во всех бесконечных вселенных

В первый раз они знакомятся в центральном парке Нью-Йорка. У Зейна в волосах путается яркая осенняя листва, и Луи смеётся, потому что этот мальчик выглядит милым и дружелюбным, особенно, когда морщит нос, пытаясь отряхнуть голову. Луи протягивает руку, потому что так учила мама, и говорит о себе абсолютно прямо: — Я Луи Уильям Томлинсон, и мне в декабре будет восемь. У Зейна карие глаза и какой-то странный акцент, совершенно незнакомый, но Луи всё равно, он дарит Зейну огромного жука и садит того мальчишке на голову. И мальчишка смеётся, задорно, вместо того, чтобы визжать, кричать или плакать, и Луи рассказывает всё, что знает, и только абсолютную правду (он, конечно, несносный врунишка, но у парня волосы цвета жженой карамели, почти абсолютно чёрные, и Луи не думает, что такому мальчику стоит и можно врать — Бог за это может и покарать, хотя Луи ни разу бога не видел и уверен — тому всё равно). И, может, Луи и не врёт, но он придумывает разные истории о том, как мистер жук и его жучата гуляют в парке, а они с Зейном — огромные динозавры, и Зейн верит, потому что Луи — маленький гений, который знает об этом мире абсолютно всё. И Зейн смеётся, рассыпая смешинки по округе, заставляя Луи смеяться тоже. И когда приходит время уйти, Луи зовёт Зейна к себе на день рождения двадцать четвёртого декабря в баскин робинс, потому что он решил, где будет праздновать ещё пару месяцев назад. Зейн махает ладонью и аккуратно вытаскивает мистера жука из волос. Пускай он идёт к своим детям. * Зейн так и не приходит на день рождения. (Луи в декабре сбивает машина) * В другой жизни Зейна зовут Зитой и у неё (него) такие же карие глаза, как и в предыдущей жизни, и Луи становится смешно, потому что он не помнил Зиту такой капризной. И, в конце концов, любовь — это не забота о гениталиях, и он покупает Зите коктейль, разжигая пожар страсти вместе с ней на танцполе. Зита прекрасно стонет, Луи знает, что любовь — не выбор, и пред нею любой беззащитен, и Луи пред Зитой бессилен, он шепчет на ухо ей тайны, Зита смеётся сладко. И к концу вечера исчезает, с собою забрав вино. Луи пожимает плечами, потому что ему, если честно, полностью и абсолютно всё равно, он никогда не планировал за кем-то вроде неё бежать, а что есть, то есть, и он забывает о Зите, потому что ему, если честно, больше жаль вино. * Каждый раз он учится любить Зейна новым телом, нашёптывая ему истории о новых и новых мирах, и Зейн теряется в них без остатка, когда Луи раздаёт тузы и дамы, и, в общем-то, абсолютно все карты, и Зейн шепчет ему на ухо: — Малыш, со мной всё хорошо. И Зейн смеётся так же сладко, как и в остальных жизнях, и у Луи вновь перехватывает дыхание, вселенные бесконечны и беспощадны, Луи в отчаянии, и он кивает Зейну, целуя, а следом шепчет: — Солнце, не уходи далеко. * (Зейн уходит) * В одной жизни они оказываются кошками, и одной неизменной вещью остаются лишь карие, словно шоколад и золото, медь и кофе, глаза. Луи сбегает подальше, в этой жизни он далеко не бесстрашен, потому что мир жесток, а Луи ещё в начале этой грёбанной жизни (жизней) усвоил этот урок. Зейн оказывается котом, чёрным, как жженая карамель, наглым, смелым, отчаянным, и у Луи перехватывает дыхание, пока Зейн не шипит, а потом вдруг убегает, прыгая через забор. * В следующей жизни они птицы, и всё нормально, учитывая, что никто не выбирает, кому кем родиться, но Зейн оказывает орлом, гордым, отважным, видящим всех и всё. Луи смелый, но Луи далеко не орёл, и Луи смотрит из тени, Зейн видит его, Луи знает, но Зейн молчит и на него не летит, даже не пытается, и всё хорошо, учитывая, что это их грёбанный маленький, но до жути правдивый закон — никогда вместе не быть. * В следующей жизни — это, если честно, абсолютно смешно, — но они бесконечно идущие, друг за другом бегущие стрелки одних часов, и Луи — та, что бежит за Зейном, он пытается бесконечно сильно, он старается изо всех сил, но знает, что время ему ни за что не побить, зато время с лёгкостью, одним лёгким махом может его сломить. Луи выдыхает и следом опять бежит. Тик-так. * В следующей жизни всё относительно прекрасно: они часто видятся в одном хипстерском, кажется, клубе, пьют кофе, и говорят обо всём безрассудно, у Зейна много тату на руках, Луи понятия не имеет, как так получилось, но не спрашивает, а Зейн не рассказывает. Всё относительно хорошо: они говорят о важном, вплетают друг другу в волосы тонкие ленты, потому что Луи отрастил волосы, а сейчас — жаркое июньское лето, и ходить с распущенными волосами жарко. По субботам Луи отдаёт себя Зейну всего и без какого-либо остатка. Они пьют красное вино, как в одной из жизней, только Зейн больше не кажется Луи чересчур капризным, он вообще не кажется никаким таким. Зейн прекрасный и говорит без какого-либо акцента, его глаза — то, в чём Луи согласен тонуть сотни лет наперёд, и они курят какую-то лёгкую травку, улыбаясь ярче летнего жаркого солнца, и если Зейн касается бедра Луи пару раз, то они, возможно, и не вспомнят об этом завтрашним утром. Луи кажется, что эта вселенная никогда не кончится, что эта их жизнь будет счастливой, но сейчас, вспоминая об этом, сердце Луи сжимается, потому что, возможно, их вселенная и так была достаточно бесконечной, просто он это понять отчего-то не сумел. * Зейн уходит ночью, не оставляя не записки, ни красного, как его губы, вина, даже бутылка виски, -и та пустая. Луи головой качает и думает, что ему всё приснилось, но в квартире остаётся мягкий приятный шлейф чужого аромата. Зейн не приходит в хипстерское кафе ни завтра, ни в воскресенье, и даже в марте, когда Луи ждёт каждый чёртов день — Зейн исчезает так, будто и не существовал. Луи отстригает волосы и обещает себе не ненавидеть март. * В каких-то жизнях они даже почти не встречаются: Луи покупает билет в кино у Зейна, смеётся над шуткой, давясь соком и пересказывая её всем своим друзьям, жалит в палец Зейна, будучи пчелой, и следом умирает (он всё ещё любит факты о мире животных). Но в каких-то жизнях Луи чувствует Зейна каждой клеточкой своей кожи, до сладкой, почти бессознательной внутренней дрожи, но, на самом деле, он боится признаться, что чувствует Зейна во всех вечных и бесконечных вселенных, мирах, параллельных реальностях и даже придуманных восьмилетним ребёнком мирах. Правда в том, что иногда они даже не встречаются. (Это факт) * Зейн целует его на прощание и уезжает, они не встретятся больше, Луи знает это, и его сердце бьётся об землю, словно фарфор или хрусталь, это сорок пятый, пропахший насквозь, как сталь, но кровавым, металлическим запахом мертвой плоти. Они встречаются вновь в каком-то окопе, Зейн ранен почти смертельно, но Луи себе самому клянётся, что сможет спасти его, потому что не будет никогда целым, не сможет стать, если ему придётся Зейна в этом мире опять потерять, да ещё у себя на руках. Луи тащит Зейна у себя на спине, когда тот, потерянный в отчаянии, хрипло шепчет: — Умирать, как ты думаешь, больно? И тогда Луи понимает, что и в этой вселенной ему придётся Зейна потерять, но всё равно молчит, и тащит под пулями в чёрной смольной ночи, что не сравнится, всё же, с угольно чёрным цветом волос Зейна. Луи зажимает рукой сквозную рану, шепчет, что когда-нибудь всё обязательно будет в порядке, когда Зейн умирает, пытаясь сказать «мне не больно». * Когда Луи возвращается в лагерь, его руки покрыты кровью, а щёки — солью. * В следующей — и последней — жизни они абсолютно в порядке, будто господь Бог сжалился и простил, наконец. Они встречаются в центральном Нью-Йоркском парке, в волосах Зейна путаются осенние листья, им восемнадцать где-то, и их чувства настолько прокляты ядовитой любовью, что они всего через год выходят замуж друг за друга в этом же чёртовом парке, поедая биг маки из Макдональдса у тайм-сквера. Луи целует ресницы Зейна каждое утро, пытаясь варить всей семейке кофе, такого же цвета, как глаза Зейна, неизменные и прекрасные, и Луи выдыхает, надеясь, что в следующих сотнях вселенных его солнце будет гореть так же ярко. Они вместе взрослеют, у детей от него — стопы, нежность, а от Зейна — образованность и разумность, рост и сила. И тогда они, наконец, стареют, рядом друг с другом, Луи надеется, что им не придётся вновь бежать по такому бесчисленному бесконечному жизненных неудач кругу, и каждое утро он целует зейна в губы и шепчет на ушко: — Спасибо, что появился в моей жизни, Солнце. * Солнце гаснет в июле, и всё прекрасно, потому что Луи гаснет в день вместе с ним. * Иногда по субботам в этой последней жизни они красили губы в алый, вспоминая все остальные жизни в одно мгновенье, надеясь успеть понять и прочувствовать все потери. И тогда Луи целовал Зейна в щёку напомаженными губами, нашёптывая: — Всё в порядке. И если Зейн злился, то Луи делал больно себе, избавляясь от мести, потому что, они теперь вместе, счастливы (наконец-то) И Луи, умирая, шепчет, что, да, умирать действительно страшно, не прожив в бесконечных вселенных ни одной из жизней вместе, но теперь всё отлично, ему не больно, потому что Зейн рядом, и его щёки покрыты солью, и они закрывают глаза, зная что значит: «умерли в один день».