере, не догадалась взять купальник, чтобы не сверкать телесами на всю округу? Тяжёлая дверь с грохотом захлопнулась за ними, и их охватило влажное тепло. На уровне пояса в бане тянулись широкие полки, в дальнем от входа углу мерцала огнём из-за заслонки печка-буржуйка. Едва Пелагейка успела улечься ногами к печке, дверь открылась, и в маленькое помещение скользнул Стас, открыл заслонку, подбросил в печку дров, и жар разбежался по жилам, по костям. Они с Иланой грелись молча, растекаясь по полкам, пока воздух не встал в горле мокрым сгустком, а пот не залил глаза. Пелагейка выползла наружу, тяжело дыша, и чуть не лоб в лоб столкнулась с раздевающимся Матвеем. Кожа мгновенно покрылась огромными мурашками. Из-под навеса доносилась песня под гитару, голос у Джема был сочный, поставленный. Пока Матвей поливал её ледяной водой из канистры — от прогретой кожи, кажется, пар валил, — песня смолкла, а затем кто-то ударил по струнам и завёл другую. Илана, намыливающая рядом выцветшие сиреневые волосы, вздрогнула и уставилась на бунгало, хотя с их позиции людей внутри не было видно — мешали стол и ветви дерева. В следующий раз, когда Пелагейка вышла из бани освежиться, под гитару пела уже девушка, ей в такт басовито квакал диджериду, а ещё через десять минут из-под навеса доносился голос Матвея, собиравшегося только облиться водой. Голая Илана решительно направилась в бунгало, и Пелагейка, посомневавшись минуту, последовала за ней — не надевать же одежду на мокрое тело, не для этого они добирались сюда спасаться от дождя. — Ох, тяжела и неказиста жизнь… — крякнул при их появлении Ефимыч, возникший на маленьком гамаке рядом с креслом Джема. С ним появилась и рыжая Лиля, а вот мужчины, топившие баню, куда-то исчезли. — Я вроде Духа слышала? — спросила Илана, раскинувшая руки над костром. — Был, да сплыл, пошёл с Ольхой на закатник мусор жечь, — сообщил Джем. Пелагейка таращилась на огонь под песню Матвея — он лихо исполнял «Smells Like Teen Spirit», — сидя рядом на корточках и борясь с желанием закрыть руками грудь. Чуть спокойнее ей стало, когда из бани пришёл Шуа, тоже голый, и встал рядом. — Дождь как будто заканчивается, — сказал он, ероша мокрые волосы. И действительно, надежды вроде бы сбылись, небесный поток ослабел, превратился в мелкую морось. Обсохнув у костра, они натянули чуть влажную, но нагретую и пропахшую дымом в бане одежду. — Вы поешьте, — радушно предложил Джем, указывая на стоящую на высоком столе сковородку, и поворошил горящие дрова кочергой. — Скоро и чай закипит. Однако не успели они наложить рассыпчатого риса с овощами в предусмотрительно захваченные братьями миски, как Матвея и Шуа приобняла сзади Лиля. — Ребят, вы бы поговорили с Викой, — тихо произнесла она. — У неё девятый месяц, а она на учёте не стоит, в больницу не собирается, у неё даже паспорта нет, по-моему. Говорит, что не хочет этого ребёнка. Начнутся у неё здесь роды — как её поднимать? — А что мы-то сделаем? — ласково потрепал её по спутанным кудрям Шуа. Эти рыжие завитушки делали Лилю похожей на его родную сестру. — Лошадь не заставишь пить, видно, она сама для себя всё решила. — Но привести её к водопою можно, — медленно сказал Матвей. — Я поговорю с ней, Лиль.Мы великие таланты, Но понятны и просты. Мы певцы и музыканты, Акробаты и шуты,
— пел Джем, ухитряясь одновременно курить сигарету, пока Пелагейка с братьями пили мутный терпкий чай. Она уже предвкушала, как через час-другой дождь совсем сойдёт на нет, как завтра умытое солнце высушит промокшие вещи, и пляж, с которого смоет весь оставленный цивилами мелкий мусор — крупный индейцы выносили каждый день, — раскроет для неё каменные объятия… И тут хляби небесные вновь разверзлись. Вода хлынула с неба сплошным потоком, словно в огромном бассейне прохудилось дно, сквозь дыры в тенте закапало, костёр зашипел под натиском дождя. За час, на протяжении которого они выпили три чайника чаю, попели под гитару и поиграли в ассоциации, когда у всех устали пальцы, а Матвей отлучился на соседнюю стоянку к беременной Вике и вернулся хмурый и расстроенный, не изменилось ровным счётом ничего. — Что будем делать? — спросил в конце концов Матвей, словно начальник на совещании. — Снимать штаны и бегать, — ответил Шуа. — Таракану хуй приделать, — пожала плечами Илана. — Вызывать трактор и копать, — сказала Пелагейка. Все остальные, включая Джема и появившегося к этому времени Марса, уплетающего обед, в недоумении уставились на неё. Пришлось объяснять: — Это у нас семейный мем… Был. Как-то ночью, в ураган, разбилось стекло и выломало раму в окне, мама в панике будит папу, мол, что делать, а он, не просыпаясь, уверенно отвечает: «Вызывать трактор и копать!» Они тогда дачу начинали строить, все разговоры только и были о замерах, фундаменте и грунтовых водах. — Отличные предложения, спасибо, — кивнул Матвей. — Ещё варианты будут? — А какие тут варианты? — вскинул брови Шуа. — Илана говорит, что дождь Дух вызвал, можем ему в жертву кого-нибудь принести, чтобы остановил. — Я могу Пелагейку у себя вписать, — заявила Илана. — А вы как-нибудь вдвоём в мокрой палатке обогревайтесь крепкими мужскими объятиями. — Пошли в пещеры, — помолчав и начертив мыском кеда на влажной земле знак бесконечности, сказал Матвей. — Да ну нахуй! — нахмурился Шуа. — Туда пилить полдня, дождь быстрее кончится. — Ну, не полдня, не пизди. А если не кончится? Сейчас шмотки ещё не слишком мокрые, мы высушим их над костром, а завтра твой спальник в болото превратится. Шуа громко квакнул и молниеносно высунул и втянул язык. — Кажется, тут принц превратился в лягушку, надо расколдовать, — сказала Пелагейка. — Вперёд, Матвей, это дело для настоящего героя! А мы посмотрим, — подхватила Илана. — У тебя какой-то нездоровый интерес к гейской теме, — проворчал Матвей. — Хочешь поговорить об этом? — И, не дожидаясь ответа, он хлопнул ладонью по колену: — Короче, идём в пещеры. Я вам не дам мокнуть и простужаться. — В общем, «мы посовещались, и я решил», — буркнул Шуа. — Именно так, никакой демократии, только тирания, — кивнул Матвей. — Да что это за пещеры? — нетерпеливо спросила Пелагейка. Воображение рисовало ей многокилометровые подземные шахты с добывающими драгоценный камень закованными рабами, поигрывающим хлыстом надсмотрщиком Волком и крылатыми симуранами над отвалами. — Холодные дыры в горе за три пизды отсюда, где живут ещё более ебанутые чуваки, чем на остальном мысу, — объяснил Шуа. — Сухие отверстия в скале на вполне человеческом расстоянии, в которых селятся отшельники и музыканты, потому что там клёвое эхо, — поправил Матвей. — Ну, вы идите, а я останусь, у меня палатка сухая, — пожала плечами Илана. — Пелагей, точно не хочешь присоединиться? — Нет, она не хочет, — отрезал Матвей, не дав ей и рта раскрыть. — Хранителей нет, народу и так не было, ещё и дождь всех разогнал, в такой ситуации только двум девушкам вдвоём и оставаться, конечно. Я и тебе настоятельно рекомендую к нам присоединиться. — Ты же меня знаешь, — изогнула бровь Илана. — Я сама кого угодно закошмарю. — И мобилу отожмёшь, — хихикнул Шуа.***
Да не отжимала она у этого чувака мобилу, о чём братья прекрасно знали, но не упускали возможности её поддразнить, а вот остальные верили в это всерьёз. Да, из палатки выкинула, спальник в пруд запулила, но телефон-то ей, блин, зачем? Гориллоподобный бухой мужик с расквашенной рожей приехал в лес на день рождения Шуа вечером. Едва успев назвать своё имя — Вовчик (блядь, Вовчик, как будто он в первый класс собирается, а не в шорт-лист кандидатов на премию Дарвина), — он догнался до положения риз и принялся хватать всех за руки, падать в костёр и на людей, жаловаться на боль в разбитой харе и завывать, как старый модем, а потом вдруг куда-то пропал. К сожалению, ненадолго — ложась спать, Илана обнаружила его в тамбуре своей огромной четырёхместной палатки. То есть не своей, своей у неё ещё не было, эту она одолжила у приятеля-ролевика, чтобы вписывать всех желающих, потому что спальные места вроде как были в дефиците. Как оказалось, пёрла она эту двухкомнатную махину размером с небоскрёб совершенно напрасно — помимо неё, там устроились только двое парней, которых не составило бы труда распихать на ночлег по палаткам, и ещё Вовчик в тамбуре. Едва Илана, раскинув ноги на всю ширину «комнаты» и обняв рюкзак вместо подушки, начала уплывать в сон, как над ухом раздался пьяный вой, требующий сигарету, пытающийся пожаловаться на горемычную долю и имитирующий пение. Она гаркнула, чтобы мудила заткнулся, и это сработало… минут на пять. Тут подал голос с предложением захлопнуть ебальник один из вписчиков, на чём участие их обоих в ночном конфликте благополучно завершилось. Илана, скрежеща зубами, подробно объяснила Вовчику, кто он такой и как далеко ему надо идти — и как скоро он в этом направлении с её помощью отправится, покинув палатку, если не завалит хайло. Но через несколько минут после клятвенных обещаний угомониться и дать поспать из тамбура раздался новый вяк. Илана без спешки вылезла из спального мешка, открыла выход из «комнаты», сунула ноги в берцы, содрала с упирающегося обмудка спальник, не поленилась унести его метров за пятьдесят и с наслаждением швырнула в мелкое, заросшее ряской озеро, а затем вернулась за владельцем и приказала ему выметаться нахуй, не слушая полных искреннего удивления стенаний о том, что на улице — ничего себе! — темно, холодно и мокро, а он больше точно не издаст ни звука. Её силы убеждения хватило на этот квест, хотя она была готова и ногами Вовчика из тамбура выпинывать, и, жадно выкурив сигарету, она легла вновь, но теперь бурлящий в крови адреналин не давал сомкнуть глаз, и она с полчаса провертелась в просторной «комнате», прежде чем заснуть. Утром спальник Вовчика оставался в пруду, пенка — в тамбуре, его самого нигде не было, а его рыдающая мама названивала Матвею с вопросами, почему сы́ночка не пришёл ночевать и не берёт трубку, не обидел ли его кто-нибудь, не искали ли его в лесу и как ей теперь быть. Илана морально приготовилась к бесконечным допросам в милиции, необходимости доказывать, что, не считая конфискации спальника, не трогала Вовчика и пальцем, и к перспективе получить статус подозреваемой в убийстве. Тусовщики смотрели на неё кто с восхищением, а кто с опаской, словно она вот-вот на них набросится, а вскоре и слушок про отжатый мобильник пополз — телефона нигде не было, и Вовчик на него действительно не отвечал. В его состоянии потерять аппарат было раз плюнуть, но версия с Иланой-грабительницей, конечно, оказалась интереснее. — Ну ты даёшь! — осуждающе покачал головой Глитч, престарелый торчок. — Напала на человека, выгнала в ночь пьяного. А вдруг он заблудился или под машину попал? — Я защитила своё жильё и свой сон, а не просто так напала, — сквозь зубы ответила Илана. — И предупредила его сто раз, чтобы заткнулся. — Надо было мудрее быть и мягче! — поднял палец Глитч. — Он же без палатки приехал, побили его накануне, он внимания и сочувствия от тебя хотел. Ты как будешь жить, если с ним что случится? — Прекрасно буду жить, — отрезала Илана. — Я ему в няньки не нанималась, ответственность за его жизнь — у него, а не у меня. Он был абсолютно свободен в выборе: брать ли палатку в лес, нажираться ли, внимать ли предупреждениям, поддерживать ли костёр, идти ли блудиться-топиться. И у меня был выбор: терпеть ли ночью ор над ухом в моей собственной палатке. Я не стала. Вовчик нашёлся днём живее всех живых — зашёл в «аську», как потом выяснилось, с чужого телефона, и Матвею пришлось в письменной форме уговаривать его связаться с мамой. Илана вздохнула с облегчением и мысленно порвала ставший ненужным протокол допроса. А слава женщины, отбирающей у бедных пьяниц мобильники, полетела впереди неё. В общем, к вечеру Илана осталась одна на непривычно пустой и тихой стоянке и уже через час пожалела об этом, сожрав от скуки пять бутербродов с майонезом, выкурив столько же сигарет и даже начав убираться в палатке, лишь бы заполнить дождливое время. А ещё через час жалеть перестала, потому что к ней, прихрамывая, пришёл Дух. В этот раз он был не босиком, как обычно, а в стоптанных синих «кроксах», его левая ступня была туго перебинтована. — И что с тобой опять произошло, горе луковое? — муркнула Илана, растворяясь в его бархатных объятиях. — Опять мне мыс помог! — сверкая разноцветными глазами с одинаковой безуминкой в каждом, сообщил Дух, садясь в проём палатки рядом с Иланой и вытягивая забинтованную ногу. — У меня накануне тромб образовался, такая шишка на ноге вскочила, а сегодня мы мусор жгли, а я через костёр прыгал и на стекло от бутылки приземлился… Кровищи было — море! — с гордостью объявил он, словно о важном достижении. — Она-то мне тромб и вымыла, и все шлаки с собой унесла, я теперь как будто заново родился. А ты что, одна тут? Хочешь, в Эдем сходим, я у Джема гитару возьму, поиграю тебе. А может, там ещё баня тёплая, они сегодня топили. Илана согласилась сразу, не задумываясь, хочется ли ей снова пилить в Эдем под дождём, и Дух, галантно подав руку, выдернул её из палатки, словно сорняк из грядки. Вечер догорел в бронзовых отблесках костра, под неустанный шум моря и стук дождевых капель по тенту. Дух пел вперемешку свои и чужие песни — Илане особенно запомнилась одна, про Город, имя которого Дух, как и братья, отчётливо произносил с прописной буквы. Когда гитара переходила к кому-то другому, он брал её за руку, а она перебирала крупные чётки на его запястье. Под одну из последних песен Илана вышла к костру и закрутила пои, предусмотрительно захваченные с собой, и сорвала шквал аплодисментов и восхищённые взгляды. Дух проводил её до стоянки и вызвался принести воды, хотя братья оставили ей пару баклажек, он взял ещё четыре — три в правую руку, одну в левую, — и бодро похромал к роднику. Илана долго вертелась без сна — отсутствие друзей ощущалось физически, словно они должны были ночевать в одной с ней палатке, — а едва смежила веки, как её разбудили истошные вопли. — Вали отсюда, шмара пиздоухая! — надрывался женский голос; сквозь сон Илана осознала, что он принадлежит Ольхе. — Тут мужиков всё равно нет, жопой крутить не для кого! — Оно и видно, что у тебя мужиков нет, — насмешливо отвечало незнакомое контральто. — Ты б завела, глядишь, полегчает. — Если тебе от хуёв в жопе легчает, нечем хвастаться, лучше на сифилис проверься! Я помню, каких ты бомжей сверху таскала, ребёнка моего пугала! — А может, твоего ребёнка твой ор и твоё ебало пугают? — А твоего ребёнка сейчас ничего не пугает? Ах да, откуда тебе знать, ты же его бросила! То-то вы с Викой спелись! Будете вместе бомжам сосать! Илана перевернулась на живот и накрылась спальником с головой, пытаясь абстрагироваться от чужого скандала, но соседка переругивалась с невидимой собеседницей ещё некоторое время, проклиная её на десять поколений вперёд. Новый день оказался таким же хмурым и пасмурным, как и предыдущий. Дождь ослабел, превратился из тропического ливня в унылую морось. Впрочем, на то, чтобы за пять минут промочить всю одежду, его силы хватало, в чём Илана убедилась утром, отправившись в туалет — пришлось переодеваться и прятаться под дождевиком. Первую половину дня она посвятила благоустройству лагеря — починила растрепавшийся под натиском дождя забор, закончила уборку в палатке, очистила пепельницы, унесла наверх мусор, на обратном пути нашла на пустой стоянке плавательную маску и два потёртых квадратных пуфика, похожих на части кресла, и отволокла их домой. Затем Илана сварила себе макароны с рыбными консервами и после обеда принялась наносить визиты: зашла к дяде Толе, который её накурил и поиграл на флейте, посидела пару часов у девчонок, где папа Лёня, оказавшийся светло-рыжим коренастым мужиком с диким выражением лица, жарил шашлык в честь выходного дня, проведала неизменно жизнерадостного Магу, заглянула на Кухню к панкам, угостившим её самогоном. А в сумерках, когда она зашивала непонятно откуда взявшуюся дыру на джинсах, прямо на заднице, ловя последние лучи дневного света, визит нанесли уже ей. — Привет! Это ты девушка с поями? — поинтересовалась незнакомая блондинка в кружевном платье под пёстрым зонтиком. — Наверное, я, — пожала плечами Илана. — Дух просил передать тебе спасибо за вчерашний вечер и за твой танец с поями, говорит, всё время перед глазами он стоит и лечит тело и душу. Гул моря вдруг отдалился, точно его прикрыли ватным одеялом. — Спасибо, — промямлила Илана. — Ты бы зашла к нему, — наклонила вестница голову к плечу. — Он уже не ходит. — Непременно, — кивнула Илана холодновато: она не любила, когда ей указывали. — Только штаны зашью, чтоб с голой жопой не идти. Идти ей действительно было не в чем — шаровары промокли утром, а к шортам и юбкам не располагала погода. И где она умудрилась так зацепиться? Последние отблески солнца рассеялись, и ночь воцарилась на мысе; пришлось всё-таки включать фонарик. Илана машинально начала напевать, торопливо орудуя иголкой, и не заметила, как кто-то подобрался к ней в темноте. — Привет, ты Илана? — раздался мужской голос совсем рядом, у входа в палатку, и она, вздрогнув от неожиданности, укололась. — Утром я была, — произнесла она, вглядываясь в ночь, но свет фонарика, подвешенного к потолку, не давал рассмотреть ничего за пределами палатки. — А ты кто? — Я Керим, помнишь меня? — Засунь сюда голову — может, и вспомню, — пожала плечами она, и визитёр тут же выполнил просьбу. — А, ну конечно, помню, ты горловым пением поёшь. — Ага, — согласился Керим, сощурив и без того раскосые глаза так, что они превратились в щёлочки, сделал жадный глоток из бутылки вина, вытер чёрную бороду и протянул бутылку Илане: — Хочешь? Терпкое кислое вино лавой прокатилось по горлу, побудило кровь резвее бежать по сосудам. — Знаешь, Дух хочет, чтобы ты пришла, — сказал Керим, приняв назад бутылку. — Он целый день медитирует и молится, чтобы тебя призвать. Он считает, что он тебя любит. Илана не нашлась с ответом — язык стал тяжёлым и неповоротливым во рту, — только кивнула. — Уговори его сдаться в больничку, — продолжал гость. — У него с ногой пизда, вот-вот гангрена начнётся, а меня он не слушает и лечиться не хочет. Может, тебя послушает… Казалось, ноги не касались земли, когда она шла по раскисшей тропинке в сторону Эдема, а звёзды прыгали и плясали перед глазами. На маленьком участке настила перед палаткой горели свечи и аромапалочки. Дух с забинтованной ногой сидел внутри по-турецки и улыбался во весь рот. — Как здорово, что ты пришла! Хочешь есть? — Не хочу, — выдохнула Илана ему в шею, ловко забравшись на настил. — Что там у тебя с ногой? — Да всё нормально, — отмахнулся он. — Меня Рахиль лечит какой-то мазью, перевязки делает. Илана понятия не имела, кто такая Рахиль, и что-то похожее на укол ревности тронуло её сердце. — А почему тогда Керим говорит, что у тебя ноге пизда? — Ах вот оно что, Керим, — улыбнулся Дух. — Потому что он мой друг и беспокоится обо мне. — Я тоже о тебе беспокоюсь! Ты понимаешь, что можешь ноги лишиться или вообще умереть? — Будь как будет, — невозмутимо пожал плечами Дух. — Если мыс захочет, то выживу. А он захочет, я тебе точно говорю, мне сегодня уже лучше, чем вчера! — Держи вот. — Она достала из кармана алюминиевый тюбик и пузырёк из-под капель в нос. — Это клей БФ, а это хлоргексидин. Сначала им зальёшь, чтобы обеззаразить, а потом клея туда выдавишь, он хорошо заживляет раны. Только пообещай, что если станет хуже, сдашься врачам! Что она ещё могла сделать? Не тащить же его силой в гору на себе. Оставалось лишь надеяться на его благоразумие. — Спасибо. Обещаю. — Он накрыл её холодные руки своими, прежде чем взять дары, и словно электрический ток потёк между ними. — Смотри, что я сделал. Он извлёк откуда-то толстую палку размером с трость, приставил ко рту, и палатку заполнил жужжащий напев диджериду. Не прошло и минуты, как за спиной, совсем рядом, загрохотали падающие камни, будто подыгрывая. — Да, у меня тут обвалы бывают, — улыбнулся Дух, — стоянка же прямо под скалой. Но меня боги берегут, досюда ни разу не долетало. — Надеюсь, и меня мои сберегут, — вздохнула Илана. — А ты в кого веришь? — Я язычница. В славянских богов. Перун, Сварог, Макошь… — О, так мы одноверцы! — обрадовался Дух. — Индуистские боги — те же самые, Кришна — это славянский бог Крышень… — Поиграешь ещё? — поспешила спросить Илана, пока он не перешёл на славяно-арийские веды, Велесову книгу и альтернативную историю Фоменко, и Дух прижал к пухлым губам извлечённый откуда-то варган, и язычок завибрировал под его пальцами, рождая металлический рокот, и потоки воздуха от движений его руки щекотали ей шею. «Любишь — так еби», — вертелось на языке у Иланы, но она решила играть по правилам Духа, проявляющего завидное целомудрие. Когда она засобиралась домой, он не предложил ей остаться, не удержал, только мимолётно чмокнул в щёку и долго согревал её руку в ладони. Ничего не понятно… Илана чувствовала себя как в дурацком ромкоме, в котором какие-то высосанные из пальца преграды мешают героям быть вместе. В жизни-то всё обычно проще… Но, видимо, не в этот раз. — Какого хера к вам прицепилась опека? Что вы там делали?! — заорали в ночной тиши, и Илана вздрогнула, словно её окатили ледяной водой. — Что ты молчишь, я тебя спрашиваю! В ответ раздался детский плач, и моргающая спросонья Илана сообразила: это снова Ольха, только теперь она прикапывается к собственной дочери. — Ещё раз: почему на вас вообще обратила внимание опека? Джем там бухал, что ли? С бомжами тусил? Аскал? Отвечай! По привычной схеме Илана накрыла голову спальником и постаралась заснуть вновь. Но соседка не унималась: — Ты что, идиотка? Спрашиваю по слогам: что? вы? там? делали? А ну смотри на меня! Зоя зарыдала ещё горше. — Вот так оставишь тебя на двадцать минут, чтобы тебе же жратвы купить, а мне потом опека час мозги ебёт! Теперь весь город знает, как меня зовут и где я живу, Зоя же первому встречному всё рассказала! Ведь я же тебе ни разу не говорила на такие вопросы не отвечать, да? Говорила или нет? Илана рывком сбросила спальник, расстегнула палатку и сунула ноги в шлёпанцы. Хватит с неё ночных концертов. — Что у тебя случилось? — поинтересовалась она со всем возможным дружелюбием, дойдя до соседней стоянки, укрывшейся между раскидистым деревом и большим валуном. — Не твоё собачье дело! — рявкнула Ольха, на мгновение отвернувшись от сжавшейся в комок дочери. — Будет не моё, когда ты перестанешь орать на всю округу по ночам, — процедила Илана сквозь зубы. В следующий миг удар в левую скулу высек искры из глаз, вонючее облако пепла окутало лицо. Ольха бросила в неё банкой-пепельницей, поняла Илана, уже летя на врага, словно рысь — дворовая выучка, въевшаяся в ДНК, швырнула тело навстречу источнику боли до того, как мозг успел что-либо осознать. Кулаки врезались в податливое тело. Илана повалилась на Ольху, и они покатились по склону, колотя друг друга по чему придётся. Сердце билось громко и очень медленно, в уши ввинчивался испуганный крик Зои, скулу жгло огнём. Оказавшись сверху, Илана обхватила бёдрами ноги соперницы и со всей дури вбила локоть ей в шею. Ольха взбрыкнула и вырвалась. Илана упала головой в грязь. Она успела схватить противницу за майку и дёрнула на себя, раздался треск рвущейся ткани. От удара в лицо помутилось в глазах. Илана извернулась и впилась зубами в чужой кулак… — Что вы делаете?! Перестаньте! — долетел издалека чей-то вопль, и тут же большие руки обхватили её, оттаскивая от врага. Илана машинально тяпнула и нового участника схватки… А затем словно проснулась. Её держал Петя, смешной толстый очкарик-сосед. Рыдающая Зоя обнимала мать. Левая сторона лица нещадно болела, по щеке что-то текло — то ли грязь, то ли кровь, саднили сбитые костяшки, ныли рёбра и колени. — Всё-всё-всё, не надо, успокойтесь, — бормотал Петя, обнявший её со всех сторон, будто мягкое кресло. — Я до тебя ещё доберусь, — прошипела Ольха, медленно вставая. — Добирайся, я тебе опять наваляю, — выплюнула Илана, пытаясь вывернуться из медвежьих объятий, но Петя поднялся вместе с ней, точно ребёнок с куклой под мышкой. — Вам помочь чем-нибудь? — спросил он. — Переломов нет? Скорую вызвать? — Труповозку себе вызови, блядь, — процедила Ольха и потащила дочь в сторону своей стоянки. — Прекрати выть, достала уже! — Это относилось к девочке. — Да отпусти ты меня! — дёрнулась Илана, и Петя наконец-то разжал хватку. Курить хотелось до тошноты, и она, словно зомби, прихрамывая, зашагала домой, напрочь забыв про соседа, как только он выпал из поля зрения. После первой сигареты в голове немного прояснилось. Закурив вторую, Илана подошла к большому зеркалу, установленному у входа на стоянку, посветила фонариком себе в лицо. Открывшимся зрелищем можно было пугать детей: вся в грязище, сиреневые волосы превратились в коричневые сосульки, губа разбита, скула опухла и посинела. Злополучные джинсы опять порвались, на этот раз на колене. Над мысом разнёсся новый вопль Ольхи, ругающейся то ли с дочерью, то ли с Петей. Надо съезжать отсюда, подумала Илана, подальше от этой ебанутой, пока ночные спарринги в грязи не превратились для неё в привычку. Может, присоседиться к Бухим, больным и алчным? Хотя вряд ли к ним влезет ещё одна палатка… Ладно, завтра она что-нибудь придумает, а пока стоит поискать в Матвеевской палатке, которую он не стал брать с собой, что-нибудь от ран и ушибов и вытереть голову утренней мокрой футболкой, чтобы не разносить грязь по постели. Ох и стирки же будет после дождя…