Игры с огнём

К тому времени, как Джим, морщась от света, льющегося через роскошные окна на восточной стене, приоткрывает один глаз, душ уже выключается, а вторая половина кровати давным-давно остыла. Он потягивается с довольным стоном, переходящим в писк, а потом поворачивается на бок и вздыхает. Вечно валяться в постели он, конечно, не может, но вставать не торопится, зарываясь лицом во вторую подушку и глубоко вдыхая запах. Он слышит, как в ванной включается кран, раздаётся всплеск, негромкое позвякивание, сопровождающее ежедневный ритуал бритья, и мирится с неизбежной необходимостью встретить новый день. Чтобы заставить себя вырваться из объятий великолепных запахов секса и мускуса, требуется немалое усилие, но он всё же садится и выпутывается из кокона пуховых подушек и первоклассных простыней из египетского хлопка, который кажется шёлком. Он запросто мог бы остаться жить в такой постели, и именно эта мысль быстрее любой другой заставляет покинуть её соблазнительный комфорт. Опасный. С другой стороны, он никогда не бегал от опасностей. Почёсывая затылок и даже не пытаясь привести в порядок волосы, он направляется в сторону ванной. Для тщательной причёски время ещё будет, ему прекрасно известно, что небрежный внешний вид лишь сильнее разожжёт огонь желания. Он всегда был немного пироманьяком, этот извращённый восторг, не важно, было ли разжигаемое им пламя буквальным или метафорическим. Он всю свою жизнь горел, значит будет только справедливо, если с миром случится то же самое. И нет ничего более захватывающего, чем наблюдать за тем, как тает лёд, когда пламя оказывается слишком близко. Шум воды стих, поэтому он выстукивает по двери замысловатую мелодию, а потом, не дожидаясь ответа, заходит. — Доброе утро, секси, — мурлычет он и смотрит на отражение в зеркале: удивлённые голубые глаза распахиваются чуть шире в ответ на неожиданное вторжение. Майкрофт вытирает лицо мягким полотенцем, стирая остатки крема для бритья, а когда поворачивается к Джиму, его спокойствие и собранность вновь на месте. Джим складывает руки на груди и прислоняется к косяку с наигранной обидой. — Ну вот, ты всё стёр. Знаешь ведь, как я люблю белые разводы на твоём лице. Строгий взгляд Майкрофта без сомнений означает «хватит вести себя, как ребёнок, у меня нет времени на эту ерунду», и Джим в ответ закатывает глаза. — Пфф, какой ты скучный, — он наклоняется вперёд и проводит пальцем вдоль свежевыбритой скулы, невозможно гладкой, настолько, что хочется потереться о неё всеми частями тела. — Ты знаешь, что тебе тоже это нравится, — он видит, что Майкрофт пытается не покраснеть, что только сильнее подстёгивает. Нет дыма… Он проводит большим пальцем по губам. — Когда ты измазан спермой, такой грязный, умоляющий о большем… тебе всегда мало, — он подмигивает, когда кончик пальца проскальзывает в рот, а потом отдёргивает руку, когда в ответ сверкают острые зубы. — Гадкий, гадкий, — укоризненно говорит Джим, посасывая чуть прикушенный палец. Майкрофт к этому моменту уже отворачивается, застёгивает рубашку и заправляет её в идеально сшитые брюки. Джим, не удержавшись, подходит вплотную и проводит руками по идеально очерченной заднице. Он никогда не мог устоять перед хорошо сидящими костюмами. Майкрофт качает головой и тянется за галстуком, который Джим тут же выхватывает у него из рук. — Дай мне. Он перекидывает шёлк вдоль воротника и привстаёт на носки, чтобы смотреть из-за плеча Майкрофта. Тот с едва ощутимым раздражением наблюдает за ним через зеркало, но Джим знает, что подо всем этим кроется теплота, пусть и не заметная стороннему наблюдателю. — Я носил галстуки, когда ты ещё в пелёнках лежал, Джеймс, и вполне способен завязать узел сам. — Дело не в этом. — Джиму приходится сделать над собой усилие, чтобы не прицепиться к слову «узел», впрочем, недовольный взгляд Майкрофта через отражение заставляет его подозревать, что тот и так всё понял. — А в чём же тогда, потрудись объяснить, дело? Джим наклоняется ближе, поправляя узел. — Так я могу насладиться твоей прекрасной длинной шеей, — напевает он на ухо Майкрофту и опускает воротник, кончиками пальцев поглаживая кожу со светлыми веснушками. — И сделать вот это. — Улыбаясь, он проводит языком вдоль уха. Майкрофт тихо фыркает, и этот звук столь же сладок, как любой стон или отчаянная мольба. Это словно трещина во льду замёрзшего озера в первую неделю весны, потрескивание плывущего айсберга, это шипение свежезарезанного тела на выпавшем недавно снегу. Это звук оттепели, и он заставляет пламя бежать по венам, наполняя тело жидким теплом. Джим скользит ладонью по груди Майкрофта и вниз, вниз, вниз, пока кончики пальцев не касаются элегантных брюк. Он трётся щетиной о гладкую шею Майкрофта, покусывает нежную мочку уха, а его пальцы нащупывают поднимающийся от такого внимания член. — Возвращайся в постель. Майкрофт делает глубокий вдох и выдыхает, словно вся тяжесть мира держится на его плечах, эта аура не покидает его, как и его чёртов зонт, и Джим знает, что будет дальше, но не может устоять, поглаживая через брюки напряжённую выпуклость ещё раз. Прохладные пальцы обхватывают его запястья, мягко, но уверенно отводя руки прочь. — Я не могу, — его тон непоколебим, абсолютен, но Джим слышит скрытое прямо на поверхности сожаление. Он ловит в зеркале взгляд Майкрофта и небрежно улыбается уголком губ. — Я знаю, — он пожимает плечами. — Но попытка того стоила. Майкрофт отпускает его руки и берёт с вешалки жилет, а Джим отступает, чтобы он мог его надеть. Он наблюдает, восхищаясь удивительной точностью, как эти талантливые пальцы танцуют вокруг пуговиц, и старается не вспоминать, как они касались его кожи. Сложно полностью очистить мысли, когда плотно облегающий жилет опять заставляет взгляд Джима скользнуть к бёдрам Майкрофта. К счастью, далее следует пиджак, длинные чёткие линии его силуэта скрывают соблазнительную округлость задницы и изгиб талии. Джим даже думает, что пиджак почти так же сексуален… или даже больше? Чёрт. Майкрофт разворачивается, собираясь выйти в спалью, но Джим останавливает его, положив руки на плечи. — Нет, нет, нет, не так быстро, — почти напевает он, прекрасно зная, что такие интонации забираются прямо под кожу Майкрофту. Он преувеличенно-тщательно стряхивает с пиджака Майкрофта воображаемые пылинки, превращая действо в целое шоу, разглаживая лацканы и несуществующие складки и поправляя торчащий из кармана уголок платка именно так. Наконец его руки оказываются у виндзорского узла галстука, точно под соблазнительным бугорком адамова яблока, поглаживают шёлк, делая вид, что расправляют. Майкрофт, кашлянув, привлекает его внимание. — Что? — Джим знает, что его фальшивое недоумение никого не обманет, но он так любит все эти маленькие игры. Он смотрит вверх сквозь ресницы, преувеличенно невинно встречая взгляд Майкрофта и его приподнятую бровь. — Я не могу выпустить тебя в мир в таком беспорядке. Что подумает Королева-мать? — Он скользит пальцами вдоль галстука, а потом чуть тянет. Майкрофт позволяет наклонить себя вперёд, а Джим тянется навстречу. Он чувствует, как дыхание Майкрофта ускоряется, перемена почти незаметна, но она есть, и Джим ухмыляется. Привстав на цыпочки, он чмокает Майкрофта в кончик носа и, посмеиваясь, опускается обратно. Майкрофт моргает, с раздражением качает головой, а потом за шею притягивает Джима обратно. Поцелуй словно наказание, руки Майкрофта вцепляются в его волосы, язык Майкрофта в его глотке, а зубы задевают губы, и Джим только и может держаться, принимая всё это. «Как раз как ты любишь», — напоминает всезнающий голос у него в голове, и он пытается не застонать, соглашаясь. Когда Майкрофт отстраняется, ладони Джима ещё не выпустили галстук, но руки совершенно слабые и бесполезные. Майкрофт отталкивает их и расправляет галстук, заправляя его под жилет. Он выходит из ванной, пока Джим всё ещё пытается перевести дыхание. Чтобы прийти в себя, тому требуются несколько постыдно долгих секунд, прежде чем он берёт себя в руки в достаточной мере, чтобы выйти в спальню следом за Майкрофтом. Майкрофт занят тем, что складывает бумаги в портфель, и даже не поднимает головы. — Постарайся не взорвать ничего, пока меня нет. — Никаких обещаний, милый. Ты же знаешь, как мне становится скучно без тебя, — хмурится Джим. Майкрофт тихо фыркает, Джим уже запомнил, это обозначает «вокруг меня одни дети, понятия не имею, зачем я с тобой связался», и не может удержаться от ответа: — О, да ладно, ты обожаешь изображать мамочку. Во всяком случае шлёпать точно. — Майкрофт никак не реагирует на это замечание, молча, с чувством завершённости закрывая портфель. Джим подходит ближе. — Что ж, солнышко, надеюсь, ты повеселишься, приводя мир в порядок. — Чтобы вечером ты опять мог устроить бардак. — Это то, чем мы занимаемся, дорогой. — Дом не сожги. — Я бы и не мечтал! — А если я узнаю, что ты вмешиваешься в мои планы, тебе не избежать последствий. — Разумеется. — Джим легко похлопывает его по спине. — Я буду в порядке. Поиграю по твоим правилам. А теперь иди уже! Я бы не хотел, чтобы ты, со своими важными планами мирового господства, опаздывал. Майкрофт направляется к двери, на секунду замирая у порога. — Увидимся вечером? Это едва ли вопрос, скорее безразличное утверждение, по крайней мере, расчёт именно на это. Джим лучше знает. Открывая дверь и выходя из комнаты, Майкрофт не оборачивается к нему. — Я бы и на целый мир это не променял, — воркует Джим. Майкрофт едва заметно наклоняет голову, кивая, и уходит. Джим падает обратно на кровать, широко раскинув руки и ноги. Он смотрит в потолок, а по лицу медленно расползается улыбка, пока он планирует, как будет зарабатывать своё наказание.