Отряд, стройся!

Те леденящие кровь байки об обряде Инициации, которые издавна передавались темными ночами от ученика к ученику, казалось, начали воплощаться безжалостно и как-то очень скоро. Мэтр притащил их в самую глубь леса, к круглой поляне, по контуру которой высились полуразрушенные менгиры с выбитыми на них письменами. Впрочем, ни Бетер, ни его закадычный приятель Кинац не могли разобрать ни слова. Язык был во много раз древнее окружавшей их чащи. Вероятно, что во времена, когда ставили это капище, и леса-то никакого не было. Мэтр, усадив мальчишек в центр круга, зажег кадильницу с зловонной травой черной лапчатки и пошел по кругу, громко читая написанное на камнях. Дым разъедал ноздри и глотку, ни один из юных колдунов так и не смог заставить себя задержать дыхание — лапчатка проникала прямо в голову, кружила ее и несла странное, сладостное расслабление. Голос мэтра, чеканивший незнакомые сочетания букв и звуков, громыхал будто бы где-то в печенке и сотрясал внутренности. Бетер вцепился в жухлую жесткую траву у коленей, чувствуя, как тело, прекращая повиноваться разуму, желает мешком увалиться оземь. Падать было нельзя. Духи не любят слабых. — Мне плохо, — просипел Кинац, закатывая глаза. У губ его возник белесый бескровный треугольник. — Молчи, — шикнул Бетер. — Духи не любят болтливых. Мэтр, на мгновение осекшись, наградил мальчишек яростным взглядом. Переговариваться было запрещено. Любой лишний звук мог сорвать ритуал призыва. И хорошо, если всего лишь сделать так, что на зов не явится ничто. Хуже было бы, если бы явилось то, чего не ждали. Порвалось там, где было тонко. Как и всегда. Душераздирающий вой пронесся над поляной в мощном потоке ветра, обрушившем на головы мэтра и мальчишек хвою с кривоногих сосен, мелкие ветки и россыпь сухих шишек. Менгиры заскрипели, будто пытаясь вырвать из земли свои дряхлые каменные основания. Мэтр бросил в траву кадильницу, пытаясь затушить тлеющие стебли. Вой раздался снова, еще более гневный, еще более ужасающий. Казалось, потревоженное нечто ненавидит каждую былинку на поляне, которая моментально погрузилась в кромешную тьму. Кинац бился в припадке, изо рта его раздавался хрип, смешанный с бульканьем. Над головой что-то сверкало, иной раз на миг ослепляя, но Бетер успел рассмотреть во время одной из вспышек, что изо рта у приятеля идет пена. Он рывком придвинулся к нему и затряс за плечи, пытаясь приподнять. Кинац был тяжел, будто мешок с песком. — Кинац! — отчаянно взывал Бетер, краем глаза наблюдая за приближением мэтра. Тот что-то пытался нашарить в своей поясной сумке. Нечто над головами визжало и хохотало, и каждый возглас Бетера приветствовало почти радостным воем, рвавшим уши изнутри. Мэтр не проронил ни слова. Он оттолкнул Бетера от корчившегося в судорогах Кинаца и ловким движением взрезал тому глотку. Потянуло кровью, и Бетер, от ужаса остолбеневший, едва сдержался, чтобы не вывернуться наизнанку. Воющее нечто над головой мгновенно утихло. Тело Кинаца, несколько раз дернувшись, застыло и начало медленно распадаться на призрачные черные клочья. Через минуту ничто даже не напоминало о том, что на поляну привели сразу двоих. Разве что сумка Кинаца осталась валяться там, где он ее оставил, войдя в круг. Бетер хватал губами ночной воздух. Бетер пытался встать на ноги, но не мог. Мэтр утер лоб. — Поднимайся, — наконец, прохрипел он. Менгиры утихли. Казалось, они тоже были в оцепенении от случившегося. — Мэтр, — начал, было, Бетер, но мэтр грубо прервал его: — Молчи! Ты уже и так наделал дел… Вставай, говорю. Бетер с трудом поднялся. Мэтр подошел к нему настолько близко, что Бетер чувствовал на лице тепло его несвежего старческого дыхания. — Что это было? — прошептал Бетер. — Не то, что было нужно, — как всегда уклончиво ответил мэтр. — Я велел вам не болтать. Ритуал не приемлет лишних звуков, а тем более — слов. Теперь все потеряно… Бетер сглотнул. Гибель Кинаца до сих пор не улеглась у него в сознании. Кинац был ему другом, возможно — единственным близким существом за все годы ученичества. Не считая старого ворона, который жил в гнезде старого дуба, росшего во дворе дома мэтра. — Тебе придется уйти, — нехотя произнес мэтр. — Прямо сейчас. — Но… куда? Куда я пойду среди ночи, мэтр? — взмолился Бетер, падая на колени. — Мэтр, прошу вас, давайте попробуем еще раз? Я буду молчать, как мертвец, клянусь вам! Если пожелаете — клянусь отныне всегда молчать! Я напортачил, я знаю, но ведь без инициации я… не колдун вовсе. — Инициация — лишь последняя ступень в обучении, Бетер, — устало ответил мэтр, садясь прямо на землю. — Заключительный урок смирения и терпения. Просто для тебя этот урок стал… другим. Но не перестал быть уроком. Последним, который я смог тебе дать. Или, если пожелаешь, дала судьба. — Но гримуар Шести Безглазых… — Книги есть средоточие чужих мыслей и выводов, а ты должен учиться делать свои, — отрезал мэтр. — Твой язык, пусть и невольно — я верю, что ты волновался за брата, — стал причиной первой в твоей жизни смерти от колдовства. Твои слова сорвали ритуал, высвободили силу, что не должна была обрести свободу. Я вынужден был отдать ей жертву, которую она возжелала. — Вы могли отдать меня, если это я был виноват! — воскликнул Бетер, глотая слезы. — Вы были виноваты оба. Только Кинац все равно не пережил бы ритуал, — мэтр поднял на Бетера глаза. В темноте они мерцали отраженным светом. — Я пожертвовал меньшим, что было в наличии. А ты уяснил урок. Единожды битый больше под кулак не полезет. Так и случилось. Бетер ушел поутру, забрав свои нехитрые пожитки. Отныне и всегда он носил траур по погибшему другу, а губы его за множество лет не произнесли больше ни слова. Кроме одного-единственного имени. Но это случилось гораздо, гораздо позже. В те времена Отряд служил Белой Розе. И истинного имени угрюмого колдуна по прозвищу Молчун не знал никто. Но это никого не интересовало.