Проклятая ворона

Небольшие черные лапки впились ей в плечо даже сквозь ткань куртки и мехового плаща поверх. Игритт слегка поморщилась, дернула плечом, но чертова птица даже не подумала взлетать. Упрямая ворона. «Упрямая ворона...» — тоскливо отозвалось внутри, и девушка нервно обхватила колени чуть подрагивающими руками. Золотистые отсветы от огня лизали ее грубоватые пальцы. — Что, у меня не такие нежные руки, как у твоих ледь? — сбивчиво от смущения и хрипловато от чего-то другого спросила Игритт, когда Джон Сноу, чертова упрямая ворона, покрывал ее руки мягкими поцелуями. Он тихонько улыбнулся и посмотрел на нее чуть исподлобья. Неопрятно отросшие за время дезертирства черные пряди падали на темно-серые, почти до черноты, глаза. Игритт ни у кого не видела таких глаз. Серый — цвет грязного снега, но у Джона Сноу это был цвет валирийской стали, цвет глубокого озера, затянутого льдом. Утонешь — никто никогда не найдет твоего бренного тела. У Игритт все замирало внутри, стоило только взглянуть в эти мягко мерцающие глаза, умеющие быть такими холодными - и такими... такими!.. Ох, черт побери, почему она не умеет читать, она бы столько красивых слов придумала о нем! А так — только чувствует, как сладко сжимается все внутри, и жадно, как ребенок, тянется за поцелуями. Она - женщина вольного народа, и пусть она мучительно стесняется, когда Джон целует ей руки (ну что за глупый обычай, с какой радости ему целовать ей руки, ну!..) — она остается вольной, и если она хочет поцелуй — она получит поцелуй. — Нет, — улыбнулся Джон, мягко сжимая ее пальцы, такие же грубые, как у него самого. — Я никогда не целовал руки леди, Игритт. Мать не позволяла, и со временем я отучился просить, а Санса... — Он протянул изуродованную руку и пропустил сквозь пальцы ее волосы. Игритт надеялась, что этот огонь его не жжет; Игритт надеялась, что ее поцелуи смягчают боль в шрамах. — Она была рыжей, как ты. Но она не позволяла бастарду целовать себе руки. Ей хотелось, чтобы это был принц. — Так, значит, ты целуешь меня, потому что я рыжая, как твоя сестра, которая не дарила тебе поцелуев? — не то шутливо, не то ревниво спросила Игритт. — Так, как я целую тебя, ни один брат не поцелует сестру! — Джон засмеялся, тихо-тихо, неровно, он словно бы не привык смеяться. Засмеялся — и прижал ее к себе. Он был горячим и нетерпеливым, мальчишка, дорвавшийся до женского тела... Игритт, девятнадцатилетнюю, взрослую Игритт, забавляла его горячность — ровно до того момента, когда он смыкал губы на сборчатом красном комочке плоти на кончике ее небольшой груди, или когда прижимался алчущим, совсем не детским, жестковатым ртом к ее доверчиво подставленной шее, которую он когда-то не стал рубить. Его поцелуи выжигали смех из нутра Игритт, оставляя там только стоны и сбивчивый жаркий шепот: «Джон, Джон, Джон Сноу...» — Сноу! — пронзительно каркнул ворон. Игритт сердито махнула рукой, черты ее исказились злобным отчаянием. — Проваливай, глупая птица! Хватит меня мучить! Она была одна у костра: осталась на страже, через пару часов ее должен будет сменить Рик. «Хочешь, я убью его для тебя?» — ласково спросил он вечером того дня, когда ворона улетел обратно на Стену. Игритт трясло от сдерживаемых слез и отчаянной злости. Ей хотелось самолично вырезать Джону сердце и разорвать его на куски грубыми, не-как-у-леди пальцами. Ей хотелось бить его кулаками, палкой, мечом, хотелось нашпиговать его стрелами, сделать ему так же больно, как сделал он, хотелось, чтобы чертов предатель на коленях просил у нее прощения и признавался в любви... но она знала, что даже если сделает все это, то ничего не добьется. Только глаза его из того, для чего у нее нет слов, станут жестокой валирийской сталью, только сожмутся губы, такие ласковые когда-то, и... Он не попросит прощения. Игритт знала. И в ответ на вопрос названного брата она мотнула спутанной рыжей гривой и хрипло выдохнула, яростно сплевывая на снег: «Пусть катится! Проклятая ворона...» И с тех пор все стало по-прежнему. Словно Игритт и не была женщиной бастарда со Стены. Игритт язвила, веселилась, охотилась, тренировалась с луком, отшивала неугодных поклонников, решивших, что смогут с ней совладать; многие после таких решений лишались парочки пальцев... Все было по-прежнему. Это все еще была Игритт, отважная вольная женщина, поцелованная огнем. И она вовсе не тосковала по Джону Сноу. По необычным словам Джона Сноу. По тому, как внимательно он умел слушать. По неопрятным черным прядям, которые она любила отводить с бледного лба, по его рукам, крепко обнимающим ее, по его губам, касающимся ее в самых нежных, срамных местах, по его горячему дыханию, прогоняющему холод, вечно царивший здесь, за Стеной... Она вовсе по нему не тосковала. Нет. Нет-нет-нет. Нет. Чертова упрямая ворона хлопает крыльями, снова подбираясь к ней, и пронзительно каркает:  — Сноу! Сноу, сноу!.. — Заткнись! — отчаянно шипит Игритт и хватает птицу обеими руками. Ей не привыкать, она умела так же схватить и крыс, куда более изворотливых... На черном атласном горле смыкаются дрожащие пальцы. Птица замирает, испуганная, щелкает поблескивающим клювом. Смотрит своими птичьими бессмысленными глазами... Что-то горячее и колючее поднимается изнутри. Зарождается в животе, оттуда в грудь - и застревает в горле, расцарапывая его изнутри. Надрывно всхлипнув, Игритт выпустила птицу из позорно ослабших пальцев и глухо всхлипнула, закрывая лицо дрожащими — от холода, конечно, от холода, я сказала, от холода! — ладонями. Пускай проваливает, чертова ворона. На все четыре стороны. Проклятая ворона, упрямая ворона. Любимая ворона... Игритт содрогается в беззвучном рыдании, роняет на собственный плащ горячие слезы. Один раз, другой, третий... А потом решительно вскакивает на ноги и принимается мерить шагами лагерь. Зачерпывает снег озябшими руками и растирает мокрое лицо, силой вынуждая себя остыть. Она — женщина вольного народа, и она должна охранять своих братьев и сестер в эту морозную ночь. Хорош же из нее будет патрульный, если глаза ничего не видят от слез. Хватит с нее мыслей о Джоне Сноу и его чертовых поцелуях. Хватит, слышите?! И видят старые боги — если сейчас он появится в лагере, она выстрелит в него из лука, как в любого другого чужака, понятно?! И ни на миг пальцы не дрогнут! Наглая ворона снова опускается ей на плечо и вцепляется лапками в толстую ткань плаща. — Сноу! — хрипло вырывается из блестящего клюва. — Сноу! Игритт хочется нервно расхохотаться, но вместо этого она сплевывает на снег вместе со слюной паскуднейшее ругательство.